Юлия Латынина - Разбор полетов
— Мы так не договаривались! — громко сказал один из гостей, и Воронков невольно вытянул голову и стал прислушиваться. Трудно сказать, что подвигло его на этот шаг: вчерашние угрозы бандитов, естественное любопытство или слух, который ходил в последнее время по Службе. Слух гласил, будто персонал Службы сократят на тридцать процентов, и Воронков очень по поводу этих слухов переживал.
То, что он услышал дальше, заставило его тихонько положить трубку на рычаг и отодвинуться в сторону от стеклянной двери, дабы его никто, случаем, не увидел.
Спустя пять минут Воронков бочком-бочком вышел из дома.
— Позвонили? — приветливо окликнула его жена Васючица.
— Да-да, — сказал Воронков.
— Какой-то вы бледный.
— Перетрудился, Варвара Михайловна, — ответил Воронков, — копал сегодня, копал…
Выскочив за ворота Васючицевского дома. Воронков нервно огляделся. Он так и не позвонил Осокину: по правде говоря, этот звонок, только что казавшийся таким важным, теперь был — тьфу, глупость, прошлогодний сор.
Воронков побежал по улице вперед так, что едва не сшиб мальчишечку на велосипеде.
— Дядя Петя! — вскрикнул мальчик.
— Ты не знаешь, где можно позвонить? — спросил Воронков, но тут же вспомнил и сам: еще один телефон был у магазина, минутах в двадцати ходьбы.
В полдесятого Воронков стоял у заасфальтированной площадки напротив магазина. Он сразу увидел, что телефон работает: к нему змеилась очередь, не так чтобы длинная, но противная.
Бабка в цветастом платье перед Воронковым долго-долго распиналась по телефону о том, что Верка развелась с мужем и что новое платье жмет в спине. Раньше Воронков авторитетно постучал бы монеткой о бортик кабинки и громко сказал бы, что ему надо позвонить по правительственному поручению; сейчас, когда ему действительно надо было позвонить, он молча катал в потной ладони жетон.
Бабка говорила слишком долго, и телефон после нее разразился недовольным писком: испортился.
Воронков позвонил раз, другой, третий — очередь недовольно зашикала.
Воронков растерянно отошел в сторону, сжимая жетон в потной руке. Мысли его метались, как лиса в клетке. К асфальтовому пятачку магазина подкатил двучленный желтый автобус — автобус ехал на станцию.
Спустя минуту Петр Воронков погрузился в автобус вместе с двумя деревенскими бабками и выпившим слесарем.
***
Сазан уехал из аэропорта около десяти вечера: на улице стремительно темнело, вверху, в вечереющем воздухе, вырисовывался месяц, такой бледный и маленький, словно на небе отключили электричество.
Возле дороги, на рыжей обочине, стояла маленькая фигурка в красных шортах, надетых поверх сетчатых колготочек, и блестящей маечке. Фигурка подняла руку. Сазан затормозил.
Девочка открыла дверь и уселась рядом с ним.
— До дому довезете? — спросила она.
— И часто ты вечером мужиков на дороге караулишь? — спросил Сазан.
Лера засмеялась. Смех ее был как серебряный колокольчик.
— Не-а. Я же вижу, что это ваша машина.
— А откуда ты это знаешь?
— А я на стоянке поджидала, когда вы приехали.
Тонкая девичья ручка обвилась вокруг плеч Нестеренко. Пальцы Сазана сильнее сжались на руле.
— А поедем поужинаем? — сказала Лера. Сазан сглотнул. Сунул руку в нагрудный карман и вытащил оттуда сотню долларов.
— Держи.
— Это зачем?
— С Мишей сходишь поужинаешь.
— О! Притормози!
Нестеренко послушно остановил машину. Лера выскочила и побежала к придорожному круглосуточному ларьку. Спустя минуту она вернулась с бутылочкой кока-колы. Уселась в машину, свинтила крышечку и посмотрела под нее.
— Так и знала, — сказала она, — нет чтобы выиграть…
Лера запрокинула бутылку к губам и начала пить.
— Хочешь?
— Нет.
— А я страшно хочу. У тебя синяки остались?
— А?
— Ну, после аварии.
— Прошли.
— А у меня остались. Вон, смотри. И с этими словами Лера задрала серебристую кофточку как можно выше, так, что в глаза невольно повернувшему голову Сазану бросился нежный, с золотистым загаром животик и сверху-: белая полоска грудей. Никаких таких синяков в полутьме Сазан не заметил.
Машина рыскнула по дороге, встречный водитель возмущенно бибикнул.
— Ты чего? — рассмеялась Лера. Сазан молча свернул к обочине.
— Вылезай.
— Ты чего?
— Я сказал — вылезай.
Хорошенькая мордочка Леры вытянулась.
— Довези меня до дома. Ночь же. Страшно.
