Александр Проханов - Востоковед
– Обстановка? – спросил Хабаб.
Тот, что был повыше и покрупнее, ответил:
– По ту сторону был выстрел. Прошел грузовик или бронетранспортер. В остальном тихо.
– Это наш брат, русский, доктор Леонид. Приехал из Москвы поддержать ваш дух.
Парни молчали, были не видны их закрытые платками губы, но глаза над кромками платков сияли любопытством и молодым блеском.
– Если израильская армия перейдет границу и вторгнется в Газу, они примут первый удар. Миномет ударит по пехоте, а мину кинут под танк. – Хабаб показал на куль, обмотанный лентой. – Здесь, под землей, много туннелей. Наши бойцы перед носом вражеской пехоты ныряют под землю и оказываются в тылу врага.
Торобов смотрел на худые тела, на жилеты с множеством карманов, из которых торчали автоматные рожки и ручные гранаты. Испытывал мучительную к ним любовь, отцовское влечение и нежность. Боялся подумать, как двинутся ревущие громады, окутанные огнем и дымом, и навстречу им бросятся эти хрупкие юноши, кидая под гусеницы кули взрывчатки.
– Это мой сын Кааб. – Хабаб обнял того, что докладывал обстановку. Отодвинул черный треугольник платка, и Торобов увидел свежее, чистое лицо, румяные губы, щеки и подбородок, тронутые легким юношеским пушком. Видел, с какой нежностью и гордостью отец смотрит на сына. – Нам пора! – сказал Хабаб, натягивая на губы сына черный платок. – Аллах Акбар!
И в ответ слитно, в одно дыхание прозвучало:
– Аллах Акбар! – и полетело в черную пустошь.
Глава 15
В темноте они подъехали к гостинице и были готовы расстаться. Завтра утром Торобова подхватит машина и повезет к туннелям, он покинет Газу и продолжит свой изнурительный поиск.
– Сейчас мы начнем боевую операцию, – произнес Хабаб. – Хочешь принять в ней участие?
– В чем суть операции?
– Рыбаки добывают для Газы рыбу. Без рыбы у нас начнется голод. Израильские катера отгоняют рыбаков к берегу, и уловы сократились, рыбный рынок опустел. Самые смелые рыбаки нарушают запрет евреев и выходят за пределы километровой зоны, ставят сети и возвращаются с большим уловом. Несколько дней назад рыбак, член ХАМАС, вышел в море, нарушил запрет, и его расстрелял израильский катер. Лодку с убитым выбросило на берег. Его брат через час выходит в море, чтобы отомстить. В лодку загрузили взрывчатку. Он должен незаметно добраться до катера и взорвать его. Это послание евреям, требование, чтобы они расширили для рыбаков зону лова.
– Рыбак взорвется вместе с лодкой?
– Это его выбор. Это не приказ.
– Я не могу в этом участвовать. Это не моя война. Это не моя земля.
– Ты посадил дерево, и теперь это твоя земля. Ты борешься за справедливость, значит, это твоя война. Мы идем провожать нашего брата. Пусть он тебя увидит. Пусть знает, что Россия вместе с нами в нашей борьбе.
– Ты настаиваешь, я пойду, – сказал Торобов, испытывая мучительное сомнение. Было неправедно провожать героя на смерть, а самому оставаться на безопасном расстоянии от смерти. «Но неизвестно, – подумал он, – как велико это расстояние».
В стороне от города, на пустынном берегу, стояли машины. У воды, едва различимые, темнели люди. Хабаб и Торобов подошли. Несколько автоматчиков в масках дали им пройти. Мулла, в мучнистых одеждах, в белой чалме, поклонился Хабабу и Торобову. Маленькая женщина, вся в черном, держала за руку высокого молодого мужчину. Его лицо в лучах фонаря отливало медью, жарко и огненно сверкали глаза, безмолвно шевелились узкие губы. Металлическая лодка уткнулась носом в песок. За кормой темнел мотор, а на носу горбился тюк, обмотанный клейкой лентой. Море светилось, среди фиолетовых волн пробегали длинные млечные зарницы. Катились вместе с волнами к берегу, словно прозрачные духи бежали по волнам, а потом отталкивались и взлетали, а их место занимали другие, светящиеся и бесплотные. Далеко, во мгле то появлялись, то пропадали огни катеров, желтые, как капельки жира.
– Сабил, это наш брат Леонид из России. Он расскажет русским о нашей борьбе, о ХАМАС, о твоем подвиге, чтобы о нем узнала вся земля, друзья восхитились, а враги содрогнулись.
Огненные глаза Сабила скользнули по Торобову и пробежали мимо, словно не заметили. А Торобов вновь испытал мучительную неуместность, желание повернуться и уйти. Заставил себя остаться, повторяя: «Это ты!» Млечные духи вод окружали их голубоватым свечением, взмахивали прозрачными рукавами, словно прощались. Море шелестело, гудело, словно в его глубине играла таинственная музыка.
Женщина в черном, мать Сабила, не выпускала руку сына, тянула его прочь от моря, от погребальной музыки, белых призраков, далеких желтых огней.
– Сабил, мой сыночек. Зачем я тебя родила? Зачем тебя у меня отнимают? Сначала Табиб, а теперь и ты. Возьми меня в лодку! Возьми меня с собой на небо! Не хочу я жить без тебя на земле!
