Том Клэнси - Без жалости
— Бросьте ее обратно, — посоветовал Келли. — Вкус у них просто отвратительный! Сара подняла голову.
— Бросить в море ее первую рыбу! — с гневом воскликнула она. — Да кто ты такой, нацист что ли? У тебя где-нибудь найдется лимон, Джон?
— Да. Но зачем?
— Я покажу тебе, что можно приготовить из пеламиды, вот зачем. — Она прошептала что-то на ухо девушке, и та засмеялась. Пеламида отправилась в тот же бак, где составила компанию морскому окуню, и Келли подумал о том, как уживутся в таком небольшом пространстве пеламида и морской окунь.
* * *Вот и наступил День памяти павших, подумал Голландец Максуэлл, выходя из своего служебного автомобиля у Арлингтонского национального кладбища. Для многих этот день — 30 мая — был известен всего лишь пятисотмильной автогонкой в Индианаполисе, или просто как выходной, или традиционное начало летнего купального сезона, что было очевидно из относительного отсутствия автомашин на дорогах Вашингтона. Но не для него и не для его друзей. Это был их день, день памяти погибших товарищей, в то время как другие занимались вещами более или менее личными. Адмирал Подулски приехал вместе с ним, и оба адмирала пошли по дорожке медленно и не в ногу, как обычно ходят адмиралы. Сын Казимира, младший лейтенант Станислав Подулски, не был похоронен на этом кладбище и скорее всего никогда не будет вообще похоронен. Его А-4 разнесло в небе зенитной ракетой, как следовало из докладов очевидцев, практически прямым попаданием. Молодой летчик был слишком увлечен, чтобы заметить залп ракетной батареи почти до самой последней секунды, когда его голос успел произнести с отвращением к собственной неосторожности последний эпитет по «защищенному» каналу связи. По-видимому, одна из бомб, которые он нес, детонировала от взрыва зенитной ракеты. Как бы то ни было, маленький истребитель-бомбардировщик превратился в грязное облако черно-желтого цвета, вряд ли оставив что-нибудь после себя; и к тому же противник не слишком соблюдал международные правила в отношении останков погибших вражеских летчиков. Таким образом, сын мужественного воина не был удостоен последней воинской почести — быть похороненным рядом со своими товарищами. Каз никогда не говорил об этом. Подулски сохранял свои чувства при себе, не делясь ими.
Контр-адмирал Джеймс Грир стоял на том же месте, что и последние два года в этот день, футах в пятидесяти от дорожки, укладывая цветы рядом с флагом на памятнике своего сына.
— Джеймс? — позвал его Максуэлл. Адмирал повернулся и поднес ладонь к козырьку, желая улыбнуться в знак благодарности за дружескую поддержку в такой день, но удержался от улыбки. Все трое были в своих темно-синих адмиральских мундирах, которые вносили собой особую торжественность. Расшитые золотом рукава сверкали на солнце. Не сказав ни слова, все трое выстроились у памятника Роберта Уайта Грира, старшего лейтенанта корпуса морской пехоты США. Они слаженно поднесли ладони к козырькам, вспоминая молодого человека, которого в свое время мальчиком подбрасывали на коленях, который гонял на велосипеде на военно-морской базе в Норфолке и на базе военно-морской авиации в Джексонвилле вместе с сыновьями Каза и Голландца. Парня, который вырос сильным и гордым, встречал корабли своего отца, когда они возвращались в порт, и говорил лишь о том, что последует по стопам отца, но не слишком близко к нему, и чье везение оказалось недостаточным в пятидесяти милях к юго-западу от Дананга. Это было проклятьем их профессии, каждый знал это, но никогда не говорил вслух, что их сыновья тоже втягивались в нее, отчасти из почитания своих отцов, отчасти из-за воспитанной у них любви к своей стране, но больше всего из-за любви к своим соотечественникам. И так же, как каждый из стоящих здесь рисковал своей жизнью, рисковали своими жизнями и Бобби Грир и Стае Подулски. Вот только счастье не улыбнулось двум из трех сыновей.
Грир и Подулски сказали себе в это мгновение, что это было ненапрасно, что у свободы есть своя цена, что некоторые должны платить эту цену, иначе не будет ни флага, ни Конституции, ни праздника, значение которого люди имели право игнорировать. Но в обоих случаях эти непроизнесенные слова звучали неубедительно. Семейная жизнь Грира прервалась главным образом из-за горя, принесенного смертью Бобби. Жена Подулски уже никогда не будет такой, какой была раньше. Хотя у каждого были и другие дети, пустота, возникшая из-за потери одного, превратилась в пропасть, которую невозможно преодолеть, и как ни хотелось каждому убедить Себя в том, что жизнь сына отдана не зря, ни один человек, который может оправдать смерть ребенка, в действительности не имеет права вообще называться человеком, и поэтому их подлинные чувства усиливались той же самой гуманностью, что обрекла их в этой жизни на жертвы. Это было тем более верно потому, что у каждого были свои чувства относительно войны, которые более вежливые называли «сомнениями» и которые сами они называли совсем по-другому, но только в своей среде.
