Юлия Латынина - Бомба для банкира
В отделе Сергея сразу вызвали на ковер к начальству.
— Где ты был?! — напустился на него Захаров. — В доме номер семнадцать по третьей Тверской-Ямской лифт разорвало. Бери людей и поезжай туда.
— Я занимаюсь Сазаном, — сказал Сергей.
— Не занимаешься, а канителишься! Что это такое, — я посылаю Ожогина на Петровскую, а он, оказывается, третий день караулит какой-то дом на Садовой. Я посылаю Савко, а он, оказывается, ходит по вокзалам и уже выяснил, что в день убийства твоего Гуню видели на Павле! Да какого же черта твои люди караулят дома, если этот подонок уехал из Москвы? Или ты думаешь, он зубную щетку забыл захватить и приедет обратно?
Телефон на столе генерала вдруг зазвонил. Захаров снял трубку и тут же хлопнул ее на место.
— Ты как стоишь?! — вдруг напустился на Сергея Захаров. — Герой! Он у нас герой, он у нас Сазанов сажает, он у нас плотвой не занимается! Бухгалтера в банке нельзя убить, девку по пьянке убить можно, так? За девку лавров не стяжаешь, в газеты не попадешь, депутатом не станешь… — И пулю в затылок не получишь, — сказал Сергей.
Генерал хлопнул по столу рукой, так что жалобно подпрыгнули и зазвенели старые телефоны, и заорал:
— Ты мне не остри тут! Ты уже пол-Москвы переполошил этим делом! А сам хорош — с Сазаном в «Янтаре» обедал? Обедал. В Беляеве ночевал? Ночевал. Дитенок твой, говорят, икру жрет… Тебе из этой ночевки такая газета может выйти, — напишут: «Узнав, что бандиты требуют с похищенного выкуп в пятьсот тысяч долларов, лейтенант Тихомиров немедленно выехал на квартиру, где содержался заложник, с целью получить свою долю!»
Телефон на столе генерала зазвонил опять.
— А, чтоб тебя! Захаров слушает.
Захаров выслушал все, что сказала ему трубка, потом сказал:
— Да. Да, я совершенно согласен с вами, это наблюдение — пустая трата времени и сил. Да, мы сегодня же пошлем их туда, где они нужнее.
Захаров сказал еще несколько «да», повесил трубку и сказал:
— Все слышал, Пинкертон? Даю тебе последний день. Завтра снимешь все свои посты при мусорных бачках.
В узком коридоре Сергею попался Олег Чизаев с двумя стаканами дымящегося чая в руках.
— Расчехвостили? — спросил Олег. — А у нас для тебя новости.
В кабинете Сергея сидел улыбающийся Дмитриев.
— Новые подробности о сыне генерала, — сказал он. — Я стал искать, где он жил, когда целыми днями не появлялся дома. Так вот, Гуня снимал двухкомнатную квартиру на Третьяковской, которую он затем продал одному черножопому. Приезжает бабка-владелица квартиры — проведать жильца, открывает дверь, а внутри пьяный грузин: «Дарагая! Ты что тут делаешь? Это мой квартира!»
— Бабка и грузин его опознали?
— Опознали. У него был фальшивый паспорт на имя Демочкина. Демочкин проиграл этот паспорт в карты полгода назад. Я решил опросить всех жертв квартирных мошенничеств, и они его опознали.
— Оба?
— Да, они живут в одной квартире. Бабка жарит по утрам жильцу яичницу и пьет с ним чай. Жилец говорит: «Дарагая, ты хорошая женщина, а это плохой город. Я только найду этого проходимца, который обманул Гогию Чачвадзе, и уеду из этого города».
— Теперь понятно, — сказал Сергей, — откуда у него были деньги. Сазан тут не при чем.
— Не факт, — рассудил Олег, — Сазан мог ему помочь провернуть это дело. Квартиру тоже без ума не продашь.
Сергей вспомнил сверкающую вывеску «Алесандрии» и директора банка с серым лицом.
— Нет, — сказал Сергей, — Сазан не крадет кошельков у пенсионерок и не продает их квартир. Это для него слишком мелкий навар.
— Если Гуня не уехал из Москвы, девяносто девять процентов за то, что он сейчас живет под другим паспортом на съемной квартире, и опять занимается ее продажей, — сказал Дмитриев.
— Он уехал, — сказал Сергей.
— Тогда тебе придется снимать людей с наблюдения.
— Завтра сниму.
Вопреки предположениям двух авторитетных, и, несомненно, имеющих солидный сыскной опыт организаций, Гуня не занимался никакой новой аферой.
Гуня не занимался аферой потому, что для того, чтобы обманывать людей, надо иметь очень хороший контакт с реальностью. А Гуню, с того времени, как Сазан и Шакуров выставили его за дверь, все стремительней и стремительней уносило в какой-то другой мир, где от реальности оставались лишь разрозненные клочья.
