Владимир Моргунов - Кто закажет реквием
— Разворачивайтесь! — приказал Ненашев.
Кондратьев не заставил приказывать дважды, повернул, проскочил через разделительную бровку, успел въехать в ряд до того, как налетел огромный, словно танк, «Линкольн».
Находившиеся в «Мерседесе» слишком поздно заметили маневр беглецов, но отреагировали так, как и предполагал Ненашев: в стекле сбоку и в стекле сзади появилось несколько отверстий, от которых разошлись лучами трещины. Перед тем, как упасть на сиденье, Ненашев успел крикнуть:
— Пригнитесь!
На счастье жены Кондратьева, пули прошли в каком-то десятке сантиметров от ее затылка. Только секунд через пять она то ли прислушалась к команде Ненашева, то ли сползла на сиденье, «отключившись» со страха на какое-то время. У этой женщины была явно заторможенная реакция. Ненашев подумал о том, что Кондратьев поступил в высшей степени неосмотрительно и неразумно, взяв с собой жену — такие люди, как она, просто притягивают к себе всякого рода несчастья.
Но больше по ним не стреляли. «Тойота» взлетела на небольшой взгорочек, и сразу стал виден мост, строение поста ГАИ, поселок с левой стороны, серая «Волга» на обочине. Бирюков расхаживал около нее взад и вперед.
— Ага, — сказал Ненашев, — чуяло мое сердце.
Клюев, находившийся в будке ГАИ, увидел «Форд», которой стал спускаться с возвышения.
— Xopoшо, начальник, — сказал он старшему лейтенанту. — Вон возвращаются наши попутчики. Мы сейчас вместе вернемся под Миллерово и осмотрим, какое ДТП там зафиксировано.
— Вы тут будете командовать? — Клюев почувствовал, что за официальным тоном старлея сейчас не стоит ничего, кроме неуверенности.
— Ты хотя бы тридцать раз от пола отожмешься, сынок? — резко приблизив губы к уху гаишника, спросил Клюев.
И в этой ситуации, которую наставления и инструкции называют внештатной, старший лейтенант растерялся. Именно сегодня утром он добросовестно попытался отжаться двадцать пять раз. Не получилось, уже на двадцать третьем разе руки его не смогли разогнуться. Конечно, когда он только начинал служить в ГАИ и не принимал, как теперь, от трехсот до восьмисот грамм водки в день, он мог отжаться и сорок раз. В последнее время он убеждал себя в том, что отжимания от пола — далеко не самая важная вещь в жизни. Ведь он очень неплохо зарабатывал, особенно сейчас, когда появилось столько богатых людей, готовых заплатить две или даже четыре его месячных зарплаты за то, чтобы не потерять на посту ГАИ лишних десяти минут, не говоря уже о водительских правах.
Но сейчас старший лейтенант на несколько секунд, может быть, даже на целых полминуты выпал из привычной среды обитания, тем более, что находился он в помещении один на один с Клюевым, старшина сейчас был рядом с задержанной «Волгой». Конечно, водители, особенно молодые богачи, вели себя очень уверенно, раскованно, но их поведение укладывалось во вполне определенную схему: в восьми случаях из десяти ему говорили с вполне различимым оттенком превосходства в голосе: «Командир, я очень спешу» и сразу же совали деньги. В остальных двух случаях деньги тоже предлагались, но с соблюдением несколько иного ритуала.
А вот про то, сколько он отжимается от пола, его никто не догадался спросить. Конечно, для своих двадцати восьми лет он уже несколько полноват, добрых полпуда прибавил в весе за последнее время, но даже его непосредственное начальство не обращало внимание на этот факт.
— Значит, нет, — именно так, то есть, вообще-то правильно, истолковал его замешательство Клюев. — А у нас в рядовые не брали тех, кто семьдесят раз не мог отжаться.
— Где это у вас? — машинально спросил словно бы находящийся в состоянии транса старлей.
— В спецназе, сынок, — все так же, почти шепотом, произнес Клюев. — Кто приказал нас остановить?
— А чего это я должен перед вами отчитываться? — старший лейтенант на какое-то время вырвался из-под влияния этого то ли гипноза, то ли шантажа.
— Перед инспекцией по личному составу все отчитываются, — многозначительно произнес Клюев.
