Владимир Першанин - Я – бронебойщик. Истребители танков
Шоколад и пару яблок я отдал Симе. Она поцеловала меня в щеку и сказала:
– А мы и не знали, что рядом с нами такие герои находятся.
Жора меня тоже поздравил. Но как-то кисло. Ему предстояло скоро выписываться, и настроение у него было паршивое.
– Может, сходим напоследок к Зине и Аньке? – предложил он. – Зря ты Симе шоколад и яблоки отдал. Пригодились бы.
– Я и других угостил, кроме Симы. Что, лучше было Зинке пакет вместе с краденым сахаром отнести? Вроде как плату за ее кровать.
Жора промолчал. Последние дни он был не в себе. Равнодушно отнесся к смерти Кости Пронина, которого знал лучше, чем я. Предстоящая выписка и отправка на фронт внушали ему страх.
Он сумел отсрочить выписку, поднимая себе температуру, пускался на другие мелкие хитрости. Врачи эти штуки прекрасно видели, но давали раненым какое-то дополнительное время, чтобы окрепнуть. Сейчас одна из медсестер ему открыто объявила:
– Скоро комиссия. Заканчивай дурить. С нас тоже спрашивают.
Я понимал состояние Георгия. Три ранения за полгода. Чего хорошего ждать? Жизнь пехотинца на переднем крае очень короткая.
Жора снова выпросил комплект военной формы и отправился к своей подруге. А ко мне подошел танкист, мы познакомились, и он заявил:
– Медали обмыть треба.
– Я с удовольствием. Но у меня полпачки печенья всего осталось, остальное ребятам раздал.
Танкиста звали Михаил. Тезка моего погибшего товарища Миши Травкина. Был он невысокого роста, с сильными жилистыми руками. На затылке виднелся след от осколка, рука еще не зажила от ожога.
Мы отошли в сторону, и Михаил достал из кармана халата небольшой тяжелый сверток. Там лежала еще одна медаль «За отвагу», складной нож и небольшой трофейный пистолет. Я с удовольствием повертел его в руке. Мне бы такой!
– Вальтер. У фрица из кармана выгреб. Правда, всего пять патронов, но «чмошникам» (тыловикам) и этого достаточно. Думаю, если обменять, на литруху и закусь хватит.
Вечером мы собрались в закутке. Не так много трофейных пистолетов имелось в начале сорок второго года. Михаил обменял его на фляжку спирта и две банки консервов. Пригласили нескольких соседей по койкам и Симу. Выпив и разговорившись, я понял, что моя военная биография и медаль за сожженный немецкий танк не идут ни в какое сравнение с тем, что пришлось пережить другим.
Старшина-танкист начал свой боевой путь от границы. Рассказывал о первых боях:
– Я на БТ-7 воевал. Большинство немецких танков, кроме Т-4, не сильнее наших были. Броня и пушки так себе, а моя «сорокапятка» на полкилометра сорок миллиметров брони просаживала. Правда, у фрицев оптика классная, радиосвязь, да и снаряды сильные. Ничего, дрались. Нам бы организованности побольше. То без бензина сидим, то боеприпасы не подвезли. Или шарахались из стороны в сторону. Но не верь, Андрюха, что мы просто так драпали. Немцам хорошо доставалось. Горели их «панцеры» как миленькие. Правда, через пару недель и мою «бэтэшку» подожгли.
Старшина чудом выбрался из горевшего танка, успел снять пулемет и с боями выходил из окружения с группой бойцов. Хвалил «тридцатьчетверку», на которой воевал после выхода из окружения. Снова был подбит и угодил в медсанбат.
– Ну вот, а хвалишься, что «тридцатьчетверки» сильнее всех, – поддели его.
– На данный момент сильнее, – веско отвечал старшина. – Но на войне всякое случается. Поймали из засады подкалиберный снаряд. А это такая штука, что броню насквозь просаживает, а раскаленный сердечник из вольфрама сразу двигатель поджигает.
– Сам-то много фашистских танков подбил? – спросил кто-то.
– Два точно.
– Значит, фрицы тебя переиграли?
– Как это – переиграли? – возмутился старшина. – Мы нашим экипажем еще два бронетранспортера и штук шесть грузовиков сожгли, три пушки раздавили и пехоты не меньше взвода прикончили. Думаешь, легко немецкий танк подбить, особенно Т-3 или Т-4? Вон спроси у Андрюхи.
Я подтвердил, что очень не просто. Ребята платят своими жизнями.
В общем, душевно посидели. Только в жизни все хорошо не бывает. Через пару дней получил письмо из дома. Приветы от родни, нехитрые сельские новости, а затем в конце письма, как молотком по голове. Погиб старший брат Антон. Об отце ни слова.
