Андрей Дышев - Чего не хочет женщина
На литературного агента Артаусов не смотрел принципиально и обращался исключительно к Климу, лишь иной раз морщился, будто кто-то рядом с ним подпортил воздух. Он повел Клима на привокзальную площадь к припаркованной машине, широко и уверенно вышагивая по мягкому заплеванному асфальту, и видно было, что этот город принадлежит ему. Клим, следуя за ним, не успевал любоваться открывшимся ему громадным, шумным и тяжелым нутром столицы; только он начинал смотреть по сторонам, как неминуемо врезался в какого-нибудь встречного и, как гром за молнией, тотчас следовала бесстыдная и ловко составленная матерная тирада. Вскоре Клим понял, что в Москве невозможно одновременно идти и любоваться зодчеством – можно расквасить лицо обо что-нибудь твердое или попасть под машину, которые разъезжали в самых неожиданных местах.
Едва Кабан, бредущий вслед за Климом, вышел на площадь, как его немедленно задержала милиция. Артаусов, вынужденный остановиться, прямо-таки заболел лицом и вымученным голосом сказал Климу, что ну его на хер, этого сального дебила, пусть остается под опекой милиции. Клим не то чтобы прислушивался к голосу совести и страдал чувством ответственности за Кабана, скорее, он действительно нуждался в защитнике, потому как от рождения был физически слаб и более всего на свете боялся побоев. К тому же он с детства мечтал о телохранителе и, заполучив его, дорожил приобретением с отчаянной силой. Поэтому твердо сказал Артаусову, что без литагента шагу не сделает. Но и у милиции появились серьезные планы в отношении Кабана, и его уже повели к бронированному, с решетками, автомобилю, но вмешался Артаусов, и Кабана отпустили.
– Это я запишу на твой счет, – сказал Артаусов Климу, пряча бумажник в карман. – Если не хочешь разориться, то советую тебе прятать своего агента от посторонних глаз. И еще: найти средства, чтобы купить для него приличную одежду. Да и тебе не мешало бы приодеться. Москва все-таки!
Еще час Артаусов возил их по бесконечным улицам, останавливался на светофорах, пересекал перекрестки, сворачивал то в одну сторону, то в другую, и от этого броуновского движения даже у Кабана голова стала заваливаться набок, и ему, как и Климу, нестерпимо захотелось встать на четвереньки. Наконец машина остановилась во дворе, заполненном густой тенью. Артаусов завел гостей в подъезд дома, поднял на лифте на двадцатый этаж и открыл черную стальную дверь.
– Все необходимое для жизни есть, – сказал он Климу, заходя в квартиру. – Ванная, плита, холодильник, продукты. Приводи себя в порядок, и через два часа я жду тебя на собеседование. Вот адрес.
Он кинул на полочку в прихожей визитную карточку и на пороге повторил, что ждет только Клима и никого больше.
– Ты понял, какая житуха начинается! – воскликнул Клим, когда Артаусов ушел. – Двухкомнатная квартира со всеми удобствами в Москве! Диваны, кресла, столы! А как тут чисто, правда? В этой комнате я буду работать и спать. А ты будешь во второй…
Кабан изучал содержимое холодильника. Он нашел в нем водку, выставил ее на стол и приставил к ней с двух боков две чашки.
– Хотел бы я знать, – произнес он, глядя в окно, откуда с головокружительной высоты можно было охватить взглядом пол-Москвы, – чем ты будешь за все это расплачиваться?
– Своим талантом. Видишь, как в Москве ценятся талантливые люди! Меня заметили, оценили и привезли сюда, где я смогу полностью раскрыть свои замечательные способности. Само издательство «Престо» заинтересовалось мной! А это тебе не какая-нибудь там «Сельская новь». Ты благодари судьбу, что встретился со мной. Я помогу тебе выбраться наверх. Человеком станешь!
На лице Кабана не отразилось счастье по поводу такой перспективы. Он наполнил чашки, выпил, а когда Клим отказался, выпил за него.
Вымытый и гладко выбритый, Клим оставил Кабана сторожить квартиру, а сам вышел на улицу, отыскал ближайший магазин одежды, купил черные брюки и белую, как у Артаусова, рубашку. Обновку он надел в примерочной и, любуясь своим отражением в витринах, вышел из магазина. «Сколько раз я смотрел на себя в зеркало, – думал Клим. – Почему никогда не видел, сколько всего замечательного во мне скрыто?»
В кабинет Артаусова он вошел, наполненный тщеславием, как бурдюк водой.
– Ну вот, уже похож на человека, – сказал Артаусов, даже не поднявшись из-за стола, и опустил взгляд, чтобы дочитать какую-то бумагу. Размеры и убранство кабинета поразили Клима, но он виду не подал, сел на стул, закинул ногу за ногу и стал шлепать по столу ладонью.
Это, однако, не привлекло внимание Артаусова. Он продолжал читать, попутно делая какие-то пометки на полях.
– У меня вообще-то мало времени, – заявил Клим, меняя положение ног. – Может, мне прийти позже?
