Гюнтер Лофлёр - Зарубежный криминальный роман
— …не должны в других бросать камни, — прерывает его издатель. — Я знаю. Еще будучи мальчиком, я это понял. Жаль только, что потом я поступил опрометчиво и немалую часть моего состояния инвестировал в тогдашнего короля музыки, потому что поверил слухам о якобы солидности этой фирмы.
На этот раз Антоний еще сильнее теребит галстук.
— Нет, — хрипит он, тяжело дыша от негодования. — Нет, господин Шульц-Дерге, так нельзя! То, что вы говорите — чудовищное оскорбление. Неужели вы не хотите по-деловому…
— Разумеется, — тут же уступает издатель. — Разумеется, хочу, дорогой господин Эндерс. Вот почему я и звоню вам. Я хочу полюбовно решить с вами одно необычайно серьезное дело. Как вы смотрите, если мы прижмем к стенке и совместными усилиями раздавим огромную техасскую вошь?
Шульц-Дерге делает паузу, чтобы дать партнеру подумать над своими словами. Эндерс тоже пока молчит. Когда наполовину переварил услышанное, он медленно произнес:
— Ну-ну, до сих пор целью моей жизни было не давить вшей, а выпускать грампластинки. Но, если можно, поподробнее объясните мне…
— Непременно, непременно, именно это я и собираюсь сделать. — Шульц-Дерге смеется. — Если позволите, я немедленно введу вас в курс дела.
Антоний утвердительно бормочет:
— Да-да, прошу вас. — И Шульц-Дерге торопливо объясняет ему обстановку.
Когда Эндерс отходит от телефона за карандашами и бумагой, издатель смотрит на часы, тикающие над письменным столом. С тех пор, как он вошел в квартиру, прошла четверть часа. Все еще может окончиться хорошо. Быть самым быстрым в стрельбе, опередить противника — это очень важно в жизни.
XI
— Начало я пропускаю, — говорит Шульц-Дерге в телефон. — Во-первых, оно менее важно, во-вторых, я его неплохо запомнил и могу довольно точно пересказать.
— Хорошо, — оживленно отвечает Антоний. Из его голоса исчезла чопорность. Хорошо, хорошо, давайте стреляйте, я готов для записи самой важной стенограммы в моей жизни.
И Шульц-Дерге диктует написанное Уиллингом:
«Наутро после бессонной ночи, в течение которой я бесплодно пытался пролить свет на скопившиеся бесчисленные проблемы, я пересек высокий портал спирального дворца „Шмидта и Хантера“, чтобы приступать к моей более чем сомнительной службе. Напряженный, готовый к неожиданным событиям, которые принесет день, я открыл дверь бюро Бертона. Бертон сидел за письменным столом и читал утренние газеты. Когда я вошел, он встал и вышел мне навстречу. Без лишних слов он приступил к объяснению моего первого задания.
— Будучи представителем такой крупной фирмы, как наша, вы можете оказаться в различных ситуациях. Поэтому на фирме существует неписаный закон — каждый сотрудник, прежде чем ему доверят важные задания, доказывает свою квалификацию. Мы должны быть убеждены, что он обладает теми качествами, которые мы считаем необходимыми для зачисления в штат: мужеством, хладнокровием, находчивостью, умением хранить тайну. Вы готовы позволить нам испытать ваши качества?
Я усмехнулся. Мне показалось, что за время моей трехлетней борьбы во главе профсоюза полевых рабочих Ивергрина я не раз перед „Шмидтом и Хантером“ демонстрировал эти качества.
Так как я ничего не ответил, Бертон сунул мне в руки маленький пакетик и продолжил:
— Я считаю вашу улыбку знаком согласия. С этой вещицей вы отправитесь в обувной магазин „Антиблистер“, где вы должны незаметно проникнуть в апартаменты хозяев и положить ее под кровать супружеской четы Гольдмунд.
Я потряс пакетик и мне показалось, будто в нем что-то звякнуло.
— Ради Бога, будьте осторожны, — недовольно заворчал на меня Бертон, но его лицо при этом осталось неподвижным. — Иначе вы провалитесь еще в начале экзамена. Содержимое пакета очень хрупкое, это тонкое стекло. Вторая часть вашего задания состоит в том, чтобы завтра эту вещицу извлечь оттуда и принести сюда. Потом я должен убедиться, что стеклянные трубочки остались в целости и сохранности.
Я покачал головой.
— В спальню? — пробормотал я. — Как же я туда войду?
— Решить эту проблему — часть вашего задания, — лаконично ответил Бертон. — Вам придется так спрятать пакетик под кроватью, чтобы никто его не нашел, а назавтра вы бы сумели вытащить его. В доказательство того, что вы действительно отыскали спальню, этим фотоаппаратом вы сделаете снимок индийского настенного ковра, который там висит.
