Вячеслав Денисов - Презумпция виновности
А еще близ фонарного столба, в который впечаталась, изменив свой облик до неузнаваемости, машина такси, образовались две кучки людей, в чьих руках совершенно определенно виделись профессиональные видеокамеры и микрофоны. Главный принцип работы журналистов, специализирующихся на криминальной хронике, заключается в получении оперативной информации от тех, кому по долгу службы передавать оную категорически запрещено, – сотрудников милиции. Но несколько купюр, вручаемых ежемесячно в качестве гарантий реального заработка, делают свое дело одинаково эффективно что в Москве, что в Холмске.
Операторы целились объективами в своих репортеров, одновременно стараясь, чтобы в фокус попадали и жертва, и изувеченная машина, и милиция.
– Что они здесь делают? – строго спросил Кряжин у командира взвода охраны, прибывшего на место не раньше советника. Вопрос из разряда риторически-тупиковых, направленный на ускорение процесса соображения у руководителя среднего звена, еще не адаптировавшегося к обстановке.
Старший лейтенант одних с Кряжиным лет начал действовать, но на его пути незамедлительно возникла чудовищно красивая, золотоволосая (волосы распущены специально для записи экстренного выпуска) репортер программы местных новостей. Так, во всяком случае, значилось на ее бирке на очень выпуклой груди.
– Мы будем находиться здесь, – вызывающе глядя на советника, заявила она, – пока нас не выкинут!
В заявлении, конечно, слышалась провокация, ибо теперь, что бы ни предприняли сотрудники милиции, это будет выглядеть как применение грубой силы.
И золотоволосая, выступив от имени всех СМИ Холмска, сдержала слово. Ее вместе с остальными СМИ по распоряжению Кряжина выкинули через две минуты.
– Что случилось? – спросил Кряжин, представляясь и всматриваясь в салон расстрелянной «пятерки».
Поняв, что милиция знает столько же, сколько и он, советник направился к карете «Скорой помощи». Поскольку один из свидетелей сидел внутри и ему бинтовали навылет простреленную ногу, второго сержанты привели туда же. Логично.
– Рассказывай, – разрешил Кряжин обезноженному.
– Ему нельзя, он в шоке, – запретила врач, бинтуя свидетелю конечность.
– В шоке он, – советник показал доктору «пятерку», из салона которой наполовину выступал водитель. Ноги таксиста застряли между педалями, а все остальное, ему принадлежащее, лежало на асфальте. – Рассказывай, я говорю.
– Значит, так… У вас сигареты не найдется? – Сигарета у Кряжина нашлась, и свидетель, начиная чувствовать себя участником боевых действий, указал ею, дымящейся, на такси. – Я шел вдоль по Волховской. Никого не трогал. Жена велела купить детского панадолу, потому что у нас затемпературила дочь. Младшая.
– К такси поближе. – Советник знал, что лучший свидетель – это выговорившийся свидетель, но есть свидетели, которые правду говорят только первые пять минут, пока находятся в ступоре. По прошествии часа они вдруг начинают вспоминать про маски, закрывающие лица напавших, приборы для бесшумной стрельбы, пряжку на ремне у одного из бандитов в виде головы тигра и что кто-то кого-то, стреляя короткими очередями, называл Джоном. В кузове «Скорой помощи» сидел как раз такой свидетель, и трясти из него информацию нужно было сейчас, пока еще не поздно.
Второго Кряжин по понятным причинам велел увести подальше, что Сидельников и сделал, усадив его в «Волгу».
– …подхожу к аптеке…
– Я не вижу здесь аптеки, – признался Кряжин, посмотрев по сторонам.
– Аптека была на Светлой, – объяснил свидетель. – Это в квартале отсюда. Панадол я купил, но по пути решил забежать к другу…
– Доктор, оставьте нас на минуту.
– Вы с ума сошли?! Первая медицинская!.. перевязка набухла… противостолбнячное!.. полномочия… энцефабол…
– Не нужно никакого энцефабола, – возразил советник. – Он повышает метаболизм нуклеиновых кислот и высвобождает ацетилхолин в синапсах нервных клеток. В нашем случае аффективное расстройство налицо, однако не настолько явно выраженное, чтобы улучшать холинэргическую передачу между клетками нервной ткани. – Кашлянув и пожевав губами, он пояснил недогадливой докторше: – Я дам ему валокордину. – Помахав пальцами, он потребовал названное. – Дайте мне валокордину, он примет. Притупим его вегетативное состояние возбуждения. Дайте же мне валокордину.
– Вы врач? – приятно удивилась та, словно встретила русского в австралийской деревне.
