Борис Седов - Возвращение в «Кресты»
– Полегче, полегче! – прикрикнул на непрошеных помощников Бахва и добавил уже потише: – Лекарь нам живой и целый нужен.
У меня все-таки получилось подняться, кто-то даже подложил под спину что-то мягкое, чтобы было удобно сидеть. Теперь уже можно было попробовать открыть глаза. Все закружилось вокруг меня и вместе со мной, к горлу подкатил комок, и я поспешил снова сомкнуть веки. Глубоко втянул носом воздух несколько раз подряд, и тошнота отпустила.
– Что, плохо? – задал кто-то глупый вопрос.
– Нет, хорошо! – едко ответил за меня Злой. – Не видишь, что ли? – И обратился ко мне:
– Ты лежи, Лекарь, глаза не открывай. По башне-то тебе настучали от всей поганой мусорской души. Наверняка сотрясение, так что лежи пока и спи. Если чего захочешь, скажи. Попить там, поесть. Из аптеки у нас только вот коньяк, и тот паленый. Хочешь?
Я едва заметно, чтобы снова не стало плохо, отрицательно повел головой туда-обратно и попросил:
– Пить дайте.
– Во, голос подал! Молодец, – одобрительно загалдели вокруг, и я почувствовал у своих губ краешек стакана. Я взял его из чьей-то руки, поблагодарив:
– Спасибо, давай я сам. Не настолько я больной, чтоб пластиковый стакан не удержать.
В стакане оказалась минеральная вода.
– Есть хочешь? – снова спросил Злой.
– Нет, спасибо, – ответил ему я. – Мне бы поспать…
– Обратно положить? – спросил Злой, и я попытался утвердительно кивнуть. Видимо, получилось, потому что Злой сказал:
– Ща, подожди малехо!
Тут же несколько рук, поддерживая меня под спину, приподняли и снова положили на шконку, уже убрав то, что было под меня подложено.
– Спи, Лекарь, спи, – сказал Бахва, – оклемывайся, набирайся сил. Они тебе еще понадобятся…
Окончания фразы я не услышал, потому что провалился в бездну нездорового сна..
На несколько дней мусора оставили меня в покое, и я постепенно приходил в себя, наслаждаясь почти идеальными условиями – с поправкой на «Кресты», разумеется. Как и полагается при сотрясениях, спал и ел, почти не вставая со шконки. Да куда здесь было ходить? Только до параши и обратно. До нее я и ходил, наотрез отказавшись от любых вариантов справлять нужду на месте. Хотя после первой же попытки встать, когда я через несколько шагов упал в обморок, Злой предложил «приспособить какую-нить утку». Злой вообще раскрылся с неожиданной для меня стороны. Он деятельно заботился о состоянии моего здоровья, причем не демонстративно, а как-то доброжелательно и по-человечески.
Трудно сказать, что так повлияло на изменение его отношения ко мне: то ли странная и непонятная пока до конца история в Лисьем Носу, то ли что-то еще. Были у меня по этому поводу и мрачные мысли: что Злой просто выполняет чей-то приказ привести меня в порядок, чтобы подольше можно было со мной забавляться. Какой интерес у кошки к дохлой мышке? Никакой. А вот когда активно дергается и пытается убежать, из последних сил борется за жизнь, когда от нее так вкусно пахнет страхом – вот тогда игра доставляет кошке настоящий кайф! Тогда в нее можно играть снова и снова, пока голод не пересилит азарт, – а потом вонзить острые зубы в живую, трепещущую плоть… Но сейчас, как бы ни обстояло дело со Злым, для меня это было исключительно кстати. Пока мне представилась такая возможность, надо выздоравливать и набираться сил. Потому что это далеко еще не конец игры. Правила пока не понятны, но до финала явно далеко.
Я приходил в себя быстро – уже на следующий день после возвращения в хату я смог открыть глаза без угрозы катастрофического головокружения. Еще через день попытался вставать и ходить самостоятельно. Правда, не очень успешно, но с посторонней помощью получилось. На третий день я был совсем уже «готов к труду и обороне», хотя меня еще шатало и поташнивало. Главное, вернулся аппетит и было чего поесть.
Так как ничего другого не оставалось, все свое свободное время я слушал, о чем базарят урки, надеясь услышать хоть что-то полезное для себя. Но то ли они плотно фильтровали базар, то ли, что более вероятно, были честно не в курсе того, что на самом деле происходило не только у них на глазах, но и при их деятельном участии. Тогда, отчасти пользуясь своим привилегированным положением почетного больного, отчасти от нечего делать, я стал не только слушать, но и сам «травил байки». Строго говоря, байки эти байками вовсе не были. Я рассказывал всего-навсего историю своей жизни. Не всей, конечно, а последних лет. Это были истории о некоем персонаже с погоня-лом Знахарь, о его невероятных приключениях и трудном, но скором пути от первоходка в авторитетные воры.
