Сергей Бакшеев - Парализатор
Голубок покорно кивнул. Спорить с бывшим зэком о грехе и вере, себе дороже.
— Но приехал я не только за девкой. — Тиски наклонился и посмотрел в глаза Голубку. — Есть заказ на паренька-инвалида.
— Для этого дела? — понимающе улыбнулся Голубок.
— Нет, чтобы задачки решал! — заржал Тиски.
— Не проблема. У меня есть славный, покладистый, обученный децепешник. Четырнадцать лет, а выглядит на двенадцать. Грезит о Москве.
— В этот раз нужен колясочник.
— Колясочник? Кто с ним возиться будет?
— Я же говорил про безграничную похоть. Беспомощность тоже возбуждает. Иначе не было бы наручников и повязок. И с чего ты взял, что с колясочником будут долго возиться?
Голубок задумался, потянул коктейль через трубочку. Он никогда не брал в голову, как долго используют, поставляемых им мальчишек и девчонок, и что с ними происходит потом.
— Подберу кого-нибудь. Есть варианты.
Тиски покачал головой.
— Нет у тебя вариантов. Мне нужен Павел Соломатин.
Голубок не понимающе уставился на Тиски.
— Да ему уже шестнадцать. У него пушок на губах!
Тиски не стал объяснять, что есть заказ на убийство парня. И по отработанной технологии, жертва должна загнуться в качестве продажного мальчика от передозировки наркотой.
— Не твоего ума дело! Я приехал за конкретным уродом. Натаскаешь за три дня? Чтобы знал, что к чему.
— Я думаю…
— Да хрена тут думать! Обещай золотые горы и трахай во все дыры. — Тиски встал. — Короче так! Даю три дня, потом забираю мальчишку. Девку безрукую можешь передать раньше, чтобы мои быки не скучали. И сработай чисто. Усек?
— Я всё сделаю. Объявлю их беглецами, как обычно. Интернатских все равно не ищут. Не первые, не последние, — испуганно хихикнул Голубок.
2
— Солома, ты словно с луны свалился! Тебе уже шестнадцать! Через год тебя выпихнут из интерната — и живи, как хочешь! Думаешь, инвалидного пособия тебе на жизнь хватит? Фиг! Кому ты нужен, сирота убогая! А я тебе дело предлагаю.
Солома — это я, Пашка Соломатин. А кричит на меня Женька Киселев по кличке Кисель. В интернате у всех клички. Солома и Кисель вполне сносные. Есть, например, у нас Вонючка — худой тринадцатилетний пацан с тяжелой формой ДЦП. Он, как и я, колясочник, но даже говорить не может, а руки его такие кренделя выделывают, что пока ест вечно изляпается. Одежду каждый день не поменяешь, вот от него и воняет.
Я смотрю на раскрасневшегося от пылкой речи Женьку Киселева. Его голубые глаза блестят, светлая челка растрепалась, и красивое лицо приобрело ореол одухотворенности. Хоть сейчас на обложку журнала. Только снимать надо по пояс. Ниже у Киселя искривленные тяжелой болезнью ноги. Но я все равно завидую ему. Кисель довольно бодро передвигается на костылях, а я никуда без расшатанной инвалидной коляски. Скрипучие колеса и продавленное сиденье между ними — это мои ноги, моя надежда и мое проклятие.
Кисель младше меня на два года, но нас приняли в интернат в один день, поэтому мы скорешились. Сегодня утром он прервал мои лежачие упражнения на кровати и вытащил на задворки в укромное место для разговора. Кисель глотает пиво из прозрачной бутылки, давится пеной. Пиво теплое и шибает в нос. Бутылки Кисель припер, так же, как и сигареты. В последнее время у него денежки водятся.
— Я не врубаюсь, ты на что намекаешь? — интересуюсь я.
— Есть одна фигня, через которую нужно переступить. — Кисель вытирает ладонью рот и неожиданно срывается: — Надо думать о будущем, о деньгах, а не корчить из себя недотрогу!
— О будущем? Или о деньгах? — подкалываю я приятеля.
— Без денег нет будущего! — отрезает он.
— Ты можешь говорить прямо, Кисель?
— Эх, Солома. Что ж тут непонятного. — Женька с опаской зыркает по сторонам и, хотя рядом никто не вертится, переходит на шепот. — Дэн меня кое-чему научил.
Наш преподаватель английского тридцатилетний Денис Голубев выгодно отличается от матерых воспитателей интерната. Он не кричит, загадочно улыбается, а выглядит так, словно только что сошел с круизного корабля, где царит вечный праздник. В общем, клевый чувак, свой в доску! Любит по душам поболтать, и моим здоровьем интересуется.
— И чему же он тебя научил? Английскому мату? — ухмыляюсь я.
— Дурак ты, Солома. Забудь об английском, хотя он тоже нам пригодится. Дэн обучил, — и Кисель шепчет мне на ухо: — как делать приятное мужчинам.
Ни хрена себе! Я шарахаюсь и пялюсь на приятеля.
