Олег Маркеев - Цена посвящения: Серый Ангел
Юля с вокзала случайно села на нужную ветку метро и вышла на конечной станции — «Речном вокзале». Был обеденный перерыв, и единственный автобус на остановках уже закрывал двери. Юля вскочила на подножку. Автобус оказался пятьсот пятьдесят первого маршрута, везущий прямехонько в международный аэропорт Шереметьево-2. За билет с Юли как с иностранной гостьи ни копейки не взяли. Сердобольная кондукторша даже подсказала, что уже приехали.
А в Шереметьеве-2 как раз в это время оформлялся самолет компании «Айр Индия» рейсом на Дели. Для полноты картины надо отметить, что самолет летал всего раз в неделю.
В зале вылета пестрой толпой копошились темноликие граждане Индии. Галдели, как галки, и оживленно жестикулировали, словно отгоняли ос. На стойках оформления сходили с ума и исходили потом таможенники и представители многочисленных служб. Проблема осложнялась тем, что индийский вариант английского языка понимает только индус, наши же ответственные товарищи изучали английский в институтах. А институтский инглиш похож на разговорный английский, как хинди на бурятский. Короче, получался паспортный контроль во время Вавилонского столпотворения.
Но Юля вошла в эту многоголосую и яркоглазую толпу как своя. Сказав пару фраз на идеальном хинди, была тут же принята в индийскую семью на правах дочери.
Надо заметить, что в Индии все живое буйно растет и безудержно размножается. Среднестатистическая мамаша шествует, как гусыня, через паспортный контроль, ведя за собой выводок длинношеих, чернявых детишек. Штук десять минимум. Идут они, как рождались, по возрастам, почему-то парами. Мальчики и девочки. Старшие школьники, подростки, дошколята, младший детсад. Тех, кто еще не может идти, несут. Мама при этом укачивает грудняшку и баюкает в огромном животе еще одного.
Юля пристроилась к такому выводку, получила в доверительное пользование черненького младенца и вполне сошла за дочь или невестку с дитем. При этом она бойко беседовала с мамашей на незнакомом пограничнику языке, чем окончательно ввела его в заблуждение. Паспорт выводку проштамповали.
Взяли Юлю на самом последнем рубеже родины, когда до самолета оставался всего десяток шагов по телетрапу.
У прохода в стеклянной стене стоял боец-пограничник и на пару с девочкой из службы посадки отрывал уголки у посадочных купонов. До взлета оставались считанные минуты, а индусский народ все пер, как при Великом переселении. Оба были в дикой запарке и едва успевали считать оторванные уголки и принимать новые.
Выводок уже проследовал контрольный пост, кто-то толкнул Юлю в спину, и она оказалась на вожделенной нейтральной полосе.
— Але, чувиха! А твой посадочный где? — машинально спросил сержант с характерной наглостью колхозного парня, попавшего на государеву службу.
И тут Юля прокололась.
— У меня ничего нет. Но мне очень надо в Индию, — на русском, с ивановским выговором пролепетала она.
— Не понял, м-ля? — удивился сержант. Брови у него так взлетели вверх, что зеленая фуражка сама собой заползла на затылок. Обрывки посадочных талонов посыпались из натруженных рук сержанта, разлетелись желтыми бабочкам и опали на мраморный пол.
Немая сцена длилась не больше пяти секунд. Сержант пограничным псом кинулся к двери, с визгом задвинул ее, пополам прижав индуса; оставшуюся прореху в границе он закрыл грудью, украшенной знаком «Отличник погранслужбы второй степени».
— Стой! — заревел сержант на весь зал вылета. Но индусы, опаздывавшие на рейс, стоять не захотели. Поднялся жуткий гвалт. Его заглушил описавшийся последователь Махатмы Ганди на руках у Юлии. Завопила мамаша, бросившаяся спасать малыша из рук шпионки. И тут у Юли началась истерика…
Успокоил ее экстренно вызванный в Шереметьево психиатр. Он долго с ней о чем-то шептался в кабинете, у дверей которого маялись в неизвестности старшие офицеры-пограничники. Партийные стражи родины незаметно крестились. На этот раз пронесло, границы родины чудом сохранили в священной неприкосновенности. Вкатят арбуз, конечно, но небольшой и не всем. Только сержант ходил именинником — ему светил значок первой степени и отпуск на десять суток.
— Наш клиент, — объявил психиатр, выйдя покурить.
Таким образом автоматически отпала статья за попытку перехода границы. Три года, между прочим, не десять суток.
— Полный аллее! — во всеуслышание поставил диагноз психиатр. И для непонятливых покрутил пальцем у виска.
Потом помощь психиатра чуть не потребовалась эксперту, прибывшему следом.