Артаусов поднял голову и с некоторым удивлением посмотрел на Клима. «Может, он забыл, кто я такой?» – подумал Клим и сказал, с усилием выдавливая из себя обиду:
– Вообще-то я рассчитывал, что к моему приходу вы организуете встречу с читателями. Или, на крайний случай, пресс-конференцию. Людям ведь хочется узнать обо мне как можно больше.
Удивление на лице Артаусова никуда не делось. Ведущий специалист отодвинул бумагу, которую читал, поднялся из-за стола и приблизился к Климу.
– Наверное, ты прав, – произнес он. – Московские читатели ничего не знают о тебе… Встань, пожалуйста!
Не ожидая никакого подвоха со стороны Артаусова, Клим поднялся со стула и тотчас получил кулаком в живот. Удар был подлым и внезапным, и Клима так скрутило, словно у него начался приступ неудержимого поноса. Держась за живот, который, как ему казалось, заполнился горящими углями, Клим стал кружиться между Артаусовым и стулом, дожидаясь, когда боль утихнет и снова можно будет дышать.
– Ой-ой-ой, – сдавленно приговаривал он, пытаясь вызвать у Артаусова чувство жалости. Но на лице у ведущего специалиста не было места для сострадания. Артаусов ухмылялся, как крокодил после удачной атаки, и высматривал, куда лучше еще разочек врезать: в солнечное сплетение или по почкам.
– Запомни, ты был дерьмом, дерьмом и останешься! – радостно сообщил он Климу, брызгая слюной. – Ты полный ноль в литературе. Ты дебил от прозы. И ты должен знать, что я об этом знаю. Но вот все остальные пусть думают, что ты гений. А потому забудь про пресс-конференции и встречи с читателями. Храни свое скудоумие в глубокой… В чем «в глубокой»?
– Заднице, – едва отдышавшись, произнес Клим.
– Неправильно. В глубокой тайне, – поправил Артаусов.
Клим опустился на стул и, почувствовав под собой опору, не удержался от того, чтобы возразить:
– Но у меня сотни тысяч читателей. И огромные тиражи, между прочим…
Артаусов, скрипя ботинками, ходил вокруг него, как фашист на допросе партизана.
– Пойми, скотина, просто на редкость удачно для тебя сошлись звезды, – сказал он, поглаживая Клима по голове. – Народ, уставший от сложных и умных книг, возжелал жиденьких и склизких, как манная кашка, текстов. Народ больше не хочет получать умственных запоров, страдая и постигая сложные истины Толстого и Достоевского. Ему нужна слабительная литература: вечером прочитал – хьюись, – и утром все вышло. И чем меньше останется в памяти и в душе, тем лучше, ибо можно снова поглощать литературное дерьмо в неограниченном количестве. И тут на поверхности сточных вод всплыл ты – гений Клим Нелипов! И народ, вкусив твоего чтива, возопил: хотим только его и никого больше! Потому что он простой, доступный, он плоть от плоти народа, он понятен любому кретину, и всякий кретин, читая Нелипова, чувствует себя интеллигентом.
Артаусов перестал брызгать слюной. Кажется, у него во рту пересохло. Он подошел к подоконнику, просунул руку сквозь шторку жалюзи и, будто фокусник, выудил синий пакет с козьим молоком. Наполнил стакан и залпом выпил. На его верхней губе остался белый след, словно тонкая ниточка седых усов. Артаусов потряс пакет, на слух определяя, много ли осталось молока, и со знанием дела заметил:
– Улучшает секреционную деятельность желудка. На шестьдесят четыре процента лучше водки. Не пробовал?
Клим временно не мог думать ни о чем другом, кроме как о пережитом им ударе в живот, и теперь переопределил все ресурсы своего организма на то, чтобы не схлопотать новый удар. Мозг тщательно контролировал каждое его слово и жест, как беспощадный цензор. На вопрос о козьем молоке Клим на всякий случай неопределенно пожал плечами. Он толком не понимал, за что получил в живот, как не мог уяснить, есть ли его вина в том, что читатель неудержимо тупеет. Артаусов продолжал скрипеть ботинками и гонять по кабинету слабый ветерок, пахнущий вкусным одеколоном.
– Итак, – подытожил он, – твоя главная задача – писать так, чтобы читатель к утру забывал, о чем он читал. А сверхзадача – способствовать дальнейшему отупению читателей. И потому в твоих фекальных текстах не должно быть никаких страданий, никаких душевных движений. Ориентируйся только на то, чтобы читатель бессмысленно пожирал твои экскрементные произведения, тупые и простые, как детские рифмованные считалочки. «Я сидел, читал газету. Кто-то выпустил ракету. Раз, два, три! Это, верно, будешь ты!» – вот образец стиля и информационной насыщенности твоих текстов! Ты должен выучить это четверостишие наизусть. И к следующей нашей встрече чтобы от зубов отскакивало! К работе приступить сегодня же! Чрез три дня ты должен показать мне начало нового романа.
