Евгений Сухов - Убить Петра Великого
— А может за худые речи мне тебя за бороду отодрать?! — поднялся со своего места стольник. — Сил у меня хватит, и на чин я твой не посмотрю.
— Хватит вам горячиться! Образумьтесь! — возвысил свой голос Иван Борисович Троекуров. — Не вовремя вы спор затеяли. Не о том надобно думать! Государь Петр Алексеевич на нас свое царство оставил, а мы его лишились! Как нам тогда перед государем ответ держать?
— Не потеряли еще, — примирительно произнес Шеин, — но можем потерять, если ротозеями будем. Ко мне тоже посыльный прибыл, из моих людей… Не все так худо, как может показаться поначалу. В Москву они идут не воевать, а грабить. Обоз у них и вправду большой, но в нем половина гулящих девок, да еще жены с детьми, да хозяйство всякое. Нет им нужды за полушку помирать!
— К ним же народец всякий стекается. Говорят, что много его, — выразил недоумение Апраксин.
Махнув рукой, Шеин продолжил:
— Пустое! Разве они вояки? В большинстве своем таковы, что лишь из-за угла могут кистенем по голове огреть. На добрую же сечу они неспособны. Достаточно только пальнуть, как сами разбегутся.
— У смутьянов заединщики во всех городах имеются. Сумеем ли справиться? — усомнился Аникита Иванович. — Тут мне сказывали, что и в Москве лихие людишки попрятались и только того и ждут, чтобы стрельцы подошли. А как придут, так они все скопом навалятся и боярские дома пограбят.
— Пустое все это… Я так думаю, что со стрельцами нужно как с врагами обходиться. Ежели они на Кремль с войной идти отважились, кто же они тогда такие, как не супостаты?! С пушками их надо встречать и не жалеть никого. Слава богу, и силой духа, и силой оружия мы не обделены. Вон как туркам на Азове наподдали. Они до сих пор опомниться не могут.
— Вот тебе и возглавлять ратное дело, Алексей Семенович. Ты ведь у нас генералиссимус, а потом ведь тебя государь над воинством русским поставил, — проговорил Федор Апраксин. — Ты турков славно бил и здесь не оплошаешь. Ты уж не серчай на меня, старика. Чего только не наговоришь, когда тут такое лихое дело? Не по злобе! Государь Петр Алексеевич нас вместо себя на царство поставил, а мы доверия царского оправдать не можем.
— Я уже и забыл, Федор Матвеевич. Чего худое поминать? — отмахнулся воевода. — Да и не время нынче. Я так думаю, что нужно прежде всего охранять Кремль. Пусть Преображенский полк займет его и запрет ворота. Стрельцы штурмовать Кремль не осмелятся, себе дороже. Это тебе поручается, Аникита Иванович. Сделаешь? — посмотрел он на Репнина.
— Справлюсь.
— Кто у нас сейчас на службе остался?
— Из стрелецких полков только три. Да и то ненадежные. Не ровен час, так к заговорщикам примкнут. Нет им веры! — отвечал Репнин.
— Я так полагаю, соберем полки из дворян, солдат. Пусть на службу идут даже недоросли…
— Да какие из них вояки! — отмахнулся Апраксин. — Срамота одна! Пушечного грохота перепугаются.
— Придется им привыкать, — сдержанно заметил Шеин, — если не хотят под кнутами сгинуть. Нет у нас другого пути!
— Сколько же стрельцов на Москву идет?
— Вестовой сказал, что тысячи две, а может, и поболее. Вместе с прибывшими татями до трех тысяч наберется. Значит, мы должны собрать вдвое больше, а лучше втрое.
— Вот бы еще пушки, — мечтательно протянул Репнин, — так ведь все по гарнизонам растащили.
— В Кремле есть пушки. Кажись, полдюжины наберется.
— В Преображенском шесть.
— Еще четыре у стрельцов.
— Вот и набирается. А теперь, пойдем воинство кликать, — поднялся Шеин. — Не время рассиживаться, а то государство проспим.
Глава 12 ВЫКАТЫВАЕМ ПУШКИ
Уже через час от Кремля спешным порядком отъехали четыре дюжины посыльных собирать полки. А к утру воеводы близлежащих городов отрядили для битвы пять полков. Вместе с солдатскими, что стояли подле Кремля, да с вновь прибывшими недорослями набралось десять. Сила немалая. Разбившись в походные колонны, рать двинулась к месту расположения стрельцов — на Хованское!
Две армады сошлись у Новоиерусалимского Воскресенского монастыря. И принялись недружелюбно поглядывать на супротивника через мушки орудий. Никто не отваживался палить первым. Да и как оно по своим-то!
Чай, не басурманы какие-то.
