Евгений Сартинов - Полет Стрижа
— Толян!
— Быстро!!
Илья нехотя слез, снял шлем.
— Давай, что у тебя есть.
Илья отдал свой любимый «узи», вытащил из кармана «макаров».
— Там, в «узи», шесть патронов осталось, в пистолете три.
— Ладно.
У Стрижа на шее болтался АКМ с откидным десантным прикладом.
— На вот, — он вытащил из кармана и отдал Илье все деньги, что были при нем. — Там, у Ольги, во дворе, под крышей конуры еще есть. Отдай Витькиной матери, ей Олину дочь воспитывать. И из того чемодана положи ей на книжку, побольше.
— Хорошо, Толь, все сделаю.
Илья стоял на дороге, смотрел вслед, и ощущение бессилия сдавливало горло все большей и большей тоской.
…Они ждали его, шестеро затянутых в черную кожу, с оружием наперевес, не пряча его, нагло, средь бела дня. Наверху, на балконе, метался Бачун. Подъехал милицейский «жигуленок» с тремя приближенными
Арифулина. Менты переговорили с «кентаврами» и, отойдя в сторону, так же вытащили оружие. У одного был автомат, у остальных пистолеты. Ждали. Редкие прохожие удивленно косились на такую странную картину и ускоряли шаг. Рядом стайкой вертелись пацаны, «кентавры» и менты отгоняли их, но те упорно лезли вперед, перегораживая сектор обстрела.
На площади появился Голома, одетый по полной форме, но с гипсовым воротником на шее. Он начал спрашивать о чем-то коллег, ему отвечали скупо и нехотя. Наконец издалека послышался рев мотоцикла, все встрепенулись, передернули затворы. Мотоциклист приближался. Черная фигура в красном шлеме, на руле «калашников». Увидя черную толпу, он нажал на спуск, но и «кентавры» открыли огонь из всех стволов. Они лупили длинными очередями, рядом стреляли три мента, и даже Голома старательно садил пулю за пулей из своего табельного пистолета. Казалось, все стреляющие одновременно попали в черный силуэт. Мотоциклиста буквально выбросило из седла. На асфальт он упал уже мертвым. Мотоцикл по инерции врезался в строй «кентавров», один из них, не успев отскочить, завопил от боли. Еще несколько секунд все стреляли в тело, лежащее на асфальте, и видно было, как оно дергалось, когда в него попадали пули. Наконец грохот смолкл.
Остро пахло порохом, бешеная пальба оглушила всех. Бачун, стрелявший с балкона, отбросил горячий автомат и метнулся к радиотелефону:
— Хозяин, все, нет больше Стрижа!
29
Семенов дождался окончания стрельбы, повернулся к оператору, спросил:
— Ну что, снял?
Тот показал большой палец. Тогда Семенов включил передатчик.
— Пятый, пятый, я первый. Можете начинать.
— Хорошо, первый. Через тридцать секунд мы у вас, засекай время.
Семенов взглянул на часы, стал ждать. Через 28 секунд на площадь с двух сторон ворвались два шестьдесят шестых «газончика», из которых прямо на ходу стали выпрыгивать рослые ребята в пятнистой форме с автоматами. За какие-то секунды дом был окружен.
— Бросить оружие! — загремело из динамика подъехавшего «уазика».
Ошалевшие «кентавры» дружно побросали стволы прямо перед собой. Омоновцы быстро поставили их всех к стенке руками вверх и стали обыскивать в поисках оружия. Менты Арифулина, доставшие было сигареты, а при виде ОМОНа попытавшиеся смыться, были доставлены туда же. Сбоку, выше всех задрав руки, возвышался Голома.
"Без него опять не обошлось!" — подумал Семенов, подходя к этой живописной группе.
— Поздравляю, капитан! Двадцать восемь секунд.
Капитан Иванчук, командир роты областного ОМОНа, в крапленом берете довольно улыбнулся в свои щегольские усы.
— Мы, старлей, деньги зря не получаем. Щукин, что там у него? — крикнул он одному из подчиненных, склонившемуся над лежащим «кентавром».
— Скорее всего перелом позвоночника и у одного стреляная рана плеча.
— Ясно. Носилки, быстро.
С треском распахнулась входная парадная дверь, двое омоновцев выволокли из дома Бачуна. Руки были заломлены за спину, и Семенов увидел только рыжую шевелюру.
— В шкафу сидел! — весело крикнул один из омоновцев.
— Давай его сюда! — скомандовал Семенов.
Бачуна подвели. То ли ноги плохо слушались ближайшего приближенного Мурая, то ли он не хотел идти, но солдаты почти на весу волокли его тощее тело. Семенов дал знак, и один из омоновцев схватил рыжего за волосы и поднял белое от страха лицо.
В глазах Бачуна метался ужас, он почти сошел с ума. Он не понимал, что это — явь или продолжение того дурного сна, который приснился ему ночью?