— Помнишь, как Бобби прыгнул в плавательный бассейн за дочкой Майка Гудвина и спас ее? — спросил Подулски. — Я только что получил записку от Майка. Маленькая Эйми на прошлой неделе родила близнецов, двух маленьких девочек. Она вышла замуж за инженера из НАСА, живут в Хьюстоне.
— Я даже не знал, что она замужем. Сколько ей сейчас? — спросил Джеймс.
— О, ей, должно быть, двадцать.., может быть, двадцать пять? Помнишь ее веснушки, солнце будто выращивало их в Джексе?
— Маленькая Эйми, — тихо произнес Грир. — Как быстро они растут. — Может быть, она и не утонула бы в тот жаркий июльский день, но это еще один повод вспомнить его сына. Он спас одну жизнь — а может быть, три? Ведь это что-то значит, правда? — спросил себя Грир.
Трое адмиралов повернулись и молча пошли от могилы; не говоря больше ни слова, они медленно направились к подъездной дороге. Там им пришлось остановиться. Вверх по холму поднималась похоронная процессия, солдаты Третьего пехотного полка, «Старая гвардия», выполняли свой безрадостный долг, провожая в последний путь еще одного человека. Адмиралы снова выстроились в ряд, отдавая честь флагу, распростертому на гробе. Молодой лейтенант, командующий нарядом, сделал то же самое. Он увидел на груди одного из адмиралов светло-голубую ленточку ордена Почета, и четкость его салюта передала всю глубину испытываемого им уважения.
— Ну вот, хоронят еще одного, — произнес Грир с тихой горечью, когда похоронная процессия миновала их. — Боже милостивый, за что мы хороним своих детей?
— Заплати любую цену, неси любой груз, перебори любые лишения, помоги любому другу, борись с любым врагом... — процитировал Каз. — Ведь это было не так уж давно, верно? Но когда наступило время делать ставки и выкладывать их на стол, куда делись эти мерзавцы?
— Ставки — это мы, Каз, — ответил Голландец Максуэлл. — А вот это — стол.
Обычные люди заплакали бы, но эти не были обычными людьми.
Каждый из них посмотрел на поле, усеянное белыми памятниками. Это была передняя лужайка, когда-то принадлежавшая Роберту Е. Ли — дом его все еще стоял на вершине холма, — и размещение здесь кладбища было жестокой местью правительства, чувствовавшего себя преданным этим генералом. И все-таки генерал Ли в конце жизни отдал дом своих предков на службу тем, кого любил больше всего. Это была самая добрая ирония за весь сегодняшний день, подумал Максуэлл.
— Как там у вас дела за рекой, Джеймс?
— Могли бы, быть и лучше. Голландец. Мне дали приказ навести порядок в доме. Я ищу самую большую метлу.
— Тебя инструктировали по операции «Зеленый самшит»?
— Нет. — Грир повернулся, и на его лице появилась первая за весь день улыбка. Не очень радостная, но все-таки улыбка, отметили остальные. — Мне это нужно?
— Возможно, нам понадобится твоя помощь.
— Неофициальная?
— Ты ведь знаешь, что случилось с «Кингпин», — заметил Казимир Подулски.
— Им чертовски повезло — они сумели выбраться оттуда, — согласился Грир. — Все еще скрываете подробности?
— Разумеется, скрываем.
— Сообщите мне, что вам понадобится. Я обеспечу вас всем, что, у меня найдется. Ты занимаешься работой по разряду «три», Каз!?
— Совершенно верно. — Любой офицер с «тройкой» на конце номера его военно-учетной специальности относился к Департаменту планирования и операций, а у Подулски был к этому особый талант. Его глаза сверкали так же ярко, как золотые крылья на нашивках в лучах утреннего солнца.
— Отлично, — произнес Грир. — А чем занимается сейчас маленький Голландец?
— Летает на самолетах компании «Дельта». Второй пилот, потом станет капитаном, а я стану дедушкой примерно через месяц.
— Вот как? Поздравляю, мой друг.
— Я не виню его за то, что он ушел со службы. Раньше винил, а теперь — нет.
— Как зовут того коммандос из группы тюленей-подводников, который отправился за ним и спас?