– Мама, мама, – Сабил прижимал к себе хрупкое тело матери, – зачем ты плачешь? Ты радуйся, смейся! Я скоро увижу Табиба, мы обнимемся с ним по-братски. Я расскажу ему, как мы жили без него, как часто его вспоминали, как ты любишь его. Мы станем ждать тебя и встретим и снова будем вместе. Там не будет войны, там не будет голода. Там будут цветы, чудесные птицы, о которых ты нам рассказывала в детстве. Мама, не плачь!
– Сабил, сыночек! – Она вздрагивала худыми плечами, сын обнимал ее хрупкое тело, которое когда-то его породило, вскормило, а теперь сотрясалось от горя.
– Пора, – сказал Хабаб, посмотрев на часы, полыхнувшие фосфором на запястье. – Через полчаса на катерах смена караула. Они перестают наблюдать за морем. К ним можно незаметно подобраться. – Он осторожно обнял за плечи плачущую женщину. – Отпусти его, Забиба. Ты мать героев. Тебя выбрал Аллах, и ты самая счастливая из матерей.
«Это ты!» – повторял беззвучно Торобов. Чувствовал, что Кто-то Всемогущий и Всеведающий привел его на берег моря, поставил среди измученного непокоренного народа, соединил его душу с рыданием матери, огненным предсмертным взором сына. Бойцы в черных масках безмолвно стояли, сквозь прорези смотрели немигающие глаза.
– Время молиться, – сказал Хабаб.
Все сошлись, встали на молитву.
Мулла неразборчиво, стенающим голосом, запел, зарыдал, и его певучая горестная мольба была подобна гудящим волнам, которые выплескивали на молящихся бестелесные сполохи света.
Молча стояли, боясь шевельнуться. Бойцы по очереди подходили к Сабилу, обнимались, и в этих братских объятиях была нерасторжимая любовь, единая доля, знание, что разлука будет недолгой. Торобов, не приближаясь, низко поклонился Сабилу, и тот слабо кивнул.
– Пора, – сказал Хабаб, снова взглянув на часы. Прижал к себе хрупкую женщину, не пуская к сыну.
Сабил подошел к лодке, навалился грудью на нос. Столкнул в воду, замочив ноги. Перевалился через борт и встал. Лодка медленно отплывала, он стоял, высокий, худой, окруженный духами моря. Казалось, духи медленно отводят лодку от берега.
– Аллах Акбар! – крикнул Сабил, воздев кулак.
– Аллах Акбар! – откликнулись те, кто остался.
Взревел мотор, лодка, развернувшись, оставляя зеленоватую дугу, ушла в темноту. Звук мотора стих. Только шлепали и стучали о берег волны и слышались женские всхлипы.
Они стояли на мокром песке. К их ногам бежали волны, блестящие, как черная слюда. Блуждали над морем духи вод. Желтели у горизонта огни катеров.
Торобов чувствовал, как в темном сыром пространстве движется лодка и мученик ведет ее к смерти. Торобов видел лодку не глазами, а страдающим сердцем, в котором дышала мольба, росло ожидание чуда. Вера в то, что чудесным образом мир, попавший в жестокий завиток нескончаемых бед и несчастий, в непрерывную череду убийств и насилий, – мир вдруг очнется, двинется вспять и благая сила не даст сомкнуться контактам взрывателя, не даст сомкнуться контактам жуткого взрывного устройства, которым заминирован мир.
Призраки света, летучие духи вод сложатся в лунную дорожку, и на ней появится темная лодка, и в лодке два брата, любящие, смеющиеся, выйдут на берег и обнимут мать. И он, Торобов, вымолив их жизни, обнимет обоих.
У горизонта полыхнула тихая вспышка. Через минуту прилетел слабый звук, будто палкой ударили в таз. Замерцали колючие трассы, застучали пунктиры пулеметов. Огонь над морем стал разгораться, как уголь, на который дул ветер. Скользили лучи далеких прожекторов. Мать, воздев руки, рыдала.
Хабаб обнял ее и сказал:
– Радуйся, твой сын в раю.
Все двинулись от моря к машинам.
В отеле Торобов лежал без света, слыша, как шумит море. Тихо звенели окна, словно снаружи билась о стекло невидимая бабочка, силилась влететь. Он засыпал, просыпался, лежал в полусне. К нему подступали галлюцинации. Мерещилась громадная раковина, свернутая в спираль, в которой обитает моллюск, пульсирует, кровоточит, отекает слизью и кровью. Его выдавливает из раковины, вываливаются один за другим липкие сгустки, комья слизи, красная скользкая мякоть. Один сгусток давит другой, мнет третий, слипается с четвертым. Война выползает из раковины, как слепое жуткое месиво. Красный след пролег по Ливии, волдырями покрылся Ирак, в огненных язвах Сирия. Русские самолеты утюжат базы в Алеппо. Французские штурмовики пикируют на мечети Мосула. Американцы с воздуха взрывают дома в Латакии. Турецкие танки рвутся к курдским селениям. Саудиты готовят войска для вторжения. Иранские «стражи» воюют под Хомсом. Хизбалла атакует в Дирайе. Йемен громит саудитов. Эмираты бросают в бой спецназ. Все против всех. Племя на племя. Страна на страну. Моллюск войны становится все огромней. Всплывают в океанах подводные лодки. Авианосцы выпаривают Средиземное море. Крылатые ракеты летят с других континентов. Моллюск войны разбухает, наливается кровью. А в храме, где он днем молился, тихо догорает свеча, крыло ангела голубое, как крыло улетевшей сойки.
