Андрей Воронин - Возвращение с того света
Стараясь дышать через раз, чтобы вдыхать поменьше густого липкого смрада, который, казалось, оседал на коже жирной пленкой, отец Силантий краем свалки двинулся к бульдозеру. Подойдя поближе, он изменил направление движения, слегка приняв вправо, потому что заметил валик рыжей комковатой земли, недавно выброшенной на поверхность, неподалеку от покрытого ржавыми потеками ножа бульдозера.
Крики стихли: видимо, страдалец потерял наконец сознание или просто отчаялся кого-нибудь дозваться, и отец Силантий заторопился. Подойдя к краю ямы, он взобрался на осыпающийся земляной бруствер и заглянул в глубокую, не менее двух метров, узкую яму, гадая, кому это понадобилось рыть землю на свалке.
На дне ямы лежал полуразложившийся труп большой, хорошо откормленной свиньи. Смрад тяжелыми волнами поднимался из ямы, такой густой, что у отца Силантия подкатил к горлу тугой ком тошноты. Он стоял, по щиколотку уйдя своими старыми ботинками в рыхлый суглинок, и никак не мог сообразить, что, в сущности, происходит, кто кричал и каким образом сломавший ногу мужчина вдруг превратился в мертвую свинью, когда позади него раздался шорох, и, прежде чем он успел обернуться, чья-то жесткая ладонь сильно толкнула его в спину между лопаток.
Он упал, больно ударившись грудью о противоположный край узкой ямы, и даже успел вцепиться руками в земляной валик, но рыхлый суглинок скользнул под его пальцами, не оказывая сопротивления, и отец Силантий тяжело рухнул вниз вместе с потоком сорвавшейся с бруствера земли, приземлившись прямиком на падаль, источающую густой, как патока, сладковатый смрад.
Вскрикнув от омерзения, он вскочил на ноги, полузадохнувшийся, ничего не понимающий, не в силах поверить в простую и незатейливую правду происходящего. Ноги оскальзывались на полуразложившейся туше, голова кружилась от вони. Отец Силантий закашлялся, и его вырвало.
Наверху с пулеметным треском завелся и густо взревел двигатель старого бульдозера. Отец Силантий, словно прозрев, понял, что сейчас произойдет, и с неслышным за ревом разношенного дизельного мотора криком бросился на осыпающуюся земляную стену в отчаянной попытке выбраться, но край ямы крошился под его руками, осыпался, плыл, кренился, а рев мотора близился и нарастал, и под этот прерывистый, астматический хрип рывками наползал на яму пестрый от рыжих и черных комьев земли, лохматый от рваных клочьев бумаги и целлофана, сверкающий осколками стекла, разваливающийся на ходу, ощетиненный обломками дерева, горбатый и страшный мусорный вал, и земляной бруствер тоже вздрогнул, двинулся и водопадом хлынул вниз, сразу похоронив дохлую свинью и засыпав отца Силантия по пояс. Двигатель бульдозера рыкнул в последний раз и замолчал.
Слышно было только какое-то металлическое тиканье в его остывающих недрах да шорох осыпающейся в яму земли.
Потом до слуха отца Силантия донеслись приближающиеся шаги. Над краем ямы возникло полузнакомое мужское лицо с водянистыми глазами и большим кривоватым ртом, уголок которого был заметно оттянут книзу и подергивался от нервного тика. Ветер играл прядями легких, казавшихся безжизненными волос. Лицо было как лицо, отец Силантий мог поклясться, что видел его тысячу раз, но выражение спокойного любопытства, застывшее на этом лице, заставило отца Силантия окончательно поверить в реальность происходящего.
– Ну что, поп, поскользнулся? – спросил человек. – Предупреждали тебя, морда бородатая: не вякай. Вот и довякался.
– Вас найдут, – сказал отец Силантий, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
– Меня не найдут, – спокойно ответил человек, – и тебя не найдут.
– Женщина видела, что я пошел сюда, – сказал священник.
– Женщина? – переспросил человек наверху. – Вот эта, что ли?
Рядом с ним появилась давешняя блондинка. Теперь она улыбалась.
Отец Силантий закричал, и незнакомец ответил ему криком – тем самым, который батюшка слышал, приближаясь к свалке.
Тогда отец Силантий перестал обращать на них внимание. Все, что они собирались сказать и сделать, больше не имело значения. Его ждала мученическая смерть. Что ж, он много грешил в своей жизни и вполне заслужил такое. По крайней мере, это послужит искуплением.
Он поднял глаза к далекому голубому небу и заговорил.
