Эдгар Дубровский - Холодное лето 53-го (с иллюстрациями)
К лодке Манкова подошли бригадир Яков, другой старик, маленький, и черноглазая старуха. Маленькому Манков привез двуручную пилу, Якову обещанное не привез, а черноглазая получила от него три стекла для керосиновой лампы.
Манков достал из лодки потертый саквояж, забросил за спину автомат ППШ, а затем взял связанные шпагатом три деревянные резные рамки и пошел к пристани.
Саша искоса посмотрела на Лузгу.
— Копалыча зовут так, потому что в тайге копается, А почему тебя Лузгой зовут?
— Так я и есть Лузга.
— Ну, и врешь ты все! — опять рассердилась она. — Все ты помнишь, а не говоришь, потому что ты бессовестный! У нас просто так не сажают!
Лузга засмеялся, поднял камешек и кинул Саше на колени.
Она с нарочитой брезгливостью сбросила камешек.
* * *Манков вошел в комнату Фадеича.
На реке Фадеич прослужил всю жизнь, бывал и капитаном буксира, а когда списали из плавсостава по здоровью, стали его понижать — главным образом из-за бестолковости и вздорности характера — и допонижали до этого дебаркадера. Дальше некуда. Жену он два года как схоронил, сыновья еще раньше разлетелись и жили где-то глухо, а больше у него никого не было. Вся жизнь и его и его близких была с ним — на стенах комнаты, точней, каюты. Он очень любил фотографироваться, а рамочки для фоток делал сам. Были на стенах и картинки из «Огонька» — тоже в рамах.
На столе стоял самовар трубой в форточку. Фадеич листал старый «Огонек». Манков протянул рамочки, Фадеич принял их с вожделением.
— Взял у фотографа, — сказал Манков. — Пошлешь ему пару балыков
— Фабричные! — Фадеич ласкал рамки пальцами. Манков достал из саквояжа газеты, бросил на кровать. Сел, устало откинулся к стене.
— Чем живет страна? — Фадеич покосился на газеты.
Манков угрюмо посмотрел на журнал. Там был портрет Берии.
— Позавчера кореша схоронил. Воевали вместе.
— Скончался от ран? — деловито спросил старик.
— Урки зарезали. В подъезде. С дежурства шел. Зарезали, раздели — форму сняли, наган… Это они так амнистию празднуют! Магазин грабанули, с пальбой, людей поранили… Ну, мы их!.. Но шесть человек ушли в тайгу, а у нас собак не хватает!
— Какую амнистию? — спросил Фадеич.
Манков поморщился, вырвал у него журнал.
— Дай сюда! Вот! — Он потряс портретом. — Маршал Берия, Лаврентий Палыч… Весной, после смерти товарища Сталина, всем уркам амнистию дали. Его дело. Я ничего понять не мог! Всех урок — на свободу! Органы с ног сбились, до сих пор кровью захлебываемся, мать твою!..
— Все было учтено, — легко сказал старик. — Значит так надо.
Манков пристально посмотрел на него.
— Я сегодня, только светать стало, заправлял лодку. Смотрю, Дмитрюк едет, начальник милиции, верхом, и на седле что-то такое везет… Туман был понизу, лошади не видно, только голова иногда показывается, а у Дмитрюка перед грудью портрет — вот такой! — Манков не совсем еще пришел в себя от утреннего впечатления. — Да не один — три! Бросил их на песок, слез и — ко мне. «Полей, — говорит, — бензином». Я говорю: «Это приказ?» — «Приказ, — говорит, — что же еще». И потом много еще ворчал, все матом… Ну, и спалили.
Фадеич не сразу спросил:
— А чей портрет-то?
— Так я ж говорю! — Манков обозлился, ткнул в портрет. — Его! Чей…
Фадеич долго молчал, потом спросил:
— Дмитрюк — враг народа?
Манков поморщился — Фадеич раздражал его своим неумением думать.
— По радио было сообщение. Дмитрюк позвонил в краевое управление, там подтвердили: разоблачен, выведен из состава, судили… Все!
Манков выдрал портрет из журнала.
— Нет! — забеспокоился Фадеич. — Я не оповещен.
— Я тебя оповестил.
— Пока нет бумаги…
— Защищаешь? — тихо спросил Манков.
Некоторое время сидели молча, глядя друг на друга.
— А по инструкции, — спросил старик, — кто имеет право портреты уничтожать?
— А кто здесь есть, кроме нас двоих?
* * *По улице к дебаркадеру неторопливо шел Зотов. Подошел к Саше.
— Александра, почему не заходишь?
— Чего я там не видела! — Она ощетинилась, как раздраженный ежик.
— Именно, что не видела. Сгущенку не видела. Так? Конфеты «лимонная долька». Так?
— Да нужны мне ваши конфеты! Прямо я тут вся…
Она оборвала себя и отвернулась.
— Грубишь, — мягко сказал Зотов, покачал головой и шагнул в сторону дебаркадера.