Проведя с Юлей полчаса, он на негнущихся ногах вышел из кабинета, стрельнул сигаретку и долго ошарашено качал головой.
— Невероятно! — затараторил он, придя в себя. — Ребята, это уникум! Она читает наизусть гимны Ригведы. Она, блин, пишет на санскрите! Со мной в группе хинди учились десять человек. Один свихнулся еще в институте. Двое после. Пятеро пьют по-черному, — как они переводят, никто не знает. Лично я закодировался. А она балаболит на нем как трещотка. И еще гуджарати! У нас на нем вообще специалистов не готовят. Попадет на следствие гуджаратец, допросить будет некому! Последний толмач с ума сошел в шестидесятых.
— Шиза косит наши рады, — констатировали пограничники и разошлись по местам несения службы.
А Юлю, наскоро подвергнув тестам и допросам, спровадили в спецпсихбольницу на островок посреди Волги.
Другая жизнь-2 Заволжск, декабрь 1986 годаМещеряков шел с первым обходом по вверенной ему больнице в Заволжске. Психушка размещалась в старинном монастыре, шаги по пустому коридору отдавались гулким, тревожащим душу эхом. «Надо будет резиновые коврики заказать, — мысленно отметил он. — Нечего грохотать, как Командор. Больных только зря тревожим».
Старшая медсестра открыла тяжелую дубовую дверь. Она досталась тюрьме НКВД от монастыря, пришлось приделать кормушку, психиатры, унаследовавшие здание после разоблачения культа личности, кормушку сняли, а дырку заделали плексигласом.
С солдатской кровати, застеленной уставным синим одеялом с хлорной печатью больницы, встала девушка. Невысокая, с вполне сформировавшейся фигурой. Расширенные глаза смотрели на вошедших с детской пытливостью и недетской болью. На лице выделялись иссиня-черные брови. Ожидалось, что и волосы будут такими же смоляными и густыми. Но вместо них на наголо остриженной голове едва проклевывалась черная щетина.
— Это наша Юленька. — Старшая медсестра зашла за спину и взяла девушку за плечи. — Как ты себя называешь?
— Шакти, — серьезно ответила Юля.
— А нам хоть Шакти, хоть «Шахтер», хоть «Пахтакор» со «Спартаком», — поглаживая ее по плечу, прошептала медсестра. — Мы Юленьку любим.
Мещеряков цепко, как умеют психиатры, всмотрелся в лицо девушки.
— Что с волосами, Юля? — спросил он.
— Обрили, — коротко ответила она.
— Ухаживать сложно, — вставила медсестра.
— Завидуют, — мягко улыбнулась Юля. Старшая медсестра стрельнула в нее крысиными глазками и натянуто улыбнулась.
— Когда постригли, я плакала сильно, меня сюда перевели. Я не жалуюсь. Здесь хорошо. Тихо, никто не мешает. Как в ашраме.
Мещеряков подошел почти вплотную, взял Юлины пальцы в ладонь.
Он начал говорить на каком-то языке, звуки которого были странны, очень похожи на русскую речь, но лепились друг к другу не в лад, невпопад, отчего казались градом, прыгающим по мостовой в слепой дождь. Такие же яркие, звонкие, искристые. Онемевшей от удивления медсестре показалось, что в словах очень много букв, они сыпались, как горох из стручка. Единственное, что она расслышала и поняла, было слово «Шакти».
Тронутая «индуска» просветлела лицом. Залопотала в ответ, все вокруг засыпала этими звонкими градинками. Говорила очень бойко, да к тому же помогала себе жестами, как-то по-особенному складывая в колечки пальцы.
Мещеряков прищурил глаз, словно что-то припоминая. Ответил длинной фразой, произнеся ее торжественно и нараспев. Теперь рядом с «Шакти» постоянно звучало «Шива».
Юля радостно захлопала в ладоши.
«Доиграется врачуган, придется девку жесткой вязкой вязать», — с неудовольствием подумала медсестра.
Тем же вечером весь медперсонал и наиболее вменяемые больные уже знали, что новый главврач разговаривает с убогой «индуской» на ее тарабарском языке. А через неделю вся «общественность» уже обсуждала очередную скандальную новость: новенький спит с «индуской». И возмущались не потому, что главврач затащил к себе кого-то в постель. Здесь, на отрезанном водой островке, он был царь и бог. Первый мужик на деревне. Кого захочет, того и покроет.
Скандал был в том, что из всего медперсонала — а в Заволжске бабы ядреные, не то что воблы московские, — из всего, черт с ним, «контингента», вывшего от нехватки мужской ласки, он выбрал именно «индуску». Да хоть бы по очереди всех к себе тягал, и то не так покоробило бы.