Я засмеялся.
— Снимок настенного ковра? Его наверняка можно раздобыть другим способом.
— Нет, — резко возразил Бертон. — Не получится. Объект, о котором идет речь в данном случае, существует в единственном экземпляре. Он изготовлен Исааком Порфирогенетосом.
— Исааком Порфирогенетосом? — тихо переспросил я.
— Исааком Порфирогенетосом.
— А если ковер там не висит?
— Он там висит. Причем в спальне. Другого такого вы нигде не найдете.
Я пожал плечами и собрался идти. Бертон удержал меня.
— Подождите. Никому ни слова. Молчание — наш высший принцип. Зарубите это себе на, носу.
Со смешанным чувством досады и веселья я покинул бюро. Перед шахтой лифта я поднял голову. Наверху жила Джейн. Наверное, можно поехать наверх. Я взглянул на часы. Еще слишком рано. Чем кончится вся эта история? В задумчивости я вышел из здания. На сверкающих металлических плитах отражалось горячее солнце. На небе ни облачка. Я осторожно взял пакетик за бечевку и зашагал в сторону площади Линкольна.
По дороге я раздумывал, а не плюнуть ли мне на странное поручение моего нового шефа. Не вышвырнуть ли пакетик в ближайший мусорный ящик и бросить только что начатую работу? Но старик Генри говорил, что людям Литтл Гарлема я могу принести немало пользы, если приму предложение Шмидта. Значит, мне нужно проявить выдержку. Главное, чтобы удалось сохранить хорошую мину в плохой игре. Вот лозунг настоящего момента!
Охотнее всего я бы отправился к Меньшикову, но меня предупредили, чтобы я этого не делал. Старого алкоголика, который тосковал по жизни, как старая дева по Святому Духу, я решил отыскать только потом, если не будет другого выхода.
Я нерешительно прогуливался взад и вперед перед обувным магазином, рассматривая при этом модели на витрине. Рядом беспрерывно вертелись створки широких дверей. „Антиблистер“ был процветающим магазином, самым большим в области. Наконец я собрался с духом и вошел.
У одной стены стоял огромный аквариум. В неярком свете лампы плавали причудливые, словно нарисованные кистью художника, рыбы. Над ним висел широкий ковер работы индийского мастера. Чудесными сияющими красками был изображен уголок дикой природы: неподражаемой красоты Гранд-Каньон с голубой, пенистой, кипящей водоворотами Колорадо.
Было трудно оторвать глаза от чудесной картины. Но если я все же так сделал, то лишь потому, что искал другой шедевр. Примеряя одну за другой несколько пар ботинок, я шарил взглядом по огромному помещению. Три двери из салона вели во внутренние помещения.
Я выбрал ботинки среднего качества, не преминув заметить при этом, что искал нечто другое. Продавщица попросила меня прийти попозже — с минуты на минуту магазин ждет поступления товара. Я поблагодарил ее, расплатился и медленно побрел по впечатляющему залу с произведениями искусства на стенах к двери цвета слоновой кости в левом заднем углу. В правой руке я держал два пакета — один от Бертона со стеклянным трубочками, другой с только что приобретенными ботинками, а левой — осторожно нащупал сверкающую серебром дверную ручку. Одновременно я сделал вид, будто хочу идти дальше. Мой взгляд был устремлен туда, где между высоких этажерок висела написанная маслом картина. Я склонил голову набок, чтобы полностью прочувствовать красоту этого пейзажа. Я тянул и дергал ручку двери, одновременно делая вид, что всерьез размышляю, рукой какой знаменитости могло быть написано это полотно.
Разумеется, я не остался незамеченным, на что так надеялся. Я уже снял руку, раздосадованный, что дверь закрыта, как вдруг за спиной прочирикал звонкий, как колокольчик, голос:
— Оригинальное изображение моря, господин, — гордость нашего дома. Выход находится на противоположной стороне.
Я вздрогнул, вежливо поблагодарил за подсказку, бросил на „оригинальное изображение моря“ еще один оценивающий взгляд, будто сомневаясь в его подлинности, и вышел из магазина.
Не спеша я завернул за угол. От площади Линкольна отходила Хантсвилл-роуд, одной из ее боковых улиц была Дарк-лейн. Этот исключительно мрачный переулок начинался в Центральном парке с его хрустящими гравийными дорожками и высокими, посаженными в незапамятные времена столетними деревьями. На Дарк-лейн выходила ограда обувного магазина, за которой находился огромный двор с сараями и гаражами. Оттуда можно было, наверное, проникнуть внутрь здания.
