Сергей Зверев - Абхазский миротворец
Андрей кивнул — еще бы ему не помнить. Такое не забывается. Все-таки настоящее вино можно попробовать только там, где его делают. И он в свое время вдоволь попробовал. Конечно, официально солдатам это было запрещено — но кого такие запреты останавливали? Тем более что стоил литр молодого вина рублей сорок, а начальство в лице того же Мякишева на это смотрело сквозь пальцы: капитан был реалистом и понимал, что в таких условиях с вином бороться — это все равно что пустыню Сахара пылесосить.
— А теперь, — продолжал Мякишев, — попробуешь вино, а оно как из магазина. Разучились они его, что ли, делать? Как-то не верится! Отношение сказывается, вот в чем дело. Относились к нам, как к друзьям, и вино было нормальное. Ухудшилось отношение — вот и результат.
— А кроме вина… — Андрей еще не закончил вопрос, а Мякишев уже отвечал:
— И кроме вина много чего есть! Ну, чувствуется, как ухудшается отношение. Вот тебе пример — раньше, когда я в село приезжал, меня обязательно кто-нибудь из стариков в гости приглашал. А теперь поздороваются — и на том спасибо. Даже на улице постоять, поговорить — и то не хотят. Да и вообще — даже по взглядам видно. Сейчас на нас там совершенно по-другому смотрят, не так, как раньше. Со мной-то еще ладно, со мной абхазы давно знакомы, а некоторым солдатам там даже продукты продавать перестали. Наши стали чаще на ту сторону ездить, к грузинам.
— А из-за чего это? — спросил Андрей. — Не бывает же такого просто так, без причины.
— Ерунда какая-то с причинами. Говорю же тебе — сначала абхазы просто не признавали, что такие перемены пошли. Потом вроде как и признали, но, знаешь, специфически так. Говоришь с кем-нибудь про это, да с тем же Левардом, например. Он признает, что да, дескать, хуже к русским относиться односельчане стали. Спросишь почему, ответит, что не знает. Сам-то он, дескать, в нас по-прежнему души не чает. С другим поговоришь — та же картина. С третьим — снова та же. То есть по отдельности каждый говорит, что все в порядке, а в итоге с каждой неделей отношение все хуже. Ну, я, понятно, этого так оставить не мог. Стал по-серьезному копать, выяснять, в чем дело.
— И что?
— Вроде бы были случаи, когда наши бойцы себя вели хреново.
— То есть?
— Сначала я про мелочи кое-какие узнал. Ну, нагрубили одному, второму, над старухой одной посмеялись, девчонке одной какую-то гадость сказали с намеком — и так далее. А ты ведь знаешь, какой тут народ. Если ты к нему с уважением, то и он к тебе со всей душой. Но если что не так, замучишься вину заглаживать, даже пустяковую. Самое печальное, что гадят, может, несколько козлов, а отношение меняется ко всем нашим. И ведь абхазы мне даже сказать не могут толком, кто именно где накосячил — народу у нас не так уж мало, все в форме, не опознание же мне устраивать из-за таких мелочей. Хотя, честно скажу, было пару раз такое желание. Особенно когда я узнал, что вещи и похуже случались. И случаются.
— Какие?
— Был случай, когда овцу из стада пристрелили и утащили. И даже не один такой случай. Ну, ты понимаешь, чабан за всеми овцами не уследит. Слышит выстрел, бежит на звук, а там на земле пятна крови, овцы нет. Вроде один раз он даже видел со спины вора — тот в нашем камуфляже был. Чабан кинулся в погоню, но вор в лесу скрылся, и оттуда тут же короткая очередь чабану под ноги. Он, естественно, остановился — жизнь дороже овцы. Пули потом из земли выковыряли, осмотрели — от «калаша» пули. Абхазы, ясное дело, на нас думают. И я их, в общем, не осуждаю — а на кого еще думать-то?
— Может, правда наши?
Вот на этот вопрос отвечать капитану явно не хотелось. Он отвел взгляд в сторону, несколько секунд молчал. Потом нехотя произнес:
— Не знаю. Очень не хочется верить, но больше-то и правда некому. Я, конечно, проверял как мог, искал, кто мог этим заниматься. Сам с солдатами говорил, сержантов всех на уши поднял — результатов нет. Даже в особый отдел заглянул. Хоть и не люблю я особистов, но решил, что дело важнее, чем мои эмоции. Подумал, что пусть они реальным делом займутся в кои-то веки. Они ничего не нашли. Но ты же понимаешь, в таком деле только положительный результат чего-то стоит. Не нашел я никого — ну, так, может, этот гад хорошо скрывает свои дела. Может, там не один человек работает, а несколько, и все друг друга покрывают. В общем, хреновые дела. Перед абхазами стыдно, а сделать ничего не могу. А ведь это еще не все, — сказав это, Мякишев совсем помрачнел.