Па пути лежал Лузга.
— Уберись, — сказал Зотов.
Лузга не пошевелился. Зотов беззлобно пнул его. Лузга отполз немного. Зотов прошел мимо.
Закусив губу, Саша отвернулась от Лузги. Он снова взял камешек бросил в ее сторону. Она дернула плечом:
— Ну и валяйся, как…
Он ногой подтолкнул к ней банку из-под тушенки, перевернулся па спину и вытянулся.
Она быстро глянула на него, фыркнула:
— Делать мне больше нечего!
— Мумия готова, — сказал Лузга, складывая на груди руки.
— Ну сколько можно, ей-богу! — воскликнула Саша, с трудом сдерживая улыбку, потом взяла банку и принялась сыпать на Лузгу песок.
* * *Зотов взошел на дебаркадер как раз в тот момент, когда из окна на палубу вылетел бумажный комок. Зотов нагнулся, взял его, приоткрыл и быстро сел на корточки, тревожно оглянувшись. Развернул на колене портрет, сложил, не разглаживая, и убрал во внутренний карман пиджака.
И тут увидел, что на него смотрит высунувшийся в окно Манков.
— Здравия желаю, — сказал Зотов, поднимаясь.
Манков молча кивнул и скрылся в окне.
Войдя в комнату, Зотов добродушно спросил Манкова:
— Враги народа долго будут на берегу валяться? Ступить негде.
Манков посмотрел в окно на Лузгу.
— Да он безвредный. Ему ссылки еще четыре года.
— Безвредный? Посмотрим… Но это я так… Привез?
Манков достал из саквояжа машинку для стрижки волос.
— Заграничная, — удивился Фадеич.
— Трофейная, — Зотов взял машинку, приладился к ней, подвигал ручки, пострекотал ими.
— Ну-ка, давай! — Манков решительно закатал рукав гимнастерки. — Стриги.
Зотов стал выстригать на волосатой ручище Манкова дорожку.
— Что ж, ты так и будешь с разными руками? — удивился Фадеич.
— А сейчас и ту пострижем! — Манкову стрижка понравилась. — Слушай, а давай спину мне пострижешь!
И он уже гимнастерку принялся расстегивать.
— Да вы что?! — возмутился Фадеич. — Что вы мне в каюте скотный двор устроили! Марш с рейда!
— А сколько единиц у тебя на рейде? — спросил Манков.
— Девять, считая твою. И ничего смешного.
Посмеиваясь привычной шутке, Зотов и Манков, прихвативший автомат, вышли из комнаты.
— Катер когда будет? — спросил Зотов.
— Уже грузится у заготконторы. Не сегодня-завтра пойдет.
— Это хорошо, — ощущение власти над милиционером, которое давал листок бумаги в кармане пиджака, пьянило Зотова, он смотрел на Манкова ласково, с большим намеком. — Ну, а как вообще-то твои дела?
— Ты мужик бдительный, Ваня, — сказал Манков. — И в кармане у тебя сильный факт. А ты знаешь, как эту бумажку использовать?
— Да уж… — улыбнулся Зотов.
— Вот и я знаю, как использовать, — Манков засмеялся, похлопал Зотова по пиджаку и пошел с пристани.
Зотов стоял задумчивый.
Из камбуза вышла Лида, увидела Зотова, и ее озабоченное лицо сделалось покорным.
— Вечером придешь, — тихо сказал Зотов и показал машинку. — Заодно и пострижешь меня.
Лида послушно наклонила голову.
* * *Консервной банкой Саша сыпала на Лузгу песок и засыпала целиком, до шеи.
— Пристаешь — хорони его! — ворчала она, хотя ей хотелось смеяться. — Возись тут с ним, ишь, придумал!..
Лузга лежал, не шевелясь, прикрыв глаза. Ничего ему больше не нужно, пусть только девочка Саша сыплет на него прогретый солнцем песок, сыплет, сыплет…
Подошел Манков, поставил на песок саквояж, поправил автомат на плече, сказал Саше:
— Вроде тебя мать зовет.
— Ну и что, ну и иду, пожалуйста.
Лузга медленно вставал, песок пластами рушился с него. Когда Саша отошла, Манков сказал:
— Опять не работаешь?
— Перекур, гражданин начальник.
Песок насыпался под свитер, в штаны, Лузга весь кривился, подергивался.
— Тряпка, ей-богу! — поморщился Манков. — На фронте вроде был…
— Вроде?
Манкова взбесила его интонация.
— Что?! А ты не равняй себя, мы таких видали! Я от звонка до звонка оттрубил, а когда я Карпаты штурмовал, ты в плену немцам галифе лизал!
Лузга прямо посмотрел на Манкова. Тот отвернулся.
— Потом зайдете со стариком, распишетесь в месячной подписке.
— Слушаюсь, гражданин начальник, — бесцветно сказал Лузга.
Манков пошел к избам.
