Виктор Доценко - Срок для Бешеного
— А что, это мысль! — Довольный майор пометил в постановлении и повернулся к пожилому прапорщику. — Ты пообедал, Федор Федорович?
— Перекусил малость…
— Отведи-ка его… в третью!
— К блатным? — вздохнул тот.
— К блатным! — подхватил раздраженный Зелинский. — Может, они уму-разуму научат!
— Руки назад! — тихо приказал прапорщик Савелию и укоризненно посмотрел на Зелинского. — Пошли!..
В ШИЗО С БЛАТНЫМИ
В здании ШИЗО была небольшая каморка без окон, где прапорщик заставил Савелия раздеться до трусов, внимательно прощупал его одежду. Ничего не обнаружив, кивнул на носки и, когда Савелий вывернул их, с удивлением поморщился:
— Неужели ничего не затарил? Савелий пожал плечами, переступая босыми ногами на цементном полу.
— Одевайся! — вздохнул прапорщик. — Может, не пойдешь туда?
Подхватив штаны, Савелий натягивал их, повернувшись к прапорщику спиной, на которой старый служака увидел огнестрельное ранение. Покачав головой, снова спросил:
— Говорю, может, не пойдешь в третью? Блатные там…
— По мне, хоть забубенные! — буркнул Савелий, продолжая одеваться.
— Да я… не к тому… — смутился неожиданно Федор Федорович. — Старый стал: мне покой нужен…
— Покой? — переспросил Савелий. — Покой и мне нужен! — неожиданно он обозлился. — А ты, хотел бы покоя, в садовники пошел, а не вертухаем!
— А в этом ты прав, сынок, — тихо с грустью сказал прапорщик и повторил, вздохнув: конечно же, прав… Но не серчай на меня: не я же тебя сюда звал, небось сам пришел!
— Сам? — нервно хохотнул Савелий. — Если бы! Этапом привезли.
— Это-то понятно, что этапом, но за дело же! — Он пожал плечами. — Сидеть-то много?
— Девять…
— Девять годков?.. Накуролесил, видать…
— Эх, отец… — совсем по-детски обиженно начал было Савелий, но продолжать не захотел, огорченно махнул рукой и сунул ноги в тапочки.
— Ты… вот что: шумни, ежели что… я тут буду…
— Федор Федорович суетливо начал смотреть по сторонам, нашел на столе какой-то газетный сверточек и протянул Савелию. — Возьми-возьми, отшмонал надысь…
Савелий машинально зажал сверточек в руке и пошел за прапорщиком. Они остановились перед дверью с цифрой 3. Прапорщик потянул дверь на себя, и та, лязгнув металлическими запорами, распахнулась, выдохнув тяжелое зловоние.
— Федор Федорыч, здесь и так дышать нечем, впритык лежим! — прошепелявил парень лет тридцати пяти с уникальной наколкой: огромный паук обхватил мохнатыми лапами всю его лысину, на спине этого чудища — свастика.
— Поместитесь как-нибудь… — недовольно пробурчал прапорщик и посторонился, впуская в камеру Савелия. Затем внимательно посмотрел на него, обвел взглядом ее обитателей, вздохнул и вышел, захлопнув за собой дверь.
Камера была чуть больше той, где Савелий дважды побывал. Справа от входа — цементное возвышение на метр, с дырой посередине (нехитрый туалет, прозванный зеками «дальняк», дыра закрывалась своеобразным кляпом — изобретение самих обитателей, — сооруженным из полиэтиленового пакета, набитого различным тряпьем, другая «мебель» отсутствовала.
На отполированном телами проштрафившихся зеков деревянном полу головами к отопительной трубе лежали семь человек, достаточно плотно друг к другу. В изголовье каждого тапочки, служившие вместо подушки. Савелий молча осмотрелся, подыскивая, где можно прилечь.
— Ба-ба-ба! Ты погляди, кто к нам пожаловал?! — куражась, воскликнул лысый с пауком, брызнув золотом верхней челюсти и черными пустотами нижней.
— Мужичка к нам кинули… на перевоспитание… Взглянув на него исподлобья, Савелий промолчал.
— И что ты такой молчаливый? Или тебе в падло говорить с нами? — Блатной поднялся и подошел ближе к Савелию.
Все со снисходительной улыбкой наблюдали, ожидая представления.
— Чего молчишь? Уставился, как бык, и молчит!
— Чувствовалось, что тот сам себя «разогревает». — Может, раздумываешь, как лучше на параше устроиться? Могу помочь…
«Спать на параше» означало на тюремном жаргоне самое сильное унижение, которому обычно подвергались изгои тюремного «братства»: педерасты, опустившиеся или «опущенные» и слабые духом люди, вольно или невольно допускавшие над собой произвол сокамерников.
Услыхав последние слова парня с пауком, Савелий недолго думая резким ударом сбил его с ног на лежащих зеков.
— Да я тебя… — в ярости закричал тот, но закончить свою сокровенную мысль не успел: неожиданно получил кулаком по лысине. Удар нанес мужчина лет пятидесяти, лежащий в левом углу, лицо которого Савелию показалось чем-то знакомым.