Я перечитывал строчки и не мог прийти в себя. Не было ближе у меня человека, чем Антон. Я за ним, как хвост, с малых лет привык ходить. Везде вместе. Даже когда он женился, я едва не каждый день его навещал. Не ленился шесть верст отмахать, чтобы вечером вместе посидеть. Тогда же я понял, что где-то сгинул отец и уже не вернется.
Удар для меня был сильный. Я не мог больше оставаться в санбате. Бродил как неприкаянный. Дождался врачебного обхода и попросил:
– Выпишите меня. Выздоровел я, хочу к своим.
– Слабый он еще, – вдруг вмешалась Сима. – Брата у него убили, и отец без вести пропал. Мстить за них рвется. По-хорошему, Коробову еще бы с недельку отлежаться надо.
Время было такое, что в санбатах и госпиталях с нами не очень-то церемонились. Встал на ноги, раны еще толком не зажили – ничего, для выписки годится. Долечится в окопах. Врачей постоянно подталкивали – на фронте нехватка людей. А тут я сам напросился.
– Это хорошо, что фашистов бить хочешь. Значит, настоящий солдат, – сказал врач-капитан. – Завтра у нас комиссия, там и оформим выписку.
– Он сто шагов толком пройти не может, – снова вмешалась Сима.
Врач посмотрел на нее и, ничего не сказав, перешел к следующей койке. Сима ведь даже не медсестрой была, а просто старшей санитаркой.
Жорку бегло оглядели, заставили сесть-встать.
– Этого тоже на комиссию, – не раздумывая, сказал врач. – Залежался он тут у нас. По хутору шляется, значит – выздоровел.
Когда врачи ушли, Жорка (его фамилия была Крупин) накинулся на меня:
– Доброволец хренов! Все из-за тебя. Может, я еще бы дней с десяток полежал, а ты полез к врачам. На фронт он рвется!
И опять за меня вступилась Сима:
– Вы, Крупин, филоните. Вас давно уже выписывать пора. Если такой трус, то лучше помолчите и к Андрею не приставайте. У него брат погиб, ему не до вас.
– Ну и обнимайся со своим Андрюхой! – выкрикнул Жорка.
– Пообнимались бы, да уже не успеем, – спокойно ответила Сима и торопливо ушла.
А старшина-танкист заметил:
– Тонка у тебя кишка, Жорка. Хитри – не хитри, а от войны не спрячешься. Андрюха мужик правильный. Братана убили, будет мстить. Так и надо!
Вечером раздобыли бутылку самогона. Отметили с танкистом и соседями мою выписку. Жорка Крупин ушел прощаться с Аней.
– Пусть поплачется напоследок, – сказал старшина.
Я почему-то надеялся, что мы побудем последний вечер с Симой. Но она сидела у себя, дежурила другая санитарка. Идти к ней я не решился. Упустил возможность, а теперь уже поздно.
На следующий день, когда переодевался после комиссии, Сима сунула мне листочек бумаги:
– Вот номер моей полевой почты. Может, напишешь.
– Обязательно напишу, – горячо заверил я.
– Эх, Андрюшка, – отмахнулась Сима и пошла к себе.
Мне кажется, на глазах у нее были слезы.
До машины она меня проводила. Даже поцеловались на прощанье. Я снова ехал в свой 328-й стрелковый полк. Рядом трясся мой бывший сосед Жорка Крупин. Он тоже попал в этот же полк. Просился в артиллерийский, но почти всех выписавшихся направили в стрелковые полки, где всегда самые большие потери.
За неполный месяц мало что изменилось, если не считать новых людей из пополнения. Полк занимал те же позиции. Стояла распутица, снег растаял, кругом огромные лужи, грязь. И наши и немцы приводили в порядок укрепления, технику, в штабах намечали будущие удары.
Ребята встретили меня, как родного. Я до того растрогался, что, рассказывая о смерти брата, не выдержал и заплакал. Торопливо ушел в сторонку, успокоился. А друзья сделали вид, что ничего не заметили.
К весне сорок второго каждый из нас потерял кого-то из родни, близких, друзей. Были и такие, что вообще о своих семьях ничего не знали – живы или нет, где находятся.
Жора Крупин попал в шестую роту. Бывает такое. Вместе в санбате лежали, теперь вместе воевать будем.
Наша рота противотанковых ружей наполовину обновилась. Меня поставили на прежнюю должность командира отделения ПТР в шестой роте и одновременно назначили помощником командира взвода. Все три взводных в роте ПТР выбыли, пришли два «шестимесячных» младших лейтенанта, выпускники обычных пехотных училищ.
Федя Долгушин исполнял обязанности взводного в третьем батальоне. Тоже носил на груди медаль «За боевые заслуги» и три медных угольника на петлицах – старший сержант. Такое же звание получил и я. Но все это я воспринимал равнодушно – слишком тяжело переживал смерть брата.
Познакомился со своим вторым номером. Белобрысый парнишка из-под Астрахани Паша Скворцов прошел двухмесячную подготовку в учебном батальоне бронебойщиков.