Признаться, я и сам не подозревал за собой раньше такого дара рассказчика. Я даже стал подумывать, что омоновцы своими сапожищами мне не только памарки отбили, но и включили какую-то часть мозга или психики, которая раньше не работала вовсе или работала не в полную силу. Никогда за мной такого не водилось – а тут поливал долго, складно и вдохновенно. Главное – мне самому нравилось и то, что я рассказывал, и, главное, – сам процесс повествования. Чувствовал себя Гомером – не меньше.
Был у меня в этом и расчет. Я знал точно, что Бахва в курсе моих знахарских похождений и приключений. Может, и не во всех подробностях и не обо всех, но знает, как я отличился. В нашем кругу такие вещи не сильно скроешь, да и не особо надо. Наоборот, это своеобразный послужной список, перечень заслуг, которые, собственно, и сделали меня авторитетом.
При этом значительная часть сведений из камеры наружу не просачивается. Никто никого не сдает, воровская этика этого не позволяет. Ну а те, кто на эту этику наплюет, те долго не живут. Бахва, кроме всего прочего, был почти что моим «крестным», с самого начала, и вряд ли пропускал мимо ушей сведения о своем «крестнике». И всем известные, и закрытые для посторонних ушей. Теперь я намеренно нагружал старого вора точной, почти личной информацией о себе. Надеялся, что Бахва перестанет наконец относиться ко мне как к сумасшедшему самозванцу.
Ну и, конечно, очень мне нравилось, что слушали с интересом и видимым удовольствием. Правда, при этом окончательно утвердились во мнении, что у их Лекаря с головой полный непорядок: сначала сам себя вором в законе объявил, Знахарем, а теперь байки про него травит, как заведенный. Ладно хоть врет складно, как по писаному – заслушаешься! Так и говорили – наш Лекарь кого хошь залечит. Насмерть. Злой тоже советовал:
– На фига ты, Лекарь, шмару эту мочканул, не понимаю. Бабосов не нажил, один геморрой только. Теперь вот в «Крестах» шконку полируешь. На лекарскую зарплату не проживешь, понимаю тебя. Но не за свое дело браться – смысл? Ты ж не вор, у тебя высшее образование на морде написано, крупными буквами причем. Книжки б лучше писал, вон как травишь красиво. И на воле был бы, и с лавэ, и в уважухе. Подумай, как откинешься.
– Может, профиль тебе сменить? – и добавил, глядя на мои поседевшие виски: – И псевдоним возьми себе – Седой.
В общем, даже Злого проняло. Я ему на это сказал:
– Сам же сказал – нет смысла за чужое дело браться. Одно дело рассказывать, и совсем другое книжки писать. Это два разных таланта, отдельных друг от друга. Кстати, о птичках, как говорил поручик Ржевский. Чтобы сменить профиль, не обязательно ждать, пока откинешься. Был такой писатель американский, О’Генри, – слыхал? Ну, фильм «Вождь краснокожих видел»? Наверняка ведь.
– Да видел, само собой, не всю ж я жизнь в «Крестах» просидел. И читал. Хорошо пишет. Смешно. И по делу, в два слова.
– Уже не пишет. Сто лет тому назад это было. Ну так вот… Он, пока срок мотал, стал известным на всю Америку писателем. В тюремной аптеке работал, по специальности…
– Это типа как ты, что ли?
– Нет. Я врач. Реаниматолог. А он был всего-навсего провизором, даже не фармацевтом.
– Слышь, Лекарь, – сказал Бахва, – ты кончай по своей врачебной фене ботать, не умничай. Ты для кого рассказываешь, для нас? Тогда ты нам на нормальную феню переведи. На крайняк просто по-русски скажи, чтоб всем понятно было, а не тебе одному.
– Короче, работал он тюремным аптекарем. Времени было много, а денег не было вовсе. А на воле у него маленькая дочка осталась. Дочку, пока папа срок мотает, отдали в приют на воспитание. А какое там у детей житье, небось представляете.
– Представляю, – мрачно сказал Злой. – Сам в таком… приюте вырос. И пахан вот так же вот, как твой писатель, сел на пятнашку – и с концами. Откинулся, нет – бес его знает, никогда о нем больше не слышал. И письма даже ни разу не написал.
– А лет тебе сколько было? Когда батя сел, – спросил Бахва.
– Семь.
Все как-то примолкли… Выдержав паузу вежливости, я продолжил:
– Ну, здесь немного другая история. Не знаю, сколько ей лет было, но читать уже умела: писатель дочке своей письма каждый день писал.
– На то он и писатель, – пошутил Мех, невысокий такой, даже в «Крестах» сохранивший свое респектабельное брюшко армянин, весь покрытый черными курчавыми волосами, как медведик. Все засмеялись.