– В прошлом, – сказал Кряжин, – в очень далеком прошлом. – Получил пузырек, влил в крышечку едко пахнущей жидкости и протянул больному.
Понимая, что раненый в надежных руках, врач отступила.
– Я даю вам ровно одну минуту для рассказа, – как-то нехорошо предупредил большой следователь маленького свидетеля.
– Я понял. Все нормально… Я шел, сзади раздался шум моторов. Я оглянулся. Вот это такси ехало с зажженными фарами, а за ним с зажженными фарами ехала большая синяя машина, – я вижу такие по телевизору, когда показывают вход в Думу. Вот здесь, возле этого столба, водитель такси не справился с управлением, его занесло, и он врезался в столб… Машина, повторяю, была темно-синего цвета, по бокам ее были серые пластмассовые молдинги, на капоте – круглый блестящий значок, решетка радиатора не блестящая, а черная… – Свидетель на мгновение задумался и оторвал взгляд от пропитавшейся кровью бинтовой повязки. – На фарах щетки, на крыше никелированная антенна. Из иномарки высунулся мужик с большим пистолетом и начал стрелять. Мужчина был в вязаной шапочке черного цвета, темном пуховике, и на руках его были черные перчатки. Одна из пуль срикошетила от столба и попала мне в бедро. Я упал. Водитель такси стал открывать дверцу, но вывалился уже мертвым. Вас, наверное, интересует номер большой синей иномарки?
– О да, – заверил Кряжин.
– Я не разглядел.
– Слава богу, – облегченно вздохнул советник. – А то я уже стал в вас сомневаться. Здоровья вам. Большого человеческого счастья и благоденствия. И не давайте дочери панадол, если ее температура ниже тридцати семи и пяти. На всякий случай – прострелено у вас не бедро, а голень.
Второй свидетель помнил ровно столько же, сколько первый, за исключением двух мелочей. Он знал, что синей машиной был «Мерседес» и что у него не было номеров.
– Вот видите, Желябин. – Майор уже привык к тому, что его называют то на «вы», то на «ты», то майором, то Желябиным, то по имени. К концу первого дня общения с московским следователем он догадался, что это не случайно и от настроения советника не зависит. Называя так всех, включая и капитана, с коим приехал, Кряжин лишал окружающих возможности догадываться о предвзятости отношения к кому-то конкретно либо, наоборот, об излишних симпатиях. – А вы говорите – уничтожение русской науки. Пока у нас налицо только геноцид работников таксомоторного парка в отдельно взятом субъекте Федерации.
– Кстати, Иван Дмитриевич… – Этот вопрос мучил Желябина постоянно, однако каждый раз не было подходящей ситуации, чтобы получить на него ответ. – Я все о…
– О двухмесячном расследовании вчерашнего убийства? – помог «важняк». – Кирилл, мы сейчас едем к Шельмину, дяде Пикулина. Поэтому давайте сконцентрируемся на главном, отодвинув второстепенное на задний план. Вы, к примеру, знаете, о чем нужно говорить с Шельминым?
– Нужно расспросить его, где находится…
– Его племянник? Он скажет – я не знаю. Я с ним в ссоре – скажет он. Мы не разговариваем с Сашей уже три недели. Дальше, майор. Что будете делать дальше?
Желябин рассмеялся. Он никогда не задумывался над тем, что всегда приходилось делать экспромтом.
– Это для вас экспромт, – ужалил его Кряжин, – а для меня обоснованная необходимость. Ибо вам приходится передавать преступника в руки следователя, которому с ним разбираться, а мне, следователю, приходится передавать преступника, завернутого, как в фантик, в обвинительное заключение, судье. Если я буду руководствоваться наитием в таких мелочах, как разговор с людьми, от которых пытаюсь получить достоверную информацию, меня выгонят с работы к чертовой маме. Сразу после развала нескольких дел в суде.
– Некоторых ничего, не выгоняют… – неуверенно возразил Желябин. Он уже забыл, когда в последний раз думал о том, чтобы замкнуться перед московским «важняком». Это время ушло безвозвратно.
– Я не некоторый. Я Кряжин.
У самого дома таксиста Кирилл не выдержал:
– Иван Дмитриевич, у вас действительно есть медицинское образование? Я слышал, как вы с врачом…
– Желябин… – Подобрав полы куртки, следователь вышел из машины. Голос его на морозе был ясен и чист. – Через мои руки прошло столько дел со столькими трогательными специфическими нюансами, что… Вы, к примеру, знаете, чем метонимия отличается от метафоры? Это не диагнозы, на всякий случай.
– Что от кого?..