Осмотрев стоявшее впереди воинство стрельцов, воевода Шеин увидел, что государевы полки числом превышали бунтовщиков. А если учитывать пушки, которые выдвинули на передний край, преимущество было подавляющим. Обоз стрельцов растянулся на добрые полторы версты, на подводах громоздился многочисленный скарб. Тут же находились девицы в пестрых сарафанах, ищущие потех.
Теперь это были иные стрельцы, совсем не те, что поучали свинцом турецких янычар у Азова. Обленившиеся в долгом переходе и разнеженные в девичьих объятиях, они представлялись Шеину легкой добычей. Пальнуть разок из пушек, так они и разбегутся.
Лишь малая часть мятежников, которая находилась в первых рядах, была столь же непримиримой. Они угрюмо посматривали на многочисленное государево воинство, готовые скорее погибнуть, чем показать неприятелю тыл.
Вот их-то и следовало опасаться. Выделялся тут полковник Туча. Огромного роста стрелец в багровом, будто бы кровь, кафтане (в плечах — косая сажень), он был виден за версту и представлял собой приметную мишень. Но протопав с поднятой головой через все турецкие «кумпании», он не получил ни единой раны и, похоже, всерьез уверовал в собственную неуязвимость.
Чего же его заставило супротив государя подняться?
Именно Туча являлся заводилой нарастающего бунта. Кто знает, останься он в сотниках, может быть, все и образумилось бы. Поорали на государевых посыльных да разошлись бы себе с миром по шатрам.
Незадолго до турецкого похода Шеин произвел Тучу в полковники. Дважды до этого тот подавал прошение, но Алексей Семенович всякий раз находил причину для отказа, и вот когда тот заявился в третий раз в сопровождении дюжины стрельцов, каждый из которых держал в руках по корзине с щедрыми подношениями, несговорчивый Шеин разом размяк.
И вот теперь приходится хлебать беду большой ложкой.
Подозвав к себе пушкаря, генералиссимус спросил:
— Вон того детину в красном кафтане видишь?
— Это Тучу, что ли?
— Верно, его самого. Откуда его знаешь?
— Так кто ж его не знает? — в свою очередь подивился пушкарь, заморгав белесыми ресницами. — О нем, почитай, все воинство наслышано. Он ведь со своим полком первым в Азов вошел. За это и шубой был пожалован с государева плеча.
— Знаю, — невесело буркнул Шеин. — Вот в него первого и пали! Да смотри, не промахнись, а то самому голову оторву.
— Не промажу, — пообещал пушкарь и взглянул в узкое жерло, пропахшее кислым порохом.
Подошел Патрик Леопольд Гордон, генерал-лейтенант из Шотландии, принятый государем на русскую службу лет пятнадцать назад. Однако на Руси все величали его Петром Ивановичем, на что тот совершенно не обижался.
В коротком парике, гладко выбритый, неизменно в безукоризненном снежного цвета камзоле, он выглядел значительно моложе своих шестидесяти пяти лет.
— Прикажешь палить, генералиссимус? — спросил генерал-лейтенант, слегка коверкая русские слова.
Шотландец командовал Бутырским полком, который едва ли не целиком состоял из католиков-шотландцев. Притесняемые на родине, они подались в Россию, где отыскали себе убежище и вторую отчизну. И что весьма отрадно, оказались неплохими вояками.
Полк шотландцев занял позицию в дубраве. Дисциплина строжайшая. Без надобности словом никто не обмолвится. Выстроившись в четыре колонны, солдаты терпеливо дожидались генерал-лейтенанта.
— Все-то тебе палить, Петр Иванович, — укорил Шеин. — Чай, не по соломе стрелять придется, а по людям! А ведь мы с ними в одной кумпании были.
— Бунтовщиков надо наказывать, — уверенно проговорил Гордон. — Непослушание порождает еще большее непослушание. У нас на родине так и делают.
Шеин невесело хмыкнул:
— Вот поэтому ты и подался в Россию.
Генерал-лейтенант насупился, но смолчал.
— Говорить с ними будем. Пускай оружие складывают на милость государя Петра Алексеевича, а там поглядим.
Шотландец брезгливо поморщился, отчего стал выглядеть значительно старше:
— Это кто же с бунтовщиками говорить станет?
— Кхм… Я сам с ними и переговорю.
* * *С косогора, энергично пришпоривая белого коня, спускался всадник в зеленом стрелецком кафтане. Въехав в расположение, дозорный придержал коня у высоких шатров и громко проорал:
— Где полковник Туча?
Полог шатра дрогнул, и из глубины, слегка пригнувшись, вышел полковник. Праздная жизнь чувствительно сказалась на его облике: лицо заметно припухло, выглядело почти болезненным, да и сам он малость обрюзг. От прежнего героя азовского похода осталась лишь невыразительная тень.