Старлей почувствовал себя окончательно сбитым с панталыку. Ему русским языком (иным надо сказать, он никогда и не владел — нельзя же считать два-три десятка английских слов, удержавшихся в его памяти со времен средней школы, знанием иностранного языка) приказало по телефону его же начальство: надо обязательно задержать серую «Волгу» с номером тридцать пять-сорок два. Но этот тип, по виду явно не похожий на «лоха», фраера, предъявивший вместе с правами удостоверение агента частного сыскного предприятия, задает весьма странные вопросы. Насчет частного агентства никакой оперативной установки не было.
— Так вот, — продолжал Клюев, — сейчас мы вернемся в Миллерово…
В это время в будочку влетел Ненашев и выдохнул:
— Нас обстреляли. Примерно в трех километрах по трассе отсюда нас попытались остановить переодетые в милицейскую форму преступники. Как расценивать ваше поведение, старший лейтенант? С нами иностранный гражданин, а вы специально задерживаете его сопровождение за несколько минут до того, как на него нападут. Вы заинтересованы в международном скандале?
Ни в чем подобном старший лейтенант не был заинтересован, но он почувствовал, что его, кажется, здорово подставили.
* * *
Понедельник, 13 сентября.
Южнороссийск.
Поляков уже засыпал, когда раздалось курлыканье телефона. Протянув руку, Поляков нащупал трубку, подтянул ее к уху.
— Здравствуй, Володя, — пророкотал сочный мужской голос. — Спишь уже?
— Собираюсь, — ответил Поляков, сразу узнав говорившего. — Здравствуй, Владимир Филимонович. У нас все в порядке. Тебе подарочек показывали уже?
— Показывали. Он оказался слишком даже хорош, ты меня понимаешь?
— Понимаю, я рад, что это так.
— А вот зря ты радуешься. Тот, кто этот подарок для нас с тобой готовил, твой бывший подчиненный, он оказался слишком умным и осведомленным. Просто удивительно осведомленным для Южнороссийска. Надо бы его как следует отблагодарить. Зря ты не позвонил Ивану Васильевичу выразить ему самую горячую признательность, — собеседник коротко хохотнул, но смешок этот происходил явно не из-за веселья или удовлетворения говорившего создавшейся ситуацией.
— Ну, мы сами тут благодарность выражаем, — ответил Поляков и понял, что сон, которому он хотел уж было отдаться со всем удовольствием гедониста, пропал окончательно.
— Но ему-то, твоему подчиненному бывшему, выразили? Разберитесь срочно, — голос Владимира Филимоновича звучал так, словно он сидел сейчас в торце длинного стола и строго выговаривал одному из подчиненных.
— Разберемся, уже разбираемся, — поспешно заверил его Поляков. — У нас все на подходе, как говорится.
— А у тебя все получится? Помощь не нужна?
— Нет-нет, что ты. У тебя и других забот выше горла. Должны же и мы здесь, в провинции, что-то делать.
— Ну, смотри. Желательно, конечно, со всем этим поскорее разобраться. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — ответил Поляков, понимая, что у могущественного собеседника ночь не будет спокойной.
Он тут же включил лампу на прикроватном столике и набрал номер на кнопочках, размещенных на трубке-аппарате.
— Привет, Брус, — коротко бросил Поляков, едва услышав голос, который запоминался сразу — молодой, с металлическими нотками и в то же время какой-то подлаивающий. — Нами недовольны, Брус. Да и у меня, честно говоря, ваша работа восторга не вызывает.
— Неужели?
— А ты сам подумай — из трех намечаемых целей ты достал только одну. А уж последнюю упустил — там вообще не фиг делать было.
— Ну, про последнюю сначала речи вроде бы и не было — так, одни понты.
— Ладно, хер с ним, с последним. Надо срочно найти второго. Работа аккордно-премиальная, понял?
— Как же не понять. Мы его уже ищем.
— Все, отбой.
Поляков бросил трубку, поднялся из постели, накинул на плечи халат, закурил, щелкнув серебряной зажигалкой.
Недооценил он Горецкого. Не думал, что из него такой серьезный враг получится. Ему всегда казалось, что Горецкий из тех, кто рожден работать на других — пусть и за очень приличную плату, но быть в обслуге. А он, оказывается, может бросить вызов.
* * *
Славка Брусов родился аккурат той самой осенью, когда в далеком-далеком Мехико американец Боб Бимон прыгнул в длину на восемь девяносто. Обитателям того района, где жили родители Брусова, да и самим родителям тоже, откровенно говоря, было начхать на Бимона и на Америку. Потому как догнать и перегнать последнюю явно не получалось, а вокруг царили сплошные бардак и лабуда, как чуть позже сказал бард, которого родители Брусова, впрочем. не знали.