— Чего?!
— Того! Тому самому, что им делают женщины!
— Но ведь ты… у тебя не как у женщин.
— Какой же ты дремучий, Солома. — Кисель смачно обсасывает пивное горлышко и затягивается сигаретой. В уголках его губ дрожит похабная улыбка. — Секс понятие многогранное. Есть куча мужиков, которые предпочитают юношей и платят за это.
Он отклячивает задницу и игриво вертит ею. Я потихоньку въезжаю, к чему клонит Кисель. Он всегда цеплялся за любой способ заработка, но чтобы такое! О, боже! Многое еще не укладывается в моем куцем сознании.
— Но ведь мы…
Я смотрю на свои обездвиженные ноги, на скрюченные коленки Киселя между костылей, и не могу произнести очевидное. Я урод! Калека! Инвалид! Или, как придумали люди из телевизора, ЧОВ — человек с ограниченными возможностями. А некоторые приторно добренькие чиновники лыбятся на телекамеру и убеждают: «с неограниченными», или нахваливают: «это особенные дети». Их бы под поезд, а потом в мое кресло. Наслаждайтесь «неограниченными» возможностями «особенные»!
Кисель прекрасно понимает меня.
— В том-то и фишка, Солома. Есть чокнутые, готовые платить за уродство реальные бабки. Во! — Возбужденный приятель демонстрирует в кулаке свернутые купюры. Это впечатляет.
— И что же ты делаешь?
Женька допивает пиво, бросает пустую бутылку в помойку и под звон бьющегося стекла вытирает губы.
— Ты «Бейлиз» пил?
— Что это?
— Обалденный ликер, сладкий, вкусный. Дэн угостит, когда к нему приедешь.
— Зачем мне к нему?
— Для обучения, дурачок. Дэн натаскает, а после сведет с богатым дядькой.
— Дэн будет меня трахать?
— Не дрейфь, Солома! Как говорится, больно будет только вначале. — Женька нервно хохочет пока по его лицу не пробегает судорога. — Ты главное выпей побольше, чтобы башка отключилась. Представь себя куклой с дырками, расслабься и потрепи…
— С дырками…
Ох, ни фига себе! Вот это перспектива!
Я пытаюсь пошутить:
— Моей самой прекрасной в мире попки ему будет мало?
Но Кисель не замечает иронии. Он воплощение серьезности.
— Дэн сегодня мне шепнул вот что. Если ты не будешь корчить недотрогу, через три дня он нас переправит в Москву. Там шизанутых гомиков с баксами пруд пруди. Будем жить на квартире. По вечерам ублажать голубых, а днем тратить бабосы и наслаждаться новой жизнью. Это наш шанс, Солома! Нам надо держаться друг за друга!
Я с ужасом понимаю, что его планы могут исполниться. Меня ждет счастливое будущее в объятьях похотливых извращенцев.
Хрен тебе! Сегодня я докажу Киселю, что меня ждет другая судьба!
3
Я делаю ход слоном и нажимаю кнопку шахматных часов. Я впервые играю с контролем времени, сначала это жутко нервировало. В нашей школе-интернате шахматных часов отродясь не видели. Тринадцатилетний мастер спорта Даниил Бардин приехал со своими. Он только что провел сеанс одновременной игры на восьми досках, и всех разделал под орех! Я тоже у наших ребят выигрываю, и договорился сразиться с юным мастером один на один. Это ради меня Валентина Николаевна пригласила своего одаренного племянника. Она знает, что я мечтаю стать гроссмейстером. Ведь инвалидность шахматам не помеха, а гроссмейстеры участвуют в коммерческих турнирах с хорошими призовыми.
Даниил Бардин продвигает слона на две клетки вперед. Он разыграл сицилианскую защиту. Но я не тупой валенок, и знаю этот дебют из книжки. Сейчас игра перешла в эндшпиль. Бардин уверенно теснит моего короля, однако, по фигурам у нас равенство, и я не думаю сдаваться. Я вообще никогда не сдаюсь и сражаюсь до последнего.
Вокруг тяжело дышат воспитанники, все с нарушением опорно-двигательного — такая у интерната специализация. Децепешники с гиперкинезами дергаются, их ходунки и костыли то и дело задевают друг о друга. Миопаты, спокойнее, с ними, порой, я и играю в шахматы. Децепешников у нас большинство, кого в роддоме бросили, кого после. Еще есть ампутанты или, как я, с травмой опорно-двигательного: спинальники и шейники. Мне повезло, я спинальник. У меня только ноги не двигаются. Еще башка периодически трещит, но это мелочь.
Мое инвалидное кресло, несмотря на стояночный тормоз, давно припечатали к столу. После ошеломляющего поражения нашей команды никто не осмеливается давать советы. Валентина Николаевна ободряюще подмигивает мне, а Кисель провис на костылях и скептически кривит рот. Он не верит, что я стану гроссмейстером. У него другой план — работать не мозгами, а мягким местом.
