Лев Константинов - Удар мечом (с иллюстрациями)
— Интересно, какая она, земля? Я ведь и знаю-то лес да хутор. Дальше райцентра нигде не бывала. Читала, что есть большие города и живут там тысячи людей, где-то за морями лежат дальние страны. Чудно устроен мир: огромный он, а человек живет, как в клетке: четыре стены хаты, тын подворья…
— От человека все зависит: для иного вся земля умещается на шматке собственного поля — мое. А другому выпадают на долю дороги бескрайние, бесконечные — человеку простор нужен.
Иван потянулся к лесной ромашке, сорвал ее, воткнул В л аде в косу, пошутил:
— Королевна должна быть в цветах.
Влада благодарно, застенчиво улыбнулась ему, с грустинкой сказала:
— Ну какая я королевна? Полуграмотная дивчина-хуторянка.
И вдруг, доверившись, начала сбивчиво говорить о том, как тоскливо бывает длинными осенними вечерами на хуторе. Стучат ветви в окна, гуляет унылый ветер по лесу, а ты одна и не с кем перекинуться словом — с отцом уже все сотни раз обговорено-переговорено. Одна сидишь в комнате, на полке пять книг перечитанных, а где-то ярко светят огни, смеются люди, ходят друг к другу в гости, веселятся, огорчаются, ссорятся, мирятся, радуются — живут. Сколько в комнате углов? Четыре?.. Нет, пять их, пятый тот самый, который ты никак не найдешь, когда меряешь ее шагами. Особенно тоскливо весной: все цветет, а ты одна и одна…
Нечай не перебивал Владу, боялся неосторожным словом или жестом сломать, нарушить внезапно возникшую уверенность, что ее поймут, не посмеются над откровенностью, не воспользуются беззащитностью. Влада искренне говорила о себе и ни слова об отце, о том, кто бывает на хуторе, о той второй, тайной жизни, свидетельницей которой она была. И все-таки один раз нечаянно обмолвилась.
— Учиться тебе надо, — сказал Нечай.
— Вот и Мария Григорьевна так же говорит, — согласно кивнула Влада.
— Откуда ты знаешь Шевчук? — торопливо спросил Нечай.
Влада поняла, что нечаянно проговорилась, назвала человека, о котором следовало бы ей молчать, и начала путано объяснять:
— Давно я ее видела. Еще когда она в школе работала. Заходила как-то на хутор…
Нечай сделал вид, что поверил.
Пора было собираться домой. Влада озабоченно посмотрела на солнце, прикинула: не меньше шести. Отец будет волноваться, да и дел по хозяйству много — даром что воскресенье. Уже другим путем она подвезла Нечая к берегу, спрятала лодку в осоке. Уток поделили: не поверит Скиба дочке, что за целый день не сшибла ни одного селезня. Остановились, чтобы попрощаться. Влада протянула руку, и Нечай задержал ее в своей руке.
— Придешь еще? — густо покраснев и опустив глаза, тихо спросила девушка. И доверчиво попросила: — Приходи, а?..
— Обязательно, — горячо сказал Нечай.
Условились о следующей встрече. И уже на прощанье, поколебавшись немного, Влада вдруг сказала настойчиво, твердо:
— Никому не говори в следующий раз, что идешь ко мне.
— Почему? — сразу насторожился Нечай.
— За себя боюсь. И за тебя…
И объяснила:
— Те трое, на берегу, тебя искали. Нечего им больше здесь делать. Верь мне, не я в том виновата. Кто-то из села предупредил. Веришь?
— Верю.
Эмиссар центрального провода
Курьер привел в банду Стафийчука пожилого, неторопливого селянина. Он был совсем мирного вида: поношенные, застиранные до белых пятен штаны из «чертовой кожи», сорочка, вышитая крестиком, коротковатый пиджачок, кнут в руках — так и хотелось посмотреть, где же кони, на которых он приехал. Сонные глазки равнодушно взирали на мир.
Со Стафийчуком он поздоровался, как со старым знакомым.
— Ого! — сказал Стась. — Такая честь для нас, друже Розум.
— Добре, добре, — прервал его тот, — про честь потом. Показывай, яку птаху прихватил… — И по-хозяйски, не спрашивая дорогу, пошел к бункеру проводника.
Стафийчук по пути кратко изложил обстоятельства поимки Марии. Из его рассказа выходило, что он чуть ли не нарочно завлек Марию Шевчук на базу, заподозрив в ней чекистку. А Волоцюга лишь подтвердил его неясные подозрения. Закончил Стась по привычке цитатой из библии, немного торжественно: «Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы».
— Кажется, именно об этом вы и забыли, — иронически протянул Розум.