— Что еще-то?
— Была вроде и еще какая-то мутная история. За одной девушкой из поселка как-то вечером два человека погнались. Она на поле ходила, что-то там забыла днем. Неясно — то ли просто попугать хотели, то ли чего похуже. Абхазы и насчет этого случая на нас думают. Снова та же логика — а некому больше. И мне возразить-то нечего! Солдат много, народ все время меняется, а люди, которым я доверяю, которых прошу на сверхсрочную остаться, отказываются.
Андрей потупился — это был в его огород камушек.
— И самое паршивое происшествие. Это уже совсем недавно было. Недели две… Хотя, я даже точнее скажу — шестнадцать дней назад. У абхазов девчонка пропала. Именно пропала — ее так и не нашли.
— Как?! — Андрей был здорово удивлен. Это в большом городе такие вещи регулярно случаются, как это ни печально. Дорожно-транспортные происшествия, преступность и так далее. Но в маленьком селе это практически невозможно. Конечно, случиться что-нибудь с ребенком может, но чтобы он пропал… Куда деться-то? Разве что утонуть может или звери утащат. Но опасных рек возле села не было — самую глубокую в жаркий день курица вброд перейдет. Конечно, есть Ингур, это река посерьезнее. Но до нее от села три с лишним километра — зачем ребенку туда идти? А насчет зверей… Абхазия все-таки не Сибирь. Нападений диких зверей на человека вблизи сел здесь давненько не случалось. В горных районах страны — дело другое, но не в прибрежной части, в нескольких километрах от побережья. Слишком уж это места обжитые. Крупные звери, которые теоретически могут для человека угрозу представлять, таких мест не любят.
— Вот так, — пожал плечами Мякишев. — Ушла вечером корову искать и не вернулась. Искать ее еще ночью начали, думали, может, упала где, ногу сломала. Не нашли. Утром продолжили искать — тоже не нашли. Надеялись, сама придет. Не пришла. В общем, пропала без вести, так это, кажется, называется. Сказать, что абхазы подумали, или сам догадаешься?
Андрей, разумеется, догадался.
— Да-а… Как они еще сюда-то не пришли, разбираться.
— Приходили. Отец девчонки, два его брата и один из сыновей, который постарше. С оружием, кстати, приходили. Прямо сюда.
— И что?
— Вышел я к ним, поговорили. Они требовали, чтобы я их на базу пустил, дал осмотреть. Это, конечно, запрещено, они ведь гражданские. Но я подумал и решил, что лучше пустить, а то ведь так и до большой беды недалеко. Не хватало нам только, чтобы абхазы нас окончательно врагами считать стали. Так ведь и до стрельбы дойти может. В общем, пустил я их. Часа четыре они все осматривали, ничего, ясное дело, не нашли. После этого немного успокоились, мы с ними по-нормальному поговорили. Я им слово офицера дал, что ничего про их девчонку не знаю. И еще одно слово — что постараюсь разобраться. Они мне, похоже, поверили. Но все равно ясно — думают, кто-то из наших виноват, просто офицеры не в курсе.
— И что, удалось что-нибудь узнать?
— Ни хрена. Никто ничего не видел, не слышал и не знает. В общем, результата снова нет. Я как подумаю, что среди моих солдат такая гнида завелась, что с четырнадцатилетней девчонкой что-то сделала, мне просто блевать охота. Ну, а что про нас после всего этого абхазы думают, ты, наверное, понимаешь.
Да уж, понять было нетрудно. На какое-то время оба собеседника замолчали. Трудно сказать, о чем думал Мякишев, а вот Андрей старался прикинуть, как же объяснить то, о чем он только что узнал, с точки зрения задания. Конечно, все это может оказаться цепочкой случайностей. Но уж больно длинная цепочка получается. И своевременная. Это как с рухнувшими мостами — то все нормально было, то вдруг за месяц три штуки попадали. Нет, не похоже все это на совпадения. А похоже на целенаправленную работу по дискредитации российских миротворцев в глазах абхазов, на ухудшение отношений между ними. Но если так, то зачем это нужно? Если все это каким-то образом грузины организовали, то какова конечная цель?
Вот тут Андрей крепко призадумался. Ничего толкового в голову не приходило. Да, конечно, миротворцы грузинам мешают. Но чего они хотят добиться за счет ухудшения их отношений с абхазами? Убирать отсюда миротворческий контингент из-за этого никто не будет, об этом и думать смешно. Большим дядям в высоких кабинетах, которые такие решения принимают, глубоко безразличны отношения солдат и местных жителей — тем более жителей одного села. Их как-то все больше геополитика интересует. Грузины этого не могут не понимать. Но тогда какой у всего этого смысл? Совершенно непонятно.
