Андрей Воронин - Слепой. Танковая атака
На днях по телевизору в выпуске криминальных новостей передали пришедшее из союзной Белоруссии сообщение о первом в истории угоне виртуального танка. Какие-то поднаторевшие в искусстве барабанить по клавишам ухари взломали пароль, украли чужую машину и успели, прямо как угнанную из чьего-то двора легковушку, распродать ее по запчастям раньше, чем их накрыли. Судя по тону ведущего, на телевидении этот случай рассматривали как курьезный, но Александру Ивановичу он таковым вовсе не казался. Его мнение наверняка разделяли семь миллионов игроков в «Танки»; Аннушка, увы, в их число не входила, и законное беспокойство Лялькина о судьбе его непобедимой «пантеры» не вызывало у нее ничего, кроме раздражения.
Сегодня дело у них дошло до настоящей ссоры. Заметив, что Александр Иванович нынче рассеян сверх обычной меры и при этом явно не может усидеть на месте, Аннушка язвительно осведомилась, о чем это он все время так напряженно думает – уж не о своей ли любимой игрушке? Лялькин ответил утвердительно; острая на язык вдовушка, не стесняясь в выражениях, высказалась в том смысле, что взрослому дядечке не пристало возиться в песочнице, пусть себе и виртуальной, и переживать из-за такой не стоящей выеденного яйца чепухи, как танк – мало того, что игрушечный, так еще и никогда не существовавший в действительности, нематериальный и потому ни черта не стоящий. Язвить она умела виртуозно, и задетый за живое поэт Ярослав Морев, не успев поймать себя за язык, с горделивым и пренебрежительным видом развеял ее заблуждение, сообщив, что за эту не стоящую выеденного яйца чепуху ему буквально на днях предлагали две с половиной тысячи зеленых американских рублей.
Разумеется, об этом лучше было промолчать. Практичная Аннушка мгновенно сообразила, что продать за большие деньги нечто, во что не вложены все те же деньги, невозможно, произвела в уме приблизительный подсчет затрат и сравнила их с тем, что было потрачено на нее. Сравнение получилось не в ее пользу и повлекло за собой организационные выводы: Лялькину швырнули в физиономию его последний подарок, дешевые пластмассовые бусы, и выставили за дверь, посоветовав в дальнейшем удовлетворять свои интимные потребности путем совокупления с «пантерами», «тиграми» и прочими обитателями компьютерного зоопарка.
Вот таким манером поэт Ярослав Морев, он же учитель русского языка и литературы Александр Лялькин, во втором часу ночи очутился на улице спящего районного центра Верхние Болотники. Вокруг стояла глубокая ночная тишина, нарушаемая только стуком его каблуков по испещренному трещинами и рытвинами асфальту мостовой да отдаленным лаем собаки, которой отчего-то не спалось в этот глухой послеполуночный час. Фонари опять не горели, но зависшая над городом почти полная луна давала достаточно света, чтобы не переломать себе ноги, сослепу шагнув в открытый канализационный люк. Асфальт и пыльная трава заросших сорняками газонов еще дышали остатками дневного тепла, но в чистом ночном воздухе уже явственно чувствовалось дыхание приближающихся холодов. Пробивающийся сквозь нависшие над тротуаром кроны берез лунный свет разрисовал корявый асфальт причудливым серебристо-черным узором. Узор этот был по-настоящему красив, но слишком удачно маскировал неровности, и, пару раз споткнувшись, Лялькин сошел с тротуара на пустую проезжую часть.
Здесь было намного светлее, а если поднять голову, можно было насладиться зрелищем усыпанного мириадами ярких, каких ни за что не увидеть жителям больших городов, загадочно мерцающих звезд. Споткнувшись в третий раз, Александр Иванович чертыхнулся и стал смотреть под ноги.
Буря отрицательных эмоций, поднятая истеричной руганью осатаневшей Аннушки, быстро улеглась. Лялькин не особенно дорожил этой связью, да и восстановить ее при желании ничего не стоило: Аннушка была отходчива и, что называется, слаба на передок. Прямо сейчас возвращаться к ней, конечно же, было неразумно, да и не очень-то хотелось. Без малого два часа назад началось воскресенье; впереди ждал абсолютно свободный день, и Александр Иванович знал, как проведет остаток ночи.
