Фредерик Дар - Не мешайте девушке упасть
Грета подходит ко мне с сигаретой в руке и прижимает ее горщий конец к моему лицу. Кожа на щеке дымится, жуткая боль ударяет в мозг. Я стискиваю зубы, чтобы не закричать.
— Что вы об этом думаете, мой друг? — спрашивает она со смехом.
— Неплохо, но у тебя маловато воображения, голубка моя. Могу тебе гарантировать и дать расписку на гербовой бумаге, что, если однажды ты попадешь ко мне в руки, я проделаю с тобой более интересные вещи. А трюк с сигаретой стар, как садизм девицы твоего пошиба.
— Карл! Он надо мной издевается…
Она задыхается от бешенства.
— Не волнуйся, — советует ее напарник. — Он очень смелый человек и не сдастся с первого раза.
— Слушайте, фрицы, — говорю я ему, — В средние века существовал замечательный способ добиваться от подозреваемого признаний: ему сдавливали руки и ноги в раскаленных до красна тисках. А еще окунали в кипящее масло. В десяти случаях из десяти парень садился за стол и признавался во всем, чего от него хотели. Если его спрашивали, кто подбил Еву куснуть яблоко, он клялся головой своей бабки, что это сделал он. Пыткой обычно можно заставить признаться в чем угодно. Вот только никогда нельзя заставить человека сказать то, чего он не знает. Понимаете?
— Прекрасно понимаю, мой дорогой комиссар, но, если позволите, я сделаю вывод из вашего рассуждения. Разумеется, человека нельзя заставить сказать то, чего он не знает, но то, что он знает, выжать можно. Например, в вашем случае: либо вы знаете, где лампа, либо нет.
— Совершенно верно!
— Если вы правда не знаете этого, в чем я лично сомневаюсь, наша… настойчивость будет бесполезной, согласен, но если вы знаете, то скажете. Надо попробовать. У меня есть шанс победить, в противном случае вы пострадаете зря. Жаль, но я устрою вам эту маленькую проверку…
Я пожимаю плечами.
— Замолчи, ты выжимаешь у меня слезу.
Ренар отвешивает мне удар кулаком в физию.
— Это чтобы научить вас вежливости, — говорит он.
Меня охватывает приступ ярости, который длинный быстро успокаивает демонстрацией места зимовки раков.
Я просто в бешенстве. С каким бы наслаждением я выпустил обойму в кишки этой милой компании! Для начала меня молотят, как боксерскую грушу, но я продолжаю молчать. Я слишком переполнен ненавистью, чтобы чувствовать боль.
Затем они колотят меня резиновой дубинкой по мозгам. Мне кажется, я схожу с ума. Многие свихивались и от меньшего. У меня такое чувство, что в моей голове идет скачка на Гран-При. В глазах мелькают красные молнии, все плывет…
— Вы будете говорить? — спрашивает Карл.
Этот голос! Мне кажется, от него я страдаю сильнее всего. Я живу в каком-то кошмаре.
— Вы будете говорить?
— Да пошел ты!..
Они останавливают сеанс.
Ренар что-то приказывает своим головорезам. Один из них выходит из комнаты и возвращается с Жизель.
— Раз вы так упрямы, мы попытаем счастья с мадемуазель…
— Сволочи!
Они связывают ее так же, как и меня. После двух пощечин она начинает рыдать.
— Мужайся, милая! — ору я ей.
Мужества этой девочке не занимать, это я вам говорю. Ни одна другая куколка не вынесла бы то, что терпит она. Она вся посинела от ударов, но молчит. Я снимаю перед ней шляпу!
— Эти мерзавцы как каменные! — восклицает Карл.
— Используйте сильные средства! Суперсильные! — советует подлюка Грета.
Карл пожимает плечами, подходит к шкафу, открывает дверцу и достает маленькую птичью клетку, в которой шевелится что-то темное. Он ставит клетку на стол и, указывая на нее пальцем, спрашивает:
— Вы видите, что находится в этой клетке?
Мы смотрим: крыса.
— Да, это крыса, — говорит Карл. — Самая обыкновенная крыса. Я вам объясню, какую роль ей предстоит сыграть. Этот рецепт пришел из Китая. У китайцев богатое воображение и большие познания в психологии…
Он замолкает, чтобы посмотреть, какой эффект произведут на нас его слова. Мы держимся спокойно. Эта клетка с крысой принесла в комнату какую-то разрядку.
— Крыса голодна, — возобновляет Ренар свой рассказ. — Мы приставим клетку к некой части тела мадемуазель, закрепим при помощи ремней и поднимем дверку. Что произойдет затем, представьте себе сами.
Жизель громко вскрикивает и теряет сознание.
Я по мере сил сдерживаю гнев и обращаюсь к Карлу:
— Скажите, полковник, вы офицер или садист? Человек вы или зверь?