— Где Мурай? Куда он поехал? Ну, говори?
Бачун сглотнул слюну, еще раз попытался представить себе, что это сон, но конвоир слегка потянул его голову, и боль выдираемых волос заставила поверить в дурную реальность.
— Он в… Красное поехал, в санаторий… для этих… для наркоманов… есть там такой, для богатых.
— Ну что ж, достанем и там, — спокойно сказал Иванчук.
Бандитов между тем по одному сажали в «воронок». В подъехавшую «скорую» грузили стонущего раненого.
Принесли носилки и для трупа.
— Постойте-ка! — остановил санитаров Семенов. Он смерил глазами то, что осталось от человека.
— Не понял! — пробормотал лейтенант себе под нос и, нагнувшись, снял остатки шлема. Лицо было изуродовано до неузнаваемости, но на ярко-красную лужу крови упала черная шевелюра Витьки Павленко.
— Ах ты черт! — выругался Семенов.
— Ты чего? Случилось что? — спросил капитан.
— Случилось. Пожалуй, не придется тебе брать Мурая, не успеешь.
Сзади вдруг раздался отчаянный крик. Они обернулись. Бачун, его как раз обыскивали около «воронка», оттолкнул одного омоновца, с невероятной для него силой ударил второго и рванулся по прямой, не соображая, куда и зачем. Он не хотел в тюрьму, не хотел на нары, не хотел снова заделаться «петухом» на весь срок.
— Живьем… — крикнул было капитан, но Семенов жестом остановил его.
— Не надо… — он только поморщился. Иванчук кивнул, и один из солдат со снайперской винтовкой присел на колено, быстро прицелился и выстрелил. Капитан, смотревший на все это в бинокль, увидел, как от затылка бегущего полетели какие-то брызги. Бачун секунды две еще несся по инерции, потом ноги отказали ему, и падал он уже не как человек живой, на руки, а неуклюже, ткнувшись и проехав и без того изуродованным лицом по жесткой терке асфальта. Опустив бинокль, командир показал снайперу большой палец и презрительно глянул на сконфуженных здоровяков около «воронка»:
— Омоновцы! Вас, может, на стажировку в женский вытрезвитель перевести? Тьфу, вояки!..
— Что ты его, не нужен? — чуть позже спросил Иванчук у Семенова, кивнув на труп Бачуна.
— Слишком большая сволочь, чтобы оставлять в живых. А суд у нас, как знаешь, самый гуманный в мире.
Ладно, поехали в ментовку, почистим уж до конца.
В кабинет Арифулина они вошли вдвоем. Тот уже знал обо всем происшедшем на площади и сидел за столом холодный и суровый. Узкое, хищное лицо его было спокойно.
— Подполковник, — обратился к нему Семенов, протягивая документы. — Вот ордер на ваш арест. Где ваше табельное оружие?
Арифулин кивнул на сейф в углу. Ключ торчал в замке. Иванчук открыл сейф, достал кобуру, отдал ее комитетчику. Тот вытащил пистолет, взял его за ствол.
— Равиль Валиевич, у вас есть шанс достойно уйти из жизни. Ну как? — он протянул пистолет Арифулину.
Капитан контролировал каждое движение подполковника. На лбу у омоновца выступили капли пота, а пальцы нервно перебирали воздух над открытой кобурой. Арифулин усмехнулся.
— Нет, Семенов. У меня наверху слишком много друзей, ты ведь знаешь об этом. Не пожалей потом.
— Зря вы так, Равиль Валиевич. Ну да ладно. Как говорится, Бог вам судья.
Капитан вызвал двоих омоновцев, и они увели бывшего начальника милиции. Семенов достал сигареты, протянул одну соседу.
Иванчук качнул головой и укоризненно выговорил:
— Ну ты даешь! Хотя бы предупредил! А если бы он в нас палить начал? Я ведь стреляю хорошо, но не более. Не знаю, успел бы или нет. Ты что, его от суда спасти хотел?
— Не знаю. Но зря он. Не доживет он до суда, помяни мое слово.
30
До дома Мурая оставалось метров триста, когда впереди на обочине Стриж увидел Витьку. Тот шел улыбающийся, сутулясь, неверной заплетающейся походкой. Стриж резко свернул, перегородил ему дорогу, мотоцикл при этом заглох. Анатолий, не слезая с седла, схватил Витьку за грудки и с силой привлек к себе.
— А, Толян! Толян, ты это… ты… — заплетающимся языком залопотал тот. — Ты что? Я ведь ничего, я так, я не смог… прости, не смог. Он не давал. Я, я деньги ему платил… а он все равно, говори и все…
На губах у него блуждала извиняюще-виноватая улыбка, глаза полуприкрыты кайфом.
— А ты знаешь, что они убили Ольгу? И убили ее потому, что ты ее продал! Ты не меня продал ради дозы, а ее! Мать твоей дочери!
