Лев Константинов - Схватка с ненавистью (с иллюстрациями)
— Доброй ночи, Мавка.
Леся ничего не ответила, отвернулась к стене.
И снова в камере тишина.
Глава X
…— Хорошо горит, — сказал Рен.
Он поигрывал нагайкой, стоял на земле крепко, будто врос в нее. Блики пожара отражались в начищенных до зеркального блеска сапогах. Рен был туго перетянут ремнями, на голове мазепинка с трезубом. Среди своих боевиков, одетых кто во что — в немецкие мундиры, в форму полицейских, в селянские полушубки, — казался он Злате мужественным, таким, каким и должен быть истинно украинский рыцарь.
Злата восхищалась Реном. Она стояла рядом с ним, и ей хотелось, чтобы он знал, как она к нему относится.
— Друже Рен, — сказала, — от такого пожара светлеет на душе.
— Ага ж, — согласился Рен, — добре пожарятся колгоспнычки…
— Вы войдете в историю, — восторженно добавила Злата.
Было ей двадцать два, и рейс к Рену был самым серьезным заданием, которое ей приходилось выполнять. Как говаривал дядя Левко, пришло время борьбы, и Злата под руководством Мудрого истово служила идеям «самостийной и соборной».
Стояла, как и сейчас, ранняя осень, тихая, безветренная: дым пожарища в чистом, прозрачном воздухе казался особенно черным и печальным. А у Златы было радостно на душе — пусть горят ясным пламенем те, кто встал на их пути! Когда собирались в рейд, Рен протянул ей кожушок, который ладно обтянул плечи и был точно по ее фигуре. Кожушок был явно сшит для дивчины, кокетливо подбит мехом, украшен красной нитью. Злате он очень понравился, и спросила она тогда у Рена, чья это такая файная одежда. Рен сказал, что его связной. Может, Мавки?
Рену нравилась восторженность юной курьерши. Но ни он, ни сама Злата не думали тогда, как близки были ее слова к истине. «Вошел» Рен в историю, ибо народ ничего не забывает, и записал он в своей памяти строки о кровавом Рене, чтобы воздать ему должное, когда придет срок.
— Вот ту хату не трогайте, — показал Рен своим хлопцам нагайкой на один из домов.
— Почему, друже Рен? — заинтересовалась Злата. Все, что делал Рен, казалось ей наполненным особым смыслом.
— Видишь, там лелека[13] гнездо свила? А ее трогать нельзя — эта птица счастье приносит.
На гребне соломенной крыши укрепил хозяин хаты колесо от воза. Аисты построили на нем из хмыза, прутиков свое гнездо. Сейчас они кружили высоко в небе над косым клином дыма, редко и тяжело взмахивая крыльями.
И снова пришла Злата в восторг.
— Расскажешь там, — Рен неопределенно указал нагайкой куда-то на запад, где обитало высшее руководство, — как мы боремся, огнем выжигаем бурьян с наших полей.
— Расскажу, Рен, — заверила Злата.
Она потом в рапорте о рейсе не поскупилась на яркие краски, и Мудрый, читая его, только головой крутил: видно, добре Рен ублажал молодую курьершу.
Был то удачный для Златы рейс, она легко перешла кордон, потому что царила еще военная неразбериха, когда огромные массы людей, сдвинутые с места, пересекали в разных направлениях обширные пространства.
Рен надолго остался в памяти у Златы. Позже она узнала, что стал «ее» сотник куренным, что крепко вцепился он в леса, не удается чекистам его вышибить.
А в день, когда стало известно о гибели Рена, надела черную косынку. Так мечталось ей еще раз с ним свидеться…
Слышала Злата, что была возле Рена дивчина, которую щедро одарял куренной и доверием и лаской. Мудрый, готовя Злату к рейсу, называл людей, которые заслуживали полного доверия. Была в том недлинном списке и связная Рена, известная службе безпеки под двумя псевдо: «Подолянка» и «Мавка». Курьеры нередко имели два псевдо: одно для повседневной жизни, другое для особых, специальных заданий.
— Но вы Мавку не найдете, — сказал тогда эсбековец. — За несколько месяцев до гибели Рена она исчезла. Что сталось с нею, знал один Рен. А он уже не с нами… — Мудрый поднял очи к потолку, словно хотел показать, куда отправился Рен.
Злата вспомнила все, что знала о Рене и его гибели.
Рен сколотил свой курень[14] из остатков разгромленных сотен, собрал вокруг себя всех, кому терять было нечего. Карьеру свою начал в украинской вспомогательной полиции, потом был сотником. Сотня его совершала налеты на села, перехватывала партизанских связных, вместе с гитлеровцами участвовала в карательных акциях. Любил Рен в молодости въезжать в притихшее от страха село на белом коне. А там, где Рен появлялся, оставались лишь пепелища и расстрелянные.