Привычные, знакомые с детства слова легко срывались с губ, и с ними в душу приходили покой и мир:
– Отче наш, Иже еси на небесех. – Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя…
Наверху снова взревел двигатель, и мусорный вал, содрогнувшись, с шорохом, треском и звоном надвинулся на яму, обрушился в нее, обрывая молитву на полуслове, заравнивая, смешивая с землей, шевелясь, как живой, а потом бульдозер вполз на яму и некоторое время крутился на одной гусенице, как танк, утюжащий неприятельские окопы.
А немного позднее на свалке снова воцарилась тишина, нарушаемая только карканьем ссорящихся над объедками ворон.
Глава 7
На следующий день после состоявшихся возле котельной похорон Аркадий не повел Глеба Сиверова на молитвенное собрание, сославшись на какую-то выдуманную на ходу причину. Глеб слушал его невнимательно, отлично понимая, что его сменщик нуждается в отдыхе после проведенной в трудах и заботах ночи и, несомненно, жестоко страдает от боли в боку, поскольку земляные работы – далеко не лучшее средство для залечивания травм.
Он все приглядывался к Аркадию, пытаясь понять, каково ему сейчас приходится. Зарытый накануне труп (поразмыслив. Слепой отбросил последние сомнения в том, что это был именно труп) лежал совсем рядом, можно сказать, почти под ногами, но Аркадий держался молодцом и даже рассказал Глебу новый, страшно неприличный, но очень смешной анекдот. Слепой с удивлением убедился в том, что его сменщик не испытывает ни страха перед возможным разоблачением, ни угрызений совести, словно не человека убил, а прихлопнул надоедливого комара.
Проводив Аркадия, Глеб занялся привычными рутинными делами, настолько несложными, что их можно было выполнять автоматически. Руки делали нехитрую работу, в то время как голова оставалась свободной.
Глеб думал о сектантах вообще и о том, что ему довелось увидеть ночью, в частности. Неизвестно, был ли подсмотренный им жутковатый похоронный обряд частью того, чем занималась секта в целом, или явился логическим завершением обыкновенной бытовой, но он очень не понравился Слепому. Он чувствовал, что к Аркадию и его братьям по вере следует как следует присмотреться, прежде чем принимать какие-либо решения. Простейший способ решения проблемы – звонок в милицию – он отверг сразу как преждевременный и чреватый неприятными последствиями для него лично. Если бы он назвал свое имя, то, вполне возможно, навлек бы на себя месть единоверцев Аркадия, а после того, что он видел ночью, он сомневался, что месть эта ограничится общественным порицанием или даже попыткой намылить шею. Если же позвонить анонимно, может получиться еще хуже: подозрение милиции в первую очередь падет на него – беспаспортного, пришлого и вообще непроясненного, да и сектанты путем простейших умозаключений легко вычислят того, кто мог подсмотреть церемонию тайного погребения.
Кроме того, было совершенно неясно, кого же все-таки похоронили под угольной кучей. Можно было, конечно, дождаться ночи и раскопать яму, но это было смертельно опасно и годилось разве что в качестве последнего средства. Глеб ощущал себя втянутым в события, подоплеки которых не понимал, и это ему не нравилось. Разобраться в происходящем следовало хотя бы для того, чтобы знать, как себя вести: Аркадий оказался парнем решительным, и какое-нибудь неосторожно оброненное слово могло стоить Слепому жизни. Бояться поселкового истопника ему и в голову не приходило, но не следовало упускать из вида то обстоятельство, что глаз на затылке у него не было, а если бы и были, то должен же человек когда-то спать! Невозможно все время быть начеку, такой образ жизни может свести человека с ума в считанные дни, и потому Слепой решил разузнать все, что можно, об убитом.
Он провел весь день, толкаясь в людных местах и вслушиваясь в разговоры людей. Говорили о чем угодно, только не о происшедшем накануне убийстве. Никто, насколько удалось понять Глебу, не пропал при невыясненных обстоятельствах и не погиб в результате несчастного случая. Он даже заглянул в отделение милиции и с небрежным видом поинтересовался, не слышно ли чего-нибудь по поводу его дела: вдруг, сказал он, откуда-нибудь пришел ответ на посвященную его персоне ориентировку? Никакого ответа, разумеется, ниоткуда не поступало, в отделении царила сонно-благодушная атмосфера, и вообще все без исключения крапивинские менты были заняты неторопливым расследованием таинственного исчезновения с пожарного щита местного молокозавода огнетушителя химического воздушно-пенного, инвентарный номер пятьсот тридцать четыре, и лопаты пожарной штыковой, инвентарный номер пятьсот тридцать шесть. Глеб пожелал им удачи и удалился с видом человека, изнемогающего от лютой скуки.