За это время Мария осунулась и побледнела, начала отвыкать от яркого света, от свежего воздуха. Кофточка ее почернела от грязи, пришлось спать на голой влажной земле, даже сена не дали. Мария увидела Розума, догадалась, кто он такой, облегченно вздохнула.
— Ну? — спросил Розум.
— Я — Горлинка.
Розум смотрел на нее все так же равнодушно, ни один мускул на лице не дрогнул.
— Горлинки не покидают леса…
— Но иногда залетают в села…
Стафийчук, Дрот, бандеровцы, набившиеся в бункер, напряженно слушали этот иносказательный разговор. Шел обмен паролями, известными только немногим посвященным. Розум смотрел на девушку выжидающе. Она дернула «молнию» на юбке, достала из потайного карманчика фотографию: средних лет мужчина, жилистая шея, равнодушные глаза.
— Кто это? — Розум пристально всмотрелся в фото.
— Так, знакомый…
— Видно, хороший мастер снимал — отличная работа. Не знаете, в какой мастерской?
— Посмотрите, там, кажется, написано.
Розум прочитал золоченую надпись: «Фотоателье Ф. И. Возного».
— Буду во Львове, обязательно сфотографируюсь у этого Возного.
Ответная фраза несколько отличалась от той, которую услышал однажды Василь Малеванный.
— Вряд ли удастся, — четко проговорила Горлинка. — Насколько я знаю, пан Возный давно сменил профессию…
Розум вернул фотографию. Вытянулся — кнут в сторону, руки по швам и даже попытался щелкнуть каблуками стоптанных яловых сапог.
— Послушно выконую ваши наказы, друже Горлинка!
Стафийчук остолбенело смотрел на все происходящее.
— Як же так? Хто ж вона така? Вчителька Мария… Зоряна… Горлинка…
— Приказы человека с такой фотографией и паролем выполняются безоговорочно! — чуть приподнято и взволнованно доложил Розум. И после приличествующей необыкновенному событию паузы холодно спросил у Стафийчука: — Может, и мне вы уже не верите? — В голосе прозвучали жесткие нотки. — Впрочем, служба безопасности займется выяснением причин, по которым вы едва не погубили… эмиссара центрального провода.
Стафийчук ошарашенно молчал.
— Соберите своих людей, Ярмаш, — властно приказала Горлинка.
Стась опрометью выскочил из бункера. Она брезгливо осмотрела свою испачканную, с приставшими комочками земли кофточку, бросила:
— Блакытного сюда.
Привели Остапа. Он испуганно влез в бункер, подталкиваемый Дротом, всячески демонстрировавшим служебное рвение.
— Я не хотел… — переминаясь с ноги на ногу, начал Блакытный, — вы не так меня поняли…
— Я правильно тебя поняла! Вот что: найди-ка, do что мне переодеться. В крайнем случае принеси мужскую сорочку и брюки. Продрогла вся в этой чертовой яме.
Горлинку оставили одну. Натянула одежду, принесенную Остапом, набросила кептарь. Блакытный постарался: у кого-то добыл небольших размеров брюки защитного цвета, вышитую сорочку. В новой одежде она больше походила на гибкого, стройного хлопца. Сняла со стены автомат, выбралась из бункера.
«Боевики» Стафийчука замерли в строю. «Немного», — подумала Горлинка, глядя на жиденькую шеренгу разномастно одетых националистов. Розум отошел немного в сторону, как бы подчеркивая этим свое особое положение.
Прошлась перед строем четким, командирским шагом.
Низкорослый попович стоял на левом фланге. Пристально всматривалась в «боевиков», и те опускали головы, не выдерживая взгляда Горлинки. Это было как затишье перед бурей. А потом разразилась и сама буря.
— Продали Украину? — негромко, но так, чтоб слышали все, сказала Горлинка. — Променяли ее на вонючий самогон, на ворованное у селян сало? Знаете, как вас в селах называют? Бандитами! Весь народ поднялся против вас! Где та идея, за которую вы боретесь? Развеяли над лесами, утопили в крови. Ну ничего, я наведу у вас порядочек…
Она резко повернулась к Стафийчуку.
— Вы, проводник… вы что творите? Кто вас учил так вербовать агентов? Детей убить пригрозили… Ваше счастье, что на меня наткнулись… А если бы это была действительно учительница Шевчук? Вас бы по одному перехватали! Где это видано, чтобы так мешать работать? Из-за ваших дурацких выдумок я и в засаду на кладбище попала. Шла с явки, а ваша дуреха заголосила — удивляюсь, как мне тогда поверили комсомольцы. А еще удивляюсь, почему я вас тогда же в расход не пустила, меньше хлопот бы было.
Среди националистов возник и сразу же исчез тихий шумок: «Если она с проводником так разговаривает, то с нами…» Горлинка всплеснула руками возмущенно, совсем по-женски: