Андрей Молчанов - Падение «Вавилона»
К тому же сам по себе прибор являл собой торжество конструкторской мысли идиота, не уяснившего в момент творения этого технического шедевра-урода очевидной истины: прочный провод не порвется, а хлипкий даст сотни ложных срабатываний.
Улучив момент, когда караульные вышли во двор, я отсоединил аппарат от сети и разъемов, высоко поднял его над головой и, основательно способствуя величине G, определяющей силу земного притяжения, опустил ящик на чугунную плиту перед бездействующей по причине теплого месяца мая, печкой-"буржуйкой".
Затем поставил прибор на место, с педантичностью опытного диверсанта-подрывника присоединив к нему обратно все до единого разъемы и тщательно проверив плотность соединений.
— Ну что? — спросил меня озлобленный ночными перебежками по караульной тропе сержант, заглянувший в помещение.
— Сейчас… проанализируем, — отозвался я, включая тумблером энергопитание.
Внутри ящика, пережившего не отвечающее техническим правилам эксплуатации падение с высоты, что-то по-змеиному зашипело, контрольные лампочки, едва успев вспыхнуть, тут же печально погасли, и после краткой агонии ветеран караульного помещения испустил дух в виде ядовитого чада от горелой пластмассы.
— На дембель откинулся, — ошарашенно прокомментировал сержант данное событие.
— Отслужил, — скорбно согласился я. — Ничто не вечно под луной, как известно.
— И что теперь? — вопросил сержант тупо.
— Теперь караул будет спать спокойно, — твердо пообещал я. — А ротному доложишь: так и так, по причине моральной и материальной изношенности, обогатив атмосферу планеты экологически вредными газами, скончался прибор… как его… проволочно-разрывной сигнализации за инвентарным номером ноль — тридцать пять — шестьдесят один. Прибор восстановлению не подлежит. Заявляю это тебе как лицо компетентное.
— Но…
— Что «но»?.. Ты потрясен утратой? Или покойный способствовал пресечению хотя бы одного побега?
— Какой там способствовал! Одна головная боль! — отозвался сержант уныло.
— Тогда в чем дело?
— Ты подтверди, что мы тут ни при чем, вот в чем дело! А то ротный подумает, караул с аппаратом чего нахимичил… Ребята тем более грозились…
— Кончина носила естественный характер, — успокоил его я. — О чем, если надо, можем составить акт вскрытия.
— Да нужен кому этот акт…
— Вот именно.
Таким образом, со средствами сигнализации, отвлекающими отдыхающую смену караула от сна, я разобрался в течение считанных минут и навсегда, полагая, что часовые на вышках со своими верными дружками «калашниковыми» куда надежнее и эффективнее обеспечат охрану жилой зоны, нежели десяток агрегатов, подобных тому, что был умерщвлен мною с безжалостной решимостью при первом же кратком знакомстве.
Открыв пирамиду с оружием, сержант вытащил из нее ключ. Сказал:
— Держи. От твоей блат-хаты.
— Какой еще…
— Ну, каптерки… Видел хибару на углу возле зоны?
— Да… — сказал я, припоминая побеленый кубик некоего малогабаритного строения, мимо которого недавно прошел, приняв его за сортир для караульных солдат.
— Вот там и есть твоя резиденция… японского царя, — уточнил сержант.
Далее я обошел периметр колонии по караульной тропе, выяснив, что если внутренняя запретная зона и основной глухой забор находятся в относительном порядке, то внешние охранные сооружения весьма пообветшали: истлевшие гирлянды путаной проволоки, официально именовавшиеся «малозаметным препятствием», свешивались с трухлявых серых столбов, еле державшихся в земле своими перегнившими основаниями, опоры же крайнего ограждения с предупредительными табличками «Стой! Запретная зона!» поддерживались в вертикальном положении исключительно за счет натянутой между ними ржавой провисшей колючки. То есть по принципу некоей взаимоустойчивости, как хоровод нетрезвых танцоров. Приведение этих перекошенных временем кольев в надлежащий вид требовало гигантских трудозатрат.
Свой променад вокруг исправительно-трудового учреждения я завершил у двери подведомственной мне каптерки.
Войдя туда, я был приятно обескуражен тем, что предстало моем взору.
Я находился внутри небольшой комнатенки с низким потолком, чью обстановку составлял письменный стол, стул с матерчатой обивкой сиденья и полутораспальная койка, аккуратно застеленная казенным солдатским одеялом. В углу ютилась компактная печка— голландка. За ситцевой выгоревшей от солнца занавесочкой я обнаружил стеллаж с разнообразным инструментом, запасными частями от постовых телефонных аппаратов и разную электротехническую мишуру.
Я с удовольствием расположился на кровати, положив ногу на ногу и ладонями подперев затылок.
Разврат-с!
Невольно припомнились слова одного из командиров нашей сержантской школы: «Крепитесь, ребята, ваше учение и есть ваш последний бой. После него, считай, отвоевались». Командир был прав, хотя полагаю, что полгода сержантского образования с лихвой перекрывали по своим тяготам полный срок рядовой солдатчины.
Я запер каптерку и отправился поглазеть на достопримечательности поселка, но, никаких достопримечательностей не обнаружив, купил у старухи, торчавшей на углу у здания местной пекарни, стакан семечек и, лузгая их, прогулочным шагом двинулся в расположение роты — близилось время обеда.
У проходной мне встретился лейтенант, чье лицо показалось странно знакомым. Последующее мгновение взаимного узнавания сильно испортило мое настроение: передо мной стоял Басеев — усилиями военных медиков не только спасенный, но и возвращенный в строй.
Жизнь, что и говорить, продолжалась…
Соблюдая уставные правила, я небрежно козырнул старшему по званию. Он вежливо кивнул мне в ответ.
Я уже вошел в проходную, спиной чувствуя пронзительный взгляд своего недруга, как вдруг прозвучало:
— Сержант… стоять!
Я замер.
— Ко мне!
Вразвалочку я приблизился к своему бывшему кровопийце.
— Отвыкли ходить строевым шагом, сержант?! — повысил он голос.
— Отвык и привыкать не собираюсь, — ответил я. — К тому же я не ваш подчиненный, поэтому орите не на меня, а в сторону.
— А ты наглец, сука…
— Не усугубляй, лейтенант, — сказал я, преисполняясь холодной яростью. — Ничем хорошим дело не кончится. Задницу я тебе лизать не буду, а начнешь войну — кишки из тебя выпущу хотя бы и на последнем выдохе. У тебя своя гордость, у меня — своя. И пусть они не пересекаются.
— Там, где я родился, — сказал Басеев, сузив свои глаза— маслины, — врагов не прощают, сержант.
— Ну так назначь время и место дуэли, — отозвался я. — Всегда готов.
— Мы пойдем другим путем, — внезапно остыв, рассудительно молвил политически грамотный Басеев фразу из наследия вождя мирового пролетариата и, круто развернувшись на каблуках, направился в сторону поселка.
— Понятно, — сказал я. — Партизанскими горными тропами.
Аппетит все-таки мне горец подпортил, и обед я проглотил, не ощутив вкуса пищи, как-то механически.
В принципе я подчинялся исключительно ротному, а также одному из заместителей командира полка, ведавшему инструкторами, а потому взводный Басеев имел ко мне отношение достаточно условное, но…
Да, именно в этом «но» и заключалась вся, так сказать, диалектика…
После обеда я наведался в канцелярию к ротному.
— Ознакомился с хозяйством? — последовал вопрос.
— Так точно.
— Впечатление о зоне?
— Памятник старины. Охраняется государством. В данном случае — надежно, поскольку стоят часовые.
— Без ребусов, сержант…
— Необходима кардинальная замена всех ограждений внешней запретной зоны.
— А… может, еще сезон простоят? — спросил капитан с тоскливой надеждой в голосе.
— Я не Нострадамус, — ответил я. — Но одно знаю точно: если что-то и делать, то летом, а не зимой. А лето уже завтра.
Капитан задумался. Потом произнес:
— Кстати, мне доложили, что на КП вышла из строя аппаратура.
— Поскольку пришла пора, — бездушно ответил я. — Она еще Бабеля с Мейерхольдом помнила, аппаратура эта.
— Ты без намеков, — нахмурился капитан, полагаю, не до конца уяснив, о ком это я.
— А какие тут намеки? Что у нас, по сути, имеется из исправных сооружений? Единственный забор и вышки. Все остальное — труха.
— Но где я возьму стройматериалы? — Капитан внезапно запнулся, осененный какой-то идеей. — Слушай… — произнес в раздумье, — а вообще-то кое-что можно найти…
— Что именно? — вопросил я требовательно.
— Арматуру, к примеру. Толстую, сантиметра четыре в диаметре…
— Пойдет, — сказал я. — Под опоры малозаметного препятствия. Сокращенно — эм-зе-пе. Вобьем в землю метра на полтора — века простоит.