После романтической прогулки под луной и звездами уважающему себя поэту полагалось бы вооружиться пером и до зари строчить стихи. Но с калитки его дома еще не до конца стерлись следы сделанной мелом надписи, нанесенная неизвестным завистником обида все еще язвила ранимую душу поэта, а модернизированная по последнему слову истребительной техники «пантера» с полным боекомплектом скучала в виртуальном боксе, грезя о грохоте взрывов, лязге гусениц и заволакивающем горизонты черном дыме ожесточенных танковых боев. Неизвестно, как для кого, а для Александра Ивановича выбор был очевиден, и все его помыслы в два счета переключились с глупой крикливой вдовы на тактику предстоящей схватки.
С этого мгновения Лялькин двигался, что называется, на автопилоте, как вдребезги пьяный. Он не шатался, выписывая по мостовой замысловатые вензеля, но почти не воспринимал окружающую действительность, с головой погрузившись в свои милитаристские бронетанковые фантазии. Виртуальный мир – призрачный мир грез, созданный чьим-то трудом и воображением; поэт Морев, таким образом, не просто грезил наяву, а грезил о грезах, как озабоченный поисками очередной дозы наркоман грезит о героиновом кайфе. Ноги сами несли его знакомой дорогой мимо палисадников с качелями и двухэтажных домишек, построенных в начале пятидесятых годов прошлого века руками немецких военнопленных, в направлении центральной площади. В центре площади был разбит засаженный чахлыми липами небольшой сквер. По одну его сторону стояла на постаменте геройская «тридцатьчетверка» (выкрашенная, по бедности, в неуместно жизнерадостный ярко-зеленый, почти бирюзовый цвет), а по другую виднелось приземистое, с фальшивыми колоннами по всему фасаду, изрядно обветшалое строение, служившее вместилищем обеих ветвей городской и районной власти.
Ничего этого Александр Иванович сейчас не видел: перед его глазами, как на экране, одна за другой разворачивались картины жестоких танковых боев. В мутное от зноя полуденное небо неподвижными черными султанами поднимались дымы от подожженных точными попаданиями машин, в клубах поднятой гусеницами пыли сверкали вспышки выстрелов, вздыбливались косматые кусты разрывов, ревели мощные моторы, с лязгом барабанили по броне осколки, и с глухим похоронным звоном падали на стальной пол боевой машины дымящиеся снарядные гильзы.
За всем этим воображаемым шумом Лялькин далеко не сразу расслышал и еще позже осознал, что доносящиеся откуда-то звуки раздаются наяву, а не внутри его головы. Остановившись на углу, там, где улица, как река в квадратное озеро, впадала в площадь, он прислушался и удивленно задрал над оправой очков жидкие рыжеватые брови: в самом деле, откуда-то слышались до боли знакомые звуки – рев мотора, стальной рокот зубчатых передач, а также лязг и скрежет коверкающих асфальт гусеничных траков.
– Совсем с ума посходили, – вслух посетовал Александр Иванович, на ум которому первым делом пришел пьяный бульдозерист, решивший посреди ночи сгонять за добавочной дозой самогона и не придумавший ничего умнее, как использовать в качестве транспортного средства вверенный ему тяжелый гусеничный механизм.
Звуки приближались. Они доносились из темного устья боковой улицы, застроенной, как и большинство улиц в Верхних Болотниках, деревянными частными домишками. Лялькин шагнул вперед, вытягивая шею, чтобы поскорее рассмотреть недоумка, в этот поздний час отправившегося на поиски крупных неприятностей, и тут же попятился, холодея при виде того, что с обманчивой неторопливостью выползало на площадь.
По всему выходило, что Александр Иванович сильно поторопился с поставленным только что диагнозом: похоже, с ума сошел не какой-то незнакомый ему бульдозерист, а он сам. Потому что на площадь, поблескивая в лунном свете отполированными клыкастыми звеньями траков и стеля за собой сизый дым выхлопа, выезжал выходец из яркого, но нереального мира бронетанковых грез поэта Ярослава Морева – пятнистый бронированный призрак, появление которого здесь и сейчас было абсолютно невозможным.
* * *Стояла глубокая ночь, когда судно, оставив по правому борту маяк на мысе Эль-Хадд, вошло в акваторию Аравийского моря и взяло курс на Аденский залив. Оно называлось «Стелла ди Маре» – «Морская Звезда», – но с виду мало соответствовало своему названию. Если построенный в середине прошлого столетия и многое повидавший на своем долгом веку сухогруз и напоминал морскую звезду, так разве что дохлую, выброшенную на берег свирепым зимним штормом и основательно измочаленную прибоем. Непроглядная тьма тропической ночи милосердно скрывала многочисленные вмятины и потеки ржавчины, испещрившие борта, но вид ярко освещенной прожекторами палубной надстройки наводил на грустные мысли о корабельном кладбище, где эту посудину уже давно заждались.