Он снова пожимает плечами:
— Значение имеет только результат…
Я чувствую, он полон решимости. Как избежать этой гнусности? Думаю, я бы сказал, где лампа, если бы знал. А что, если… Да, это единственный выход…
— Хорошо, — говорю я с подавленным видом, — я вам все скажу. Лампа спрятана на улице Жубер, дом четырнадцать, четвертый этаж, дверь слева.
— Почему вы не взяли ее с собой? — недоверчиво спрашивает Карл.
— Потому что предварительно хотел обсудить в Англии условия ее продажи.
Мой трюк сработал. Я вижу, как лица моих мучителей проясняются.
— Где она спрятана?
— Она в люстре в столовой…
— Мы проверим…
Нас разводят по камерам… Хотел бы я знать, чем все это закончится…
Глава 15
Должно быть, сейчас полдень. Дверь моей камеры-шкафа открывается, и солдат протягивает мне миску супа. Нужно недюжинное воображение, чтобы назвать эту мерзкую бурду супом. На самом деле это теплая вода, на поверхности которой меланхолично плавает одна морковка. В нынешнем моем положении я не требую обеда от Ларю… Проглатываю эти помои и делаю несколько упражнений, чтобы размяться…
Едва я закончил эту легкую гимнастику, как заявляется Карл.
Он кипит. Я говорю себе, что он продолжит серию демонстраций китайских пыток, но пока об этом нет речи.
— Мы сделали обыск на улице Жубер, — взрывается он. — И знаете, что за лампу мы там нашли? Труп!
Если бы я читал рассказ Сан-Антонио, то в эту самую минуту веселился бы сильнее всего. Я и думать забыл о Фару, он же «Стрижка-бобриком», которого замочил в квартире моего двойника. Лучше того! Позавчера я совсем забыл сообщить о нем Гийому… Возможно, эта забывчивость меня спасет: труп придает правдоподобие моему «признанию».
— Проклятье! — кричу я. — Банда «Кенгуру» завладела ею!
Я пользуюсь смятением, царящим в мозгах Карла, чтобы спросить:
— Значит, вы их не всех перебили в Везине?
Отметьте, что этот вопрос рискован, потому что может подать Ренару идею допросить выживших, если таковые есть и находятся у него в руках. Так он узнает, что Фару был убит мной задолго до моего ареста…
— Увы, нет! — отвечает Карл. — Трое мерзавцев сумели удрать… Остальные мертвы…
Так, так, так! По Парижу еще скачут «кенгуру», и это дает мне прекрасную возможность для объяснения исчезновения лампочки… Карл, сам того не зная, открыл мне дверь на свободу.
— Какое несчастье! — говорю. — В ту ночь, перед вашим приходом, они сумели заставить меня признаться, где находится лампочка… Должно быть, они бросились по указанному адресу, чтобы ее забрать, и передрались из-за нее… Вам остается только поймать оставшихся в живых.
Карл размышляет.
— Мы об этом подумаем. Следуйте за мной! — приказывает он.
Меня охватывает страх, что он влепит мне маслину в затылок. В общем, я ему больше не нужен, а на милосердие Ренара особо рассчитывать не приходится.
Мы входим в столовую, где офицеры пьют ликеры и курят сигары толщиной с фок-мачту. В почтенном собрании я замечаю и женщин, в том числе Грету.
Ничего не скажешь, эта девочка просто прелесть, и, даже будучи ее личным врагом, невозможно не любоваться ею. На ней черный костюм, белая блузка и брошка из слоновой кости. Приняв томную позу, она курит длинную сигарету с золотым ободком на конце.
— А вот и мой любимый комиссар, — воркует она. — Садитесь рядом со мной, комиссар.
Я ошеломлен этим приемом, которого никак не ожидал. Но, как вы знаете, я умею приспосабливаться ко всем ситуациям и не моргнув глазом сажусь возле нее.
— Выпьете стаканчик коньяку?
— Я могу выпить целую бутылку, баронесса…
Она смеется и наливает мне коньяк.
Ох, как эти гады себя любят! Коньяк великолепный… Если бы я себя послушал, то крепко напился бы в этом изысканном обществе.
— Это что же, — спрашиваю я ее, — у моей нежно любимой подруги сегодня выходной от пыток?
— Да.
Кажется, она твердо решила не обижаться. Остальные невозмутимо слушают нас.
— Вы знаете, что прекрасны?
— Не может быть!
— Как! — вскрикиваю я, притворяясь удивленным. — Ни один из этих срывателей ногтей не сказал вам об этом? Ах, Грета, старая добрая немецкая галантность погибает!
Она наклоняется поймать сползающую петлю чулка. Я машинально вдыхаю запах ее духов и бросаю взгляд на ее груди. Это у меня почти рефлекс, только сейчас я ничего не вижу, потому что ее блузка очень высоко заколота брошью Тогда я смотрю на брошь, и от удивления у меня начинает течь слюна. На этой безделушке есть надпись, напоминающая мне другую…
