Серия "Афган. Чечня. Локальные войны-3". Компиляция. Книги 1-28 (СИ) - Щербаков Сергей Анатольевич
Участь Пачишина была решена, и мы приступили к его «легендированию». Майору пришлось снять верх от бушлата и остаться в одной коричневой подстёжке. Снаряжение и рюкзак он снял, оставив при себе только пистолет под курткой, да одну осветительную ракету для подачи условного сигнала на случай провала «явки». В руки ему всучили пластиковый пакет с «Дональдом Даком» и отошли полюбоваться на преобразившегося спецназовца. Перед нами стоял банальный сельский ханыга. Для антуража Ромашкин посоветовал поставить ему «фофан» под глазом, и вдобавок к зелёнке вымазать физиономию золой и порвать вязанную чёрную шапочку. Пачишин от греха подальше засобирался в ускоренном темпе.
Деньги собирали со всей группы, у кого что было по карманам. Финансист мялся больше всех, начал ныть и упрашивать нас зайти через недельку и сетовать на то, что самый главный начфин его «взгреет». Артемьевы сказали, что отберут у лейтенанта пулемет, если он еще раз обратится к своим «финансовым корням». Все мы здесь теперь одно и тоже, разведчики особой группы, нет теперь среди нас ни инженеров технической части, ни старших офицеров, ни медиков, ни Бэтменов. Сумма набралась вполне приличная и Пачишин начал составлять список.
— Мне «Сникерс», презервативы и жевательную резинку с покемонами, — озвучил свой заказ Аллилуев.
— Водки, «Доширак» и три пачки «Бонда», — произнес банальность Пиотровский.
Лейтенант заказал пачку «бумажных сосисок», кетчуп и туалетной бумаги. Я попросил несколько пакетиков кофе, пару пачек сигарет и карточку оплаты на сотовый.
«Связник» был готов и начал проверяться мною на знание пароля и отзыва:
— Пастеризация и Интернационализм! — бодро выпалили Пачишин.
— Артемьевы, напишите ему на бумажке все эти иностранные слова, а то их хрен кто запомнит, — расстроился я.
Майор-«связник» печально вздохнул, попытался расцеловаться с разведчиками, но был сурово послан, сопровождаемый умными советами:
— Поймают, застрелись, — орали Артемьевы, — стреляй прямо в жопу, чтобы мозги вынесло.
— Чисти зубы после принятия пищи не ешь жёлтый снег, смотри под ноги, — добавил Пиотровский.
— Мне еще чупа-чупс со вкусом дыни, — опомнился лейтенант.
Пачишин оглянулся, показал всем «фак» и, переваливаясь с ноги на ногу, попытался аккуратно спуститься с сопки, подскользнулся и с криком: «А пошли вы все на…», скатился с горки.
«Уй, уй, уй», — заметалось эхо среди сопок.
— И тебе удачи, — прорал Ромашкин.
— Да, пастор Шлаг совсем не умеет ходить на лыжах, — произнес задумчивый доктор.
Ожидание томительно, особенно при выполнении задачи. Братья-капитаны готовились к сеансу связи, разворачивали антенны и присоединяли к станции «аккумуляторный пояс».
Пиотровский с Ромашкиным раскочегарили газовую горелку и занимались приготовлением завтрака. Доктор перебирал медицинскую сумку. Лейтенант выпросил у меня сотовый телефон для передачи экстренных сообщений своим подругам, заодно получив задачу поменять дурацкий рингтон про «убитого Кенни», рыскал по округе и вёл разведку на «себя». Идиллия! Тишина и благодать. Вкусно запахло жареной тушенкой и гречневой кашей. Внезапно в тишине раздался резкий звук разрываемой материи.
Ромашкин подскочил, упал на живот и, схватив автомат, прохрипел:
— Духи, обходят, гранаты к бою!
— Извините, — сказал доктор и покраснел, — это я, так сказать, с «огоньком», давнишнюю мечту осуществил!
Артемьевы сказали, что доктор силён. Пиотровский так ничего и не понял. Ромашкин с печальным взором «брутального спецназера» покачал осуждающе головой и произнес киношно-гоблиновско-блокбастерную фразу:
— Цитрамон, поди, жрал, «Доширак» нежнее аромат даёт.
— Лёня, ты чего такой воинственный вечно? — спросил я Ромашкина, помешивая ложкой горячую кашу.
