Сергей Самаров - Огненный перевал
— Стрелять умеете, батюшка? — поинтересовался Соболенко.
— Я, добрый брат мой, до семинарии в армии служил. Приходилось и пострелять. На стрельбище, конечно… Не в людей, понятно… Но если доведется за единоверцев встать, не оплошаю, не сомневайся.
— Мне пока тоже только на стрельбище… — без стеснения и даже с каким-то волнительным ожесточением, словно ему не терпелось применить оружие в настоящем бою, признался лейтенант Соболенко, взял мой автомат за приклад и кивнул:
— Прыгайте на ствол, по нему спуститься не сложно. Оружие я сброшу.
Спуститься, как казалось со стороны, и в самом деле не слишком сложно. Я только рясу за пояс заткнул, чтобы не мешала, перекрестился, приноровился и прыгнул, не мучая себя сомнениями. Влетел так, словно на мотоцикле в столб, и даже лбом слегка впечатался. Слава Господу, не слишком сильно. В ствол, матерь его, обеими руками и обеими ногами вцепился, и показалось, что сейчас непременно сорвусь, как ворона крыльями, взмахну руками, но полететь не сумею ни в одну сторону, кроме единственной. Но все же удержался. Вот верхолазом, скажу честно, я никогда не был. У меня даже на церковной колокольне, когда нас, семинаристов, основам церковного звона обучали, голова кружилась. Признаюсь без стыда, страшно стало, хотя высота здесь, в сравнении с колокольней, никакая, и холодный пот по спине стал ниже стекать, за брючный ремень. Хотелось держаться вот так, пока силы есть, до судороги в мышцах, и не шевелиться от боязни свалиться и по склону скатиться. Но я дыхание перевел, посмотрел через плечо, а из вертолетного люка на меня уже не только старший лейтенант Воронцов с лейтенантом Соболенко смотрят, но еще и солдаты. С надеждой смотрят, ждут, чтобы я им пример подал. Они же раненые, и дело священника их словом и примером поддерживать. И пусть я священник не настоящий, поддержать парней, от которых во многом и моя жизнь тоже зависела, хотелось. И именно своим примером в первую очередь. И я сначала пошевелился, ища одной ногой опору, нашел, потом второй ногой стал другую опору искать. Ветка под моей ногой чуть-чуть затрещала, но выдержала. А когда я вес тела распределил, и трещать перестала. И я начал спускаться. На землю спрыгнул так, чтобы плечом о ствол опереться и не упасть. Получилось. И после этого я себя зауважал, сам себе непревзойденно ловким и храбрым показался.
— Автомат! — потребовал я твердо и с ощущением собственной геройской позиции.
Мне сбросили автомат, и я поймал его так, что любой киногерой любого классического вестерна мог бы мне позавидовать. Впрочем, в вестернах ловят, кажется, «кольты» и «винчестеры», но сути это не меняет…
— Пулеметчиков поддержите… — сверху скомандовал Воронцов. — Можете весь рожок выпустить. Короткими очередями. Они покажут, куда стрелять…
— Куда или в кого? — переспросил я, уже готовый в бой вступить.
— Куда… — хохотнул старший лейтенант. — Только — куда… В кого, вам видно не будет, как и им самим. Только направление. Шумовой эффект, отвлечение внимания. Я подкорректирую.
Я понял, что он отдавал за команды, когда я еще на дереве висел. Я слышал их, но внимания не обращал, потому что этот спуск мне, честно говоря, нелегко дался.
Лейтенант Соболенко следом за мной спускался. Сначала мне и свой автомат сбросил, потом сам на дерево прыгнул. И надолго завис на стволе. Я понимал, почему он висит, потому что сам висел точно так же совсем недавно, всего-то с минуту, матерь ее, назад. Но ждать, когда лейтенант спустится, я не стал и присоединился к пулеметчикам.
— Самое дно ущелья… — показали мне пальцем. — Вон в том районе. Активный обстрел. Отвлекаем внимание, вызываем огонь на себя…
Пулеметы заговорили почти одновременно, но я не сразу к пулеметчикам присоединился, потому что забыл предохранитель опустить. А потом, после первой пробной очереди, в раж вошел и весело так целый рожок выпустил. Хотел было взять автомат лейтенанта Соболенко, но тот уже спустился и сам к нему руку тянул.
— Нормально… Работаем… — раздалась команда старшего лейтенанта Воронцова, и я увидел, что в люке уже висит блок, через который пропущены ремни. Воронцов только дожидается, когда вернется капитан Павловский, чтобы начать спуск раненых.
Мы с лейтенантом приготовились принимать первых, чтобы сразу отправить их в сторону и не мешать спускаться другим.
