Андрей Дышев - Сынок
Гешка прочитал записку трижды, потом рванулся к столику дежурной сестры, позвонил на проходную.
– Сержант Игушев уже ушел? Он только что передал записку в хирургическое… Уже давно?..
Гешка ходил по коридору от окна к окну, тер ладонью лоб, стараясь собраться с мыслями. «Я ведь ничего не писал о хозвзводе, – думал он. – Это может подтвердить Жора. Почему там думают на меня?»
– Тебе привет от Тамары, – сказала Гешке мать. Они ходили по заснеженной дорожке вдоль госпитального корпуса. Гешка поднял воротник халата, шапку натянул на самые уши. Мать холода как будто не замечала. – Давай сядем, – сказала она, смахнула перчаткой снег со скамейки, достала из сумочки сигарету. – Она недавно мне звонила, спрашивала, как ты себя чувствуешь.
– Лучше бы не спрашивала, а пришла.
– Я ей так же и ответила… Ты ее все еще любишь, Гена?
Гешка втянул голову в узкий воротник, взглянул на мать – серьезно ли она спрашивает. Мать не смотрела на него.
– Не знаю… Но я все время о ней думаю, – признался Гешка.
– И ты сможешь ее простить?
– Но она мне ничего и не обещала!
Мать улыбнулась краешком губ.
– Ты уже защищаешь ее… Значит, давно простил.
Она глубоко затянулась, вздохнула.
– Ты прав. Прощать надо, Гена. Особенно близким и дорогим тебе людям.
– Кому? – едва слышно спросил Гешка и почувствовал, как у него начинает неметь спина.
Мать повернулась к нему, поправила на его шее воротник халата.
– Ну, скажем, ты – отцу. А я – тебе.
Гешке показалось, что его сердце остановилось в груди. Он забыл о холоде. Стыд, боль, любовь переполняли его всего, а мать по-прежнему оставалась спокойной, и глаза ее излучали улыбку и тепло. «Всем простить», – повторил он про себя, поднял глаза, сжался в комок, словно замахнулся на себя ножом, и спросил:
– Мам, а Кочин… я хотел спросить, мой отец… в смысле… Ты его любишь?
Мать кивнула, мол, я услышала и поняла твой вопрос, прижала Гешкину голову к груди.
– Люблю тебя, Гена. Ты – самое дорогое, что у меня есть. Запомни это и больше ни о чем меня не спрашивай…
Когда Абдуллаеву разрешили покидать пределы койки, Гешка вывез его в госпитальный двор. Расим попросил остановить коляску за большим сугробом и оттуда долго смотрел, как вокруг заснеженной клумбы гоняются на таких же колясках двое безногих. Минут через десять они заметили Расима, не спеша подкатили к нему, встали по обе стороны его колес.
– Миша, – представился один и протянул Расиму руку.
– Сережа, – сказал второй.
Гешка отошел, чтобы не мешать их разговору.
Однажды после обеда Жора прогуливался по палате, опираясь о спинки стульев. Абдуллаев спал, а Гешка читал, потому сразу и не понял, что случилось.
Жора шаркал-шаркал тапочками по полу, а потом потихоньку опустился на стул, положил руки на стол, а на них – голову. Наступившая тишина насторожила Гешку. Он повернул голову, взглянул на Жору и похолодел от страха: так он был похож на сидящего под валуном Яныша. На крик прибежали врачи; за руки и ноги вынесли Жору из палаты. Через полчаса Гешка узнал у Наденьки, что у Жоры остановилось сердце, и целая бригада врачей в реанимации пытается запустить его снова.
Жору «вытащили», как немногословно рассказала медсестра, но в палату его не вернули, и Гешка никогда больше его не видел.
* * *В середине января Гешку комиссовали из армии и выписали из госпиталя. Домой он ехал на служебной отцовской «Волге».
Уже на третий день Гешка почувствовал, что жить в квартире отца он больше не может. Но не квартира была тому причиной. С отцом Гешка встречался лишь за ужином, и там все их общения сводились к нескольким ничего не значащим фразам. Как-то отец осторожно напомнил Гешке, что тому надо готовиться к экзаменам в институт. Гешка вдруг вспылил, стал нести какую-то чепуху о том, что ему все надоело, что он хочет вернуться в разведроту и дослужить, что должен отомстить за Яныша… Отец после этого валидол принял, ссутулился, совсем перестал быть похожим на генерала. Гешка чувствовал себя виноватым, но виду не показывал. Как-то он попросил у отца денег на поездку в Сачхере.
– Зачем тебе в Сачхере? – насторожился отец.
– Я должен разыскать Гурули.
– Это что, так срочно?
Отец молча надевал перед зеркалом шинель и папаху, молча застегивая золоченые пуговицы с выпуклыми гербами, и казалось, что он всецело поглощен этим занятием.
– Давай поговорим о Сачхере вечером, – наконец сказал он и быстро вышел из дому.