Гуню не нашли просто потому, что он не знал, что его разыскивают, а поэтому не предпринимал никаких естественных для разыскиваемого человека действий. Сразу после покушения Гуня испугался и решил уехать из города. Он поехал на Павелюгу и купил с рук билет, но до отхода поезда оставалось еще долго, он напился, и его забрала привокзальная милиция. В обезъяннике он немного протрезвел, а так как машина из вытрезвителя все не шла и не шла, менты выгнали его вон. Гуня опять пошел на вокзал, и там он познакомился с очень милой дамой, которая работала проводником в липецком поезде. Дама посадила его в служебное купе, и всю дорогу до Липецка они пили водку и трахались. В сознательные моменты женщина рассказывала Гуне о Новолипецком металлургическом комбинате, который продали американскому финансовому монстру, и в начале его продали за миллион долларов, а в конце — за десять тысяч рублей. Гуня съездил в служебном купе до Липецка и обратно, и к вечеру 10-го числа он вновь стоял на твердой земле Павла.
Страх у Гуни прошел, и он не тревожился о прошедшем бытии, как не тревожатся люди о том, что случилось в прошлом рождении. Проводница тоже была в прошлом рождении. Он купил бутылку водки, но, не чувствуя страха, не стал ее пить. Он подумал, чего ему хочется, и вспомнил, что ему хочется повидать десятилетнюю сестренку, которая жила с отчимом и матерью в доме у Кропоткинской. Гуня купил гроздь бананов и глупую куклу, погрузился в троллейбус и поехал к Арбату.
В семь часов тридцать четыре минуты милиционер Андрей Городейкий, сидевший в потрепанной машине, припаркованной возле магазина «Овощи», напрягся и протер глаза: небритый и слегка помятый Баркин прошел мимо него к подъезду.
Милиционер сунулся в бардачок и достал оттуда две штучки — служебную рацию и сотовый телефон, который ему дал Сазан. Рация была тяжелая и советская, выданная органам накануне Московской олимпиады. Телефон был шикарный, с белым пластмассовым брюшком и податливыми, как женское тело, кнопками.
Городейский вынул из кармашка зеленые доллары, которые дал ему Сазан, и долго рассматривал портрет американского общественого деятеля Бенджамина Франклина.
Андрей поднял за ушко советскую рацию и положил ее обратно в бардачок. Потом он взял «панасоник» и набрал затверженный номер.
В 7:30 на столе Валерия зазвонил телефон.
— Гуня у отчима, — сказал голос милиционера, — с бананом и книжкой. Валерий сунул в карман пистолет и побежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки.
Когда кремовый «Вольво» Валерия тронулся с места, случилось сразу два события. Во-первых, Валерий забыл снять ручной тормоз, и прежде, чем он обратил на это внимание, тормоз был немного попорчен. Второе событие состояло в том, что передатчик, прикрепленный утром под выхлопной трубой «Вольво», стал тихо попискивать. Валерий не знал об этом передатчике, и милиция о нем не знала, — у милиции не было денег на такие штучки.
Дверь Гуне открыл его отчим, — растрепанный человек в засаленной рубашке, один конец которой свисал поверх белых тренировочных штанов, а другой был заправлен внутрь.
— А где Галя? — удивился Гуня.
— У Гали пение, — ответил отчим.
У Гали всегда по пятницам было пение, и отчиму казалось, что было уже две или три пятницы, в которые Гуня задавал этот вопрос. Как это часто бывает, отчиму казалось невероятным, что об этом факте, так твердо установленном в кругу семьи, можно забыть, — или даже вовсе его не знать. К тому же он видел, что Гуня либо пьян, либо вчера был пьяный.
— А, — сказал Гуня, — ну я пойду.
— Можешь ее подождать, — сказал отчим, — мать уже пошла ее встречать. Гуня нерешительно потоптался в прихожей и положил бананы и куклу прямо на старые тапки матери.
— Киска, — сказал он вдруг обрадованно.
В прихожую вышла серая кошка, которую Гуня подобрал еще котенком, и отнес к сестре. Гуня пожалел, что не купил кошачьей еды.
— А пожрать есть? — спросил Гуня, решительно наконец роняя вниз свою черную куртку и устремляясь на кухню.
Отчим поставил на стол две тарелки и водрузил посередине кастрюлю с гречневой кашей, завернутую, для сохранения тепла, в целый ворох «Московских комсомольцев». Отчим размышлял, стоит ли говорить Гуне о звонке Валерия, который искал своего друга «для одного очень выгодного дела», и о ненавязчивом визите милиции, которой Гуня был нужен «да нет, свидетелем». Отчим не знал, чем занимается сейчас Гуня, но он всегда считал, что Валерий оказывает на своего приятеля дурное влияние. Как и многим бывшим гражданам Советского Союза, отчиму казалось, что всякое «очень выгодное дело» должно быть непременно также и очень противозаконным делом, вне зависимости от того, что это за дело, — грабить банк или его основывать. Впрочем, с этим мнением насчет «очень выгодных дел», вероятно, согласился бы и Платон, и Фома Аквинский. И поэтому отчим не спешил говорить Гуне о звонке Валерия. Что же касается милиции, то у отчима Гуни сохранились самые неприятные воспоминания о властях, в основном связаннные с эпидемией анонимок в НИИ, а также с утерянным им в метро и принадлежавшем приятелю сборником «Из-под глыб». Отчим Гуни инстинктивно брезговал милиционерами, пьяницами, и тараканами, и ему было неприятно думать, что его пасынку придется звонить и идти к людям в форме. Он принадлежал к тем шестидесяти четырем процентам российского населения, которые думают, что власть России действует в интересах криминальных стуктур, хотя сами не имеют никакого отношения ни к власти, ни к криминальным структурам.