* * *Раненых мы переводили, кого можно было вести, поддерживая с двух сторон, чтобы помешать человеку по склону скатиться, даже если он сам ноги еле переставляет и свалиться желает, а кого нельзя было вести, вдвоем переносили подальше от вертолета, который в любой момент мог и упасть. По крайней мере, стволы, заклинившие корпус, пошатывались разудало и не обещали жесткой надежной опоры. Да и сам склон был слишком крут, чтобы за него даже деревьям можно было бы ухватиться прочно — все корни с одной стороны наружу торчали: то ли так выросли, то ли их дождями вымыло.
Мы отправляли всех в сторону, противоположную лагерю боевиков. Оттуда, с той стороны, уже доносились звуки боя, и нам следовало людей от этого боя отвести. Мне трудно сказать, что такое большой бой. Не военный я человек, следовательно, не могу этого понять правильно. Но мне и этот бой казался большим, потому что стреляли и автоматы, и пулеметы, и гранатометы, и звуки этого боя разносились по ущелью в обе стороны, многократно усиливаясь и обрастая эхом, пугали своей неопределенностью и не несли никакой конкретной информации.
Лейтенант Соболенко, пока я помогал пулеметчикам отвлечь внимание бандитов от засады, отыскал в склоне большую каменную впадину с вертикальной отвесной стеной. Наверное, когда-то целый громадный кусок породы не удержался и из склона выпал, образовав это уютное место. По вертикальной стене даже маленький водопадик, струей в два пальца, стекал. Можно было и раны обмыть, и самому голову под воду подставить, чтобы усталость сбросить и освежиться. Я так и делал после каждого рейса, когда доставляли мы то одного, то сразу пару человек сюда, к каменной впадине.
Провожать тех, кто ходить может, это не самое страшное, хотя не скажу, что ощущение слишком приятное, когда ты снизу человека поддерживаешь, а он норовит тебе на шею опереться и тебя под уклон свалить, а ты при этом не всегда видишь, куда ногу следует при следующем шаге поставить, потому что рука опирающегося тебе обзор закрывает и зажимает нос, мешая дышать. Но вот таскать людей — для этого у меня, как оказалось, пальцы слабоваты. Не приспособлены они к тяжелому физическому труду, поскольку таковым я никогда, матерь его, не занимался, предпочитая головой работать и за счет головы себе существование обеспечивать. Это у меня всегда получалось лучше. И после каждого рейса я подолгу держал руки под струей воды. Почему-то казалось, что так пальцы быстрее отдыхают.
Первые два рейса мы совершали вместе с пулеметчиками — вчетвером нести человека попроще, чем вдвоем, хотя тоже нелегко, но потом старший лейтенант Воронцов, пока мы с лейтенантом Соболенко отводили ходячего, куда-то услал пулеметчиков. И, даже опуская для нас очередной, грубо говоря, груз, Воронцов не за работой блока следил, а куда-то вдаль всматривался и вслушивался в ленивую перестрелку, что доносилась со стороны. Сплошного шквального огня уже не было, и можно было бы предположить, что бой или к концу подходит, или перешел в позиционную фазу. Не знаю уж, как правильно эта фаза у военных называется… И мне, человеку невоенному, трудно было предположить, во что такое противостояние может вылиться. Но взгляд старшего лейтенанта беспокойство показывал. Впрочем, в меня он беспокойства не вселял, поскольку я верил, что отбиться наши парни смогут, и смогут нас, не полностью способных отбиваться, защитить.
— Побыстрее можно, батюшка?.. — обратился ко мне лейтенант Соболенко, когда я замер, прислушиваясь к выстрелам со стороны.
— Можно, брат мой, — ответил я смиренно и взял в руки концы очередной сетки, в которой нам предстояло переносить уже не раненого, а тело убитого пилота с вертолета.
* * *— Я без тебя никуда не пойду…
Скрипучий и слегка каркающий голос беременной жены капитана Павловского раздавался сверху, когда мы вернулись к вертолету. И звучал голос категорично.
— Дуй… Тебе говорят…
— Мадам, дома командовать будете, — сухо и коротко распорядился старший лейтенант Воронцов, прерывая беседу. — Садитесь в сетку, и быстро. Иначе я вас просто без сетки выброшу.
— Вадим! — женщина к мужу обратилась. — Что он здесь раскомандовался?..
— У меня солдаты раненые, и я не буду с каждой дурой церемониться… — Воронцов разговаривал, не показывая эмоций, и уже высунулся из люка, ожидая нашего приближения.
Капитан Павловский молчал и, судя по этому молчанию, поддерживал старшего лейтенанта. По крайней мере, внешне поддерживал, а если и предыдущее поведение капитана вспомнить, то вполне может статься, что поддерживал, матерь его, всем своим пограничным сердцем. Не мое дело вникать в семейные отношения… Пусть, матерь ее, к священнику обращаются…