Через час зазвонил телефон. Гешка схватил трубку, он почти был уверен, что это отец, что сейчас он скажет насчет билета в Тбилиси, но в трубке раздался незнакомый голос:
– Ты уже вернулся, генеральский отпрыск?
– Кто это? – раздраженно спросил Гешка.
– Спустись вниз, узнаешь.
«Брат Сидельникова», – вспомнил Гешка и устало произнес:
– Отстань от меня.
– Тебе будет очень больно, – пообещал голос.
– Я знаю, – ответил Гешка и положил трубку.
За ужином отец сказал:
– Я звонил твоему хирургу, он строго-настрого запретил всякие поездки. Полный покой! Никаких нервных и физических нагрузок.
Гешка перестал есть. Он опустил вилку и хотел уже было возразить отцу, что прекрасно себя чувствует, как отец добавил:
– Наверное, тебе будет лучше у меня на даче. Поживи там недельку, а потом посмотрим… Собирайся, Саша заедет через час.
Гешка не стал спорить…
* * *На даче он заложил камин поленьями, откупорил бутылку вина и, глядя в огонь, просидел в кресле до глубокой ночи.
Утром он обнаружил исчезновение своей дубленки и сапожек. «Саша незаметно вчера увез, – понял Гешка после долгих и бесплодных поисков. – Домашний арест. В тапочках, конечно, я далеко не уйду».
К обеду прапорщик приехал снова, привез полный пакет продуктов. Геша попросил его вернуть одежду.
– Нет, не могу, – отказался наотрез Саша. – Твой батя меня повесит, если узнает.
– Тогда вообще не приезжай! – обозлился на него Гешка. – И передай моему бате, что я никого не хочу видеть, понял? Если привезешь опять эту дурацкую жратву, все выброшу в сортир!
– Придурок, – буркнул Саша, сел в «Волгу» и уехал.
Гешка позвонил Тамарке. Услышав ее голос, он невнятно спросил, до которого часа работает прачечная. Тамарка не узнала его, зло фыркнула: «Номер аккуратней набирай, чайник!» – и положила трубку. Второй раз он позвонил поздно вечером. Трубку поднял отец.
– Откуда мне знать, где ее носит! – ответил он, когда Гешка поинтересовался, где Тамара. – А кто ее спрашивает?
Гешка ответил: «Фарцовщик».
Утром он звонил опять.
– Это снова ты, фарцовщик? – с легкой иронией спрашивал его Тамаркин отец. – Передать что?
– Пусть позвонит, – и Гешка продиктовал телефон.
До трех ночи Гешка кидал с дивана грецкие орехи в старую отцовскую папаху. Голубенький телефон, замаскированный между книг, казался слепым из-за отсутствия на нем цифрового диска. Гешка знал, что этот телефон напрямую связан с АТС Главного управления кадров. «А что я ему хочу сказать?» – думал Гешка, запуская очередной орех в папаху.
Он сел у камина, положил блокнот с позывными коммутаторов на колени, стал перелистывать. Вот она, цепочка совсем не связанных по смыслу слов: «Лаванда» – «Опера» – «Каньон»… В конце цепочки фамилия – Кочин. «Наверное, отсюда отец и звонил мне», – подумал Гешка.
Он прокашлялся, подержал руку на трубке с минуту, успокаивая дыхание. Затем рывком поднял ее и прижал к уху. Через минуту заспанный женский голос ответил:
– «Лаванда»! Говорите!
– Это генерал Ростовцев, – низким тенором сказал Гешка. – Мне срочно нужна «Опера».
– Соединяю…
Дорога открылась. Гешка вместе с телефоном, камином, дачей мчался со скоростью света далеко-далеко на юг, в Афган.
– «Опера»! Это генерал Ростовцев. Мне «Каньон»!
– Соединяю…
– Соединяю…
– Соединяю…
Из этих звеньев строился невиданной длины мост. Его строили неизвестные Гешке люди, и каждый отвечал только за свой участок. Поэтому никто, кроме главного комбинатора – Гешки, не знал, куда, к кому тянут этот исполин.
Женские голоса закончились, начались мужские. Они были где-то очень далеко, оттого звучали приглушенно.
– Говорите? – вмешивались ближние женщины.
– Да! Да! – кричал Гешка, боясь, что кто-нибудь из связисток спросонок выдернет штекер из гнезда и эта хрупкая невидимая нить оборвется раньше времени.
Наконец ответил позывной полка. Стискивая вспотевшей рукой трубку, Гешка прокричал:
– Мне подполковника Кочина! Модуль!
Коммутаторщик не торопился выполнять просьбу.
– Кто спрашивает?
– Генерал Ростовцев, – отработанной интонацией ответил Гешка и добавил: – Из Москвы!
– Вызываю, – устало ответил солдат.
– Говорите! – воткнулись любопытные голоса.
– Слушаю, – раздался между ними голос Кочина, будто командир полка был в окружении телефонисток.
