Андрей Воронин - Мертвый сезон
– Ну, давай, что ты там роешься?
– Виноват, одну секунду... Ага, есть!
Синица наконец извлек из папки и протянул Скрябину лист бумаги.
– А почему такой мятый? – недовольно спросил Петр Иванович. – Ты что, подтирался им, что ли?
– Никак нет, – с тихой грустью ответил Синица и равнодушно уставился в стену поверх головы полковника. Он чем-то неуловимо напоминал заморенного работой осла, на которого можно орать до посинения и даже бить, и все с одинаковым успехом – с места его все равно не сдвинешь.
– Ты когда приведешь себя в человеческий вид? – рассеянно осведомился полковник, погружаясь в чтение московского факса. – Тоже мне, старший оперуполномоченный! Тобой только ворон пугать!
– В огороде, – негромко уточнил Аршак, ни к кому конкретно не обращаясь. – На даче, э?
– Виноват, – с безграничным терпением вьючного животного ответил Синица.
– Сам знаю, что виноват, – скользя глазами по строчкам, механически произнес Скрябин. – Еще раз попадешься мне в таком виде – сошлю в участковые!
– Так точно, – с прежним выражением сказал Синица.
Чувствовалось, что этот обмен репликами происходит не в первый раз и даже не в десятый и все с одинаковым результатом.
– Ладно, свободен, – не поднимая глаз от бумаги, проворчал Скрябин. – Иди работай.
– Действительно, чучело, – сказал мэр, когда за Синицей закрылась дверь. – Ну и кадры у тебя, Скрябин! Гнать надо этого разгильдяя, в три шеи гнать!
– Работник хороший, – рассеянно возразил Скрябин, безуспешно пытаясь разгладить на колене мятый факс. – Можно сказать, незаменимый. Не голова – компьютер.
– Ну, так заставь этот свой компьютер завести себе корпус поприличнее! Смотреть на него противно, лицо власти, называется...
– Алименты большие, – сказал Скрябин. – Половина зарплаты бывшей жене уходит...
– Что пишут, дорогой? – мягко напомнил Аршак.
– Да, действительно, – спохватился мэр, который после двух рюмок водки, похоже, и думать забыл о подозрительном московском госте. – Дуришь нам голову своим этим, как его... Воробьем, что ли... а у нас дела! Давай, читай!
– Да что читать, – сказал Скрябин. – Похоже, пустой номер. В общем, так... – Он снова уставился в бумагу. – Мочалов Федор Петрович, год рождения... так... так... Бизнесмен, лесопромышленник, торгует с Китаем, к уголовной ответственности не привлекался... К административной привлекался неоднократно...
– За что? – с любопытством спросил Чумаков.
– Да все за то же – мелкое хулиганство. Так... Вот, пожалуйста. Девяносто седьмой год – драка в ресторане, девяносто девятый – драка в ресторане; двухтысячный – подрался с таксистом; две тысячи второй – драка в ресторане, материальный ущерб, легкие телесные... Две тысячи третий – уличная драка, февраль две тысячи четвертого – драка на презентации выставки хрусталя и фарфора, материальный ущерб... Ого!
– Могу себе представить, – мечтательно произнес Павел Кондратьевич. – Вот это было зрелище! Так он, выходит, алкоголик?
– На учете не состоит, – заглянув в справку, ответил Скрябин.
– Мало ли кто не состоит... С его деньгами да состоять!
– Похоже, не наш клиент, – задумчиво произнес Аршак.
– Да, – сказал Скрябин. – Широкая русская душа – год сидит в своей тайге, глушит водяру и бьет морды медведям, а потом дорывается до цивилизации и не может остановиться – продолжает жрать водяру и бить морды, только уже не медведям, а таксистам и ресторанным гопникам.
– Что вы за люди, слушай? – искренне удивился Аршак. – Как так можно жить, не понимаю!
– Где уж тебе, – усмехнулся Павел Кондратьевич. – Ладно, Петр Иваныч, отпускай ты его. Внушение сделай, объясни, что здесь ему не тайга, а курорт – культурное место, всероссийская здравница... Ну, в общем, все как положено. Только ты, это... того... со штрафом поаккуратнее. Не жадничай, ясно? Лесопромышленники – тоже люди и в органы стучать умеют не хуже иных-прочих. Натравит на тебя свору адвокатов, век потом не отмоешься, и я с тобой заодно. Понял?
– Так точно, – напустив на себя вид оскорбленной невинности, ответил полковник.
– Ну, и все тогда. Выпить, что ли, на посошок?
Поколебавшись всего секунду, будущий губернатор наполнил рюмку до краев и залпом выпил, нимало не смущаясь тем, что пьет в гордом одиночестве.