— Ты чо, падла, на прапоров пашешь? Если есть что к пацану, в зоне разбор делай! Ментам выгодно нас лбами сталкивать! Им, а не нам! Понял?
Эту «речь» мужчина процедил негромко, и тут же все, кто до этого поглядывал с любопытством, словно опомнившись, стерли с лиц улыбки и стали отпихивать от себя парня с пауком.
— Да что ты, Леший, я ж пошутил! — угодливо заскулил тот.
— Я тебе пошучу, падаль? Самого сейчас на парашу загоню! Свали отсюда! — Он брезгливо ткнул его пяткой в зад.
Парень, чуть не всхлипывая, быстро отошел к дверям, присев в свободный угол, обиженно опустив голову на колени.
— Падай сюда, земляк! — кивнул Леший на место рядом с собой. Савелий опустился на пол и взглянул на него.
— Узнал? — усмехнулся тот.
— Вроде… — Савелий нахмурился и тут же вспомнил строптивого Сухонова, позволившего возразить на перроне капитану. — Мы ж этапом вместе пришли…
— И чо это тебя так все «любят»? — Он вновь усмехнулся. — То браслеты и одиночка, то Аршину «понравился», то Королю… А сейчас кому дорогу перешел?
— Зелинскому… — уныло бросил Савелий.
— Ну, этот сохатый без пятнашки не успокоится!.. — поморщился Леший. — Эх, замахрить бы счас… Не пронес?
— Как же, затаришься у Федор Федорыча! — прошамкал старик, лежащий у противоположной стены, и Савелию показалось, что он слышит голос Игумнова, но это был не он. Савелий вдруг почувствовал, что продолжает держать что-то в руке. Он недоуменно разжал пальцы и с удивлением уставился на газетный пакетик.
— Неужели пронес? — еще не веря в удачу, воскликнул Леший, взял быстро пакет, развернул и понюхал. — Махорка! Живем, братва!
— А спичек нет… — заметил Савелий.
— Ну да? — хитро улыбнулся тот, подавая знак парню с пауком.
Лысый тут же вскочил и загородил спиной глазок в дверях. Леший же отыскал в бугристой бетонной стене еле заметное углубление и вытащил оттуда спичку и кусочек от коробка с серой. Ловко свернув из газеты козью ножку, прикурил и глубоко, с удовольствием затянулся. Сделав три затяжки, протянул Савелию.
— Я не курю…
— Ну-у?! — искренне удивился Леший. — Вдвойне молоток! За трое суток — один чинарик… ухи у всех опухли… Ништяк! — Довольно, до хруста потянувшись, мечтательно произнес: — Ширнуться бы счас… Не увлекался?
— Наркотиками? Нет…
— А я все вены пожег… — Он задрал рукав рубашки. — А чо у тебя глаза такие красные? Не заболел, часом?
— От пресса… по две смены вкалываю…
— От работы кони дохнут! Так и глаза можно потерять, звон как слезятся!
— Ничего, отосплюсь — пройдет, проморгаюсь! — Савелий подложил под голову тапочки и прикрылся рукой от света.
— Ага, покемарь… Лысый, затянись пару раз… — Леший протянул окурок, и тот сразу же подскочил, довольный, что его промашка забыта…
— Слушай, Бешеный, только ты не думай, что если ты чем-то пришелся Королю, то Бога за яйца поймал! Мне вот ты совсем не нравишься, и Лысому, и многим… Так что моли Бога, чтоб Короля с зоны не сняли… Савелий не ответил, он крепко спал.
ЗЕЛИНСКИЙ
Зелинский, дожидавшийся на вахте сообщений из ШИЗО, уверенный, что в камере блатных обязательно должно что-нибудь произойти, решил сам сходить и узнать, почему нет сведений. Когда он подошел к комнате дежурного по ШИЗО, старый прапорщик невозмутимо читал журнал «Огонек».
— Ну что, Федор Федорович? В третьей никакого шума? — недовольно поинтересовался он.
— А чего ему будет? — пробурчал прапорщик, откладывая журнал в сторону. Секунду-другую смотрел он на Зелинского, словно решая, стоит ли затевать неловкий разговор, потом решился.
— Товарищ капитан, чем малец-то не угодил вам?
— Он подчеркнуто назвал капитана на «вы».
Чего это ты так официально, а, Федорыч? Мы же одни… Или обиделся на что? — поморщился Зелинский, не сразу поняв причину недовольства старика. Но, не получив ответа, догадался. — Та-а-ак… Видно, задел тебя этот Говорков… — проговорил он ехидно, но не выдержал и вспылил: — Твой малец выше меня на голову! Малец! Гонору в нем много!.. Старших не уважает…
— Вот оно что? — подхватил прапорщик. — Не уважает, значит, старших? А за что? За что, спрашиваю, он должен уважать старших, нас, стало быть?.. За что? Погодь, не перебивай! — оборвал он капитана, попытавшегося что-то возразить. — Это что ж с людьми-то деется? Убей, не пойму: чуть слово — на дыбы! Чуть не по-нашему — в загривок! Ты, Александр, морду-то не вороти: я поболе прожил… Век, считай, доживаю… И ты меня не первый год знаешь… Вспомни, когда ты пришел сюда! Пуганый-перепуганный, хош и майором был… Кто тебе посочувствовал?