После ухода гитлеровцев у Рена сохранились прочные базы — бункеры, построенные организацией Тодта специально для националистических «друзей». Бункеров было несколько: Рен маневрировал, изворачивался, ловко уходил от облав. Вроде бы ему очень везло. Но дело было не только в везении. Куренной в совершенстве владел приемами тайной войны, в свое время числился в специальной школе абвера не в последних учениках, годами накапливал бандитский опыт.
Куренной Рен был молчаливым, кряжистым. Лицо его изрезано ранними морщинами, в чубе густо серебрилась седина. Говорили люди, что не знал Рен, что такое жалость. Он выше всего ценил другое качество — страх. И когда однажды в его сотню пришел какой-то хлопчина и сказал, что хочет добровольно встать под знамя славного батька Рена, куренной приказал пристрелить его. Не верил, что кто-то может добровольно прийти к нему. Пополнял свою сотню другим путем. Налетал на село, и его люди ловили молодых-парней. Другие волокли к майдану активистов, всех, кто под руку попадался.
Рен спрашивал у какого-нибудь хлопца:
— Хочешь в сотню?
Тот пришибленно молчал, переминаясь с ноги на ногу.
— Дайте ему карабин! — приказывал Рен. Против парня ставили односельчанина-активиста.
— Убей его, он предал неньку-витчизну коммунистам и москалям.
Хлопец, случалось, швырял винтовку на землю, кричал больно и гневно:
— Убей лучше меня, бандюга проклятый!
Рен стрелял, и падал хлопец, а бандеровец вызывал другого. И снова:
— Хочешь в сотню, воевать против коммунистов?
Уловив чуть заметный перепуганный кивок, приказывал:
— Убей его! — тыкал нагайкой в сторону избитого, истерзанного ожиданием смерти селянина.
И, случалось, гремел выстрел. Рен удовлетворенно кивал: прошел хлопьяга аттентат[15], кровь держит любого на привязи крепче всяких там слов и клятв.
Тактика у куренного была простая: он совершал налеты на села далеко от своих баз. Село еще горело, а Рен уже стремительно уходил со своей бандой в глубь леса, заметал следы, петлял по непролазным трущобам.
Одновременно был Рен и руководителем — проводником краевого провода. Впрочем, к тому времени все рефентуры провода — пропаганды, хозяйственную и другие — разгромили чекисты. Уцелел лишь референт службы безпеки Сорока со своими людьми. Они обеспечивали банде «тылы», снабжали информацией, расправлялись с теми, у кого возникало желание уйти из леса.
Рен сидел в лесу, Сорока — в городе; они регулярно обменивались «штафетами» и грепсами.
Мудрый высоко ценил Рена. И действительно, нужна была незаурядная изворотливость, чтобы уйти от облав в то время, когда другие сотни были разгромлены.
За несколько месяцев до гибели Рен ушел на одну из запасных баз. Перед этим провел чистку среди своих людей. Всех, в ком сомневался, поодиночке уничтожил. Сделал это без излишнего шума, тихо и основательно, как и все, за что брался.
Приглашал к себе в бункер для «душевного» разговора.
— Трудно стало в лесу?
Парень мялся: не часто задавал батько такие вопросы. Тяжело шевелились мысли в голове, из которой лес да пожары начисто выветрили способность рассуждать здраво. Были это, как правило, малограмотные сельские хлопцы, силой загнанные в сотню. Детство — в наймах, в постоянной тоске по куску хлеба, в старании угодить хозяину. Юность — в сотнях, тот же хозяин или такой же чоловьяга, как хозяин, стал сотником. Опять гнись ниже, угождай, делай, что прикажут.
— Стреляйте, хлопцы, — кричал Рен во время очередной «акции», — я за вас перед богом и витчизной отвечу!
Стреляли хлопцы по безоружным и с каждым выстрелом все больше привязывали себя к лесу.
Но Злата знала, что даже эти тупые, способные только жечь хаты да брюхатить сельских девок люди, которых она называла не иначе как быдлом, и те порой задумывались: а что же дальше, сколько можно убивать? И начинали шептаться между собой, по слогам читать листовки, которые сбрасывали самолеты над лесами. Тогда и звал их поодиночке к себе Рен:
— И в самом деле лес — не брат и не сват, тяжко тут…
Тон доверительный, как раз для беседы «батька» с «сыном».
— Та ничого… — тянул хлопец.
Непонятно было, куда куренной гнет. И на всякий случай заверял Рена:
— Де вы, там и мы…
Рен объяснял, что принял решение часть людей перевести на легальное положение, чтобы сохранить их. Подчеркивал: самых преданных, таких, у кого ума побольше. Вручал документы, денег немного: «Завтра и уйдешь».