— И куда твой отец смотрит? — наставительно сказал Нестеренко.
— А, он совсем голову потерял с этим аэропортом. Ходит весь день сам не свой, то у него Васючиц — свинья, то наоборот. А это правда, что в нас харьковские стреляли?
Сазан помолчал.
— Отец говорит, что харьковские, — сказала Лера. — Очень ему не хочется, чтобы это Служба была. Серебристый «мере» остановился у крашенных зеленым ворот.
— Приехали, — сказал Сазан.
— Погоди. Открой мне калитку. Там надо через забор перегнуться и щеколду отодвинуть, а я не достаю.
Нестеренко вышел из машины и открыл калитку. Засов был действительно низко — Валерию и то пришлось тянуться.
— Иди, — сказал он, оборачиваясь. В следующую секунду тонкие руки обвили его шею, и девочка, приподнявшись на цыпочках, поцеловала его. Они целовались долго, минуты две. Девочка закрыла глаза и прижалась к нему всем телом.
— Зайдешь? — спросила Лера.
— Ты что, одна дома?
— Да. Папа в аэропорту, а мама с Васькой в Испании. Так зайдешь?
— Тебе сколько лет, Лолита?
— Скоро пятнадцать. Так зайдешь?
— А как же Миша?
— А что Миша? Слюнявчик. Мы с ним только целовались, ты не подумай.
— Извини, тезка, — сказал Сазан, — тебе баиньки пора. Досмотри «Спокойной ночи, малыши», и в кроватку. Ладно?
Девочка молча повернулась и зашагала по дорожке. В свете фонаря было видно, как покачиваются ее бедра, обтянутые красными шортиками. На крыльце она повернулась и послала воздушный поцелуй Валерию.
Валерий сел в машину и сидел минут пять, тяжело дыша и покусывая кожу на костяшках пальцев. Потом завел мотор и медленно поехал прочь.
***
«Авиастроитель» и аэропорт Рыкове находились по одной и той же железнодорожной ветке, но та часть ветки, что проходила мимо «Авиастроителя», была боковая, поезда по ней ходили редко, и Воронков появился в Рыкове уже в десять вечера.
Запыхавшийся чиновник пробежал по пустынному зданию и завернул в боковую комнатку, где смотрели телевизор двое охранников.
— Нестеренко в Рыкове? — спросил он.
— Уехал минут сорок назад, — ответил охранник. Лицо охранника было Воронкову смутно знакомо — он вспомнил, что видел его на бандитской даче.
Воронков схватил телефон, стоящий на столе, и принялся накручивать номер. Номер не соединялся — в телефоне свиристело и чиркало, и Воронков с отчаянием вспомнил о военных радарах, стоявших неподалеку от Алтыньевского шоссе — радары эти работали не всегда, но, когда работали, сотовую связь забивали напрочь. Наконец вместо короткого свиста чиновник услышал длинные гудки. «Господи, только бы сняли трубку, — помолился про себя Воронков. — Почему он молчит? Это же сотовый телефон, он всегда под рукой…»
— Але!
— Валерий Игоревич? — спросил чиновник.
— Кто это?
— Это Воронков. Петр Алексеич.
— Говорите громче, — закричала трубка. Воронкову пришлось переназваться еще раз.
— Я в Рыкове, — сказал Воронков, — вы не могли бы вернуться? Или кого-нибудь прислать. Прямо сейчас.
— Ты где?
— В Рыкове. Я приехал с дачи. Пожалуйста, приезжайте.
— А в чем дело?
— Я не могу по телефону, Валерий Игоревич. Это очень важно. Помогите мне, пожалуйста.
И на этой жалобной ноте Воронков закончил разговор.
***
«Мерседес» Сазана уже развернулся с визгом поперек двойной полосы, распугав несколько мчащихся легковушек, когда Сазану вдруг пришла в голову одна необычайно четкая мысль: вот так же, по ночному звонку, сорвался из дома Ивкин, вот так же спешил на аэродром Шило…
Мысль эта настолько не понравилась Нестеренко, что он тут же свернул к обочине и принялся обдумывать ситуацию. Не ехать было глупо — Воронков визжал по телефону так, словно его резали. Ехать просто так, наобум, было еще глупее. Валерий завел мотор, проехал полкилометра и запарковал серебристый «мере» у железнодорожной станции.
Спустя двадцать минут поздний поезд выплеснул на рыковский перрон последнюю партию пассажиров: Валерий застегнул куртку, сунул руки в карманы и побежал по лесной тропинке, протоптанной от станции к аэродрому.
Было уже темно: здание аэропорта светилось неясным голубоватым светом, и в высоте над ним парили пять огромных пылающих букв: «ЫКОВО». У буквы "Р" были, видимо, нелады с проводкой, и она темнела на фоне подсвеченного неба молчаливым укором электротехникам.