— У меня наверно «вьетнамский синдром», мне столько всего пришлось пережить, — ответил печальный Ромашкин и даже шмыгнул носом.
— Ой, бля, Лёня, дофига же ты перенёс особенно на Ханкале в разведуправе, целыми днями дрых в палатке направленцев, да на рынке разгрузки и камуфляжи примерял, — возмутились в один голос капитаны.
— Не надо на него напраслину наводить, он еще на вылет с ВПШГ на озеро Голубое летал и в Каспийск, — заступился за майора Пиотровский.
— И под капельницей лежал в отряде на второй день после замены, и фонарик «маглайтовский» в сортире утопил, — не сдавались Артемьевы.
— Между прочим, у меня этот синдром с детства, — возмутился Ромашкин, — я в школе во втором классе уже воевал!
— А мы в космос летали и капитана Гранта спасали во втором классе, — парировали капитаны.
— Я серьёзно воевал, — тихо произнёс Лёня, — с американцами!
— Лёня делать пока нефиг, почеши нам уши, — подначил я майора.
— Ну, ладно.
Было это 10 ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года, поздней осенью. Родители тогда рано на работу уходили, а я взял да и проспал в школу, смотрю: опаздываю и приду только ко второму уроку. Ну, что делать, чувствую, влетит мне. Поэтому когда в школу шёл с пацанами из второй смены заигрался в войнушки и совсем припозднился.
Иду в школу, а на душе тревога такая и предчувствие чего-то нехорошего такого. И на улице как-то вдруг пустынно стало даже машин почти невидно. Захожу, значит, я в фойе, а в школе тихо так. Обычно кто-нибудь из прогульщиков шарахается или дежурные из старших классов, пионерские патрули или уборщицы. А тут тишина. И слышу, как где-то далеко-далеко печальная и страшная музыка играет. Мне вообще страшно стало. Думаю, наверно, что-то случилось. В класс свой заглядываю. А та-а-ам! А там короче никого, а у нас контрольная должна быть по «матише». Вообще страх на меня напал, капец.
Я в другой класс побежал. И там никого. Еще пару классов проверил. Пусто!
Не понятно, куда весь народ подевался. Я бегу к учительской, может там хоть кто-нибудь есть. Слышу, кто-то есть, разговаривают. Я ухо «пригрел» возле двери: толком не разобрать, но слышу, кто-то всхлипывает и голоса женские и мужские вроде:
— Ой, что же теперь буде-е-ет, наверно империалисты теперь радуются.
Я так понял, это наша школьная «комсомольская вожачиха» рыдает. А её кто-то успокаивает, по голосу как «физрук» (он всех училок женского пола помоложе любил успокаивать).
— Не получиться ничего у подлых империалистов бу… бу… бу…
А потом, что-то вроде про войну и:
— Ой, Николай Захарович, не надо, вдруг кто войдёт, — потом еще, что-то типа. — Коля, ой какой большой…
А у меня в голове слово «война» засело напрочь. А физрук наверно «комсомолке» пистолет показывает, слухи ходили, что все молодые училки болтают, что у физрука есть большая пушка. Я стучусь так вежливо, а там суета за дверью началась, потом замок защелкал, физрук такой красный высовывается, видит меня и орёт:
— Что ты здесь делаешь, тут в стране такое случилось, а ты здесь под дверьми торчишь, а еще «октябрёнок»!
— Николай Захарович, а правда война началась? — лепечу я, а самого прямо трясёт от страха.
— Да еще какая! — орёт он, раскрасневшись и захлопывает дверь.
Вот тут меня совсем затрясло. Началось! Подлые капиталисты развязали всё-таки войну.
Все уже наверно на фронт записываются, а я еще тут. Хотя какой фронт, наверно все в бомбоубежище убежали, и противогазы получают, а я здесь ошиваюсь. Бегу по школе, всего колотит, музыка эта страшная играет и голос диктора «Сегодня бу, бу, бу...»
Но я парень то неробкого десятка, в себя быстро пришёл, достал из портфеля свой пистолет с пистонами, добежал до подвала, смотрю: двери закрытые. Наверно, уже ждут прилёта американских ракет. А так погибать не хочется в восемь лет, аж жуть. Я постучался, не открывают. Залег тогда на лестнице, забаррикадировался портфелем и жду ядерной войны. Вдруг слышу, идёт кто-то. Наверно, американские шпионы уже по школе ползают. Надо стрелять гада, чем я хуже Павлика Морозова, стану «октябрёнком»-героем.