* * *Глеб вошел в номер, когда на часах было уже начало третьего пополудни, и первым делом запер за собой дверь. В душ хотелось нестерпимо, но он взял себя в руки, миновал дверь ванной и прошел в свои шикарные апартаменты с видом на море. За окном сверкало не по-осеннему яркое солнце, море, как гигантский аквамарин, блестело над верхушками пальм. Поймав себя на этом сравнении, Сиверов усмехнулся. "Аквамарин" в переводе с латыни – морская вода. Вот и получается, что морская вода блестит, как морская вода... Масло масляное, в общем.
Белая полоска платного пляжа у подножия горы была усеяна загорелыми телами, в воде у берега плескались купальщики. Чуть дальше, за расплывчатой линией взбаламученной ими воды, покачивались яркие пятнышки катамаранов, а еще дальше, там, где вода теряла бирюзовый оттенок и наливалась густым ультрамарином, легко чертили синеву косые паруса прогулочных яхт. Окно было плотно закрыто, но Глебу все равно казалось, что дующий с моря легкий ветерок доносит до него запахи воздушной кукурузы и жаренного на углях мяса.
Он вынул из нагрудного кармана мятую пачку, рассеянно вытряхнул оттуда последнюю, чудом уцелевшую сигарету и закурил. "Осень, – подумал он, глядя вниз, на утыканный яркими полосатыми грибами зонтиков пляж, – без пяти минут октябрь... Вот уж действительно, если есть на свете рай, так это Краснодарский край..."
Смотреть на бесконечно продолжавшийся внизу праздник жизни почему-то стало неприятно. Наверное, Глебу было бы легче, если бы все здесь оказалось серым и унылым, если бы у дверей гастрономов стояли длинные очереди за хлебом и серыми макаронами, а набегающая на грязный пляж свинцовая морская волна колыхала толстый слой прибитого последним штормом мусора. Но ничего этого не было, и работать поэтому не хотелось, а хотелось махнуть на все рукой, расслабиться и пойти на пляж – накупаться всласть, познакомиться с веселыми девушками, выпить молодого вина и закусить шашлыком. Гнусно было думать о том, что буйство яркой, беззаботной курортной жизни, как ширма, скрывает обычный набор подлостей, всегда сопутствующих большой политике, – подкуп, шантаж, подлог и убийства.
Глеб докурил сигарету и с силой ввинтил окурок в донышко пепельницы. Пепельница сверкала такой первозданной чистотой, что казалось, будто с нее смыли даже микробов. За время отсутствия постояльца в номере навели идеальный порядок; Глеб открыл шкаф, бегло осмотрел лежавшую и висевшую там одежду, заглянул в оба чемодана. В чемоданах кто-то порылся – очень аккуратно, но недостаточно профессионально, чтобы Сиверов этого не заметил; в одежде тоже копались, и было неизвестно, сделала это убиравшая в номере горничная или кто-то еще. Глеб вынул из чемодана свежую пачку сигарет, сорвал с нее целлофановую обертку и бросил в мусорное ведро. Ведро тоже было чистое, хоть воду из него пей. Слепой усмехнулся и, закуривая на ходу, отправился к мини-бару: создав себе такую репутацию, надо было ее поддерживать.
Стоя под душем, он думал, правильно ли поступил, постаравшись с самого начала привлечь к себе внимание местной ментовки, вызвать подозрения в свой адрес – подозрения, которые после надлежащей проверки должны были показаться беспочвенными. Судя по тому, что на волю из кутузки его выпускал начальник местной милиции собственной персоной, план сработал: как правило, полковники милиции не опускаются до воспитательных бесед с ресторанными дебоширами, заночевавшими в "обезьяннике". Во время этой беседы полковник Скрябин осторожно пытался его прощупать, но Глеб держался нагло, как и полагается набитому деньгами лесопромышленнику на отдыхе, и демонстрировал полную осведомленность в вопросах "своего" бизнеса. Похоже было на то, что к концу разговора полковник успокоился и потерял к нему всяческий интерес, кроме, понятное дело, финансового – так называемый штраф, который Глеб заплатил лично полковнику Скрябину по обоюдному согласию, оказался весьма приличным, хотя и не таким большим, как можно было ожидать.
Поразмыслив, Глеб пришел к выводу, что все сделал правильно. Если бы он приехал сюда ради одного или двух человек, в разыгранном накануне спектакле не было бы нужды. Но ему предстояло провести масштабную зачистку, а с учетом личностей и общественного веса его потенциальных клиентов можно было ожидать, что уже после первой акции вся местная ментовка будет стоять на ушах и проверять на вшивость каждого из гостей города. Посему Слепой нуждался в хорошей легенде, каковую он себе и обеспечил: теперь, остановив его на улице для проверки документов, менты будут только плечами пожимать: а, этого придурка мы знаем, это не тот...
