Сергей Зверев - Дрессированная смерть
В принципе, одноглазого такое положение вещей вполне устраивало. Он и не думал претендовать на какое-то лидерство, не умел принимать решения или долго думать над одним вопросом. У боевика для этого был слишком примитивный склад ума. Но Омар именно за это и ценил его. Мустафа был человеком дела, идеальным исполнителем приказов, хоть и излишне жестоким.
Так, когда несколько лет назад Омар узнал о крупной партии опия-сырца, следовавшей в Россию из центрального Афганистана, он вышел на человека, которому предстояло стать курьером, и узнал маршрут следования каравана. При желании Омар мог бы поставить условие, ведь территорию и единственную дорогу контролировал он: груз продают ему за полцены, а потом он получает сполна в России. Но он перекупил только курьера и решил захватить весь груз. Планы смешал Мустафа, которому был поручен захват груза. На общую беду, он должен был встретиться с курьером-караванщиком прежде, чем тот получил опий. Одноглазому показалось, что курьер не слишком любезен, и Мустафа, не привыкший к такому обращению, схватил автомат – приложился караванщику по темечку. Одноглазый не рассчитал силы и при ударе снес половину черепа. Из-за гибели курьера маршрут каравана изменили.
В результате Омар потерял на этом больше двух сотен тысяч долларов и с тех пор особенно тонкие поручения давал более сообразительному Масуду, но с самыми строгими инструкциями и оговорками. Зато в случаях, когда не требовалось особой смекалки, когда больше нужна была наглость, заменить Мустафу было просто некем. В военном плане он был неплохим стратегом и знал тактику ведения боевых действий.
Одноглазый считал, что вполне грамотно поставил засаду. Вот только действия заложника не смог проконтролировать – расслабился во время долгого ожидания и не успел обрубить связь, после того как пилот сказал все самое главное. Конечно, на запросы радиста можно было вообще не отвечать, но в этом случае десантники вряд ли бы сунулись на борт без предварительной разведки, а это как раз и ломало цель одноглазого – сыграть на неожиданности. Он не учел того факта, что поставленная засада в случае ее обнаружения превращается в ловушку для него самого. Авиалайнер находился прямо в самом центре огромной пустой площади и, окруженный спецназом, становился превосходной западней для боевиков на борту. У них оставался один козырь – около десятка пассажиров, которые автоматически превратились в заложников. Мустафа знал, что такой довод убедительно действует на цивилизованных людей. Для него, как и для большинства афганцев, возмужавших во время непрекращающейся войны, это, правда, было малопонятно. Он не умел ценить чужую жизнь и не мог представить, что кто-то сможет диктовать ему свои условия, прикрываясь парой его единоверцев. Вот если бы родственниками – это другое дело. Но отец Мустафы умер уже давно, сестра жила замужем в Кабуле, а двое младших братьев вели такой же, как и он, образ жизни в одном из партизанских отрядов, но только уже в Чечне. Оставались две дочери, но к ним русскому спецназу было не подобраться.
Одноглазый считал, что сам он гораздо большего добился, чем его братья, и всегда вспоминал о них с чувством превосходства. Сейчас Мустафа был не в лучшем настроении, но и особенно не переживал. Он не спеша протер нож, сунул его в ножны, висевшие на поясе. В кабине, кроме него и еще не остывшего трупа, находился молодой боевик. На вид ему было лет восемнадцать, своего возраста он и сам не знал. В отряде он был полгода и еще не успел отличиться, но умел мастерски стрелять и обращаться с ножом. Этим он Мустафе и приглянулся, теперь был у него своего рода адъютантом.
Одноглазый лишь хмуро глянул в его сторону, давая понять, что к разговору он сейчас не расположен. Вернувшись в кресло, он еще минут пять всматривался в сумерки.
– Они сейчас не появятся, – сказал парень, – они не дураки, хоть и неверные. Понимают, что мы их зарежем, как баранов.
– Придержи язык, пока я сам тебе его не вырезал, – лениво ответил Мустафа.
Парень мгновенно замолчал, понимая, что попал под горячую руку, и опасаясь гнева командира. Но одноглазый самодовольно сказал:
– Сейчас посмотрим, как они не появятся. Ко мне сами приползут.
Резко поднявшись, шагнул к выходу, по пути чуть не поскользнувшись на крови пилота, обильно залившей пол в кабине и приборную доску. Ход мыслей Мустафы был предельно прост: угрожая жизням заложников, потребовать сдачи оружия военными. При этом он сделал вторую ошибку: одно дело, когда захват заложников происходит в крупном европейском городе и переговоры ведутся под контролем высших официальных лиц страны, под прицелом десятков телекамер, а требования являются предельно простыми, вроде миллиона долларов и заправленного под завязку самолета на полосе. Совсем другое, когда события происходят в мятежной провинции оккупированной страны, далеко в горах, без свидетелей, и спецназ не американский, а российский. Плюс ко всему выдвигается абсолютно невыполнимое для спецназа условие – сложить оружие и сдаться бандитам в таких обстоятельствах. Но положение вещей на данный момент было в его пользу, заложники в его руках, значит, и диктовать он мог с позиций силы.
Войдя в салон, Мустафа осмотрелся. Вроде бы все в порядке, все как надо, но что-то безотчетно беспокоило. По бортам самолета в начале и в конце каждого из двух салонов расположились боевики. Еще двое сторожили открытый люк. Небольшую группку пассажиров-заложников согнали в хвост. В большинстве своем это были женщины и дети. Единственный глаз Мустафы остановился на белой женщине. Привлекательная блондинка, одиноко сидевшая возле иллюминатора, нервно постукивала длинными ногтями по подлокотнику кресла. Стройные женские ноги заставили одноглазого облизнуться, и если бы не предупреждение Омара…
– Эй! – он махнул рукой, приглашая ее следовать за собой.
Женщина не шелохнулась. Казалось, Лариса его не слышит. Тогда он сам подошел и, схватив за ее тонкую руку, сильно встряхнул.
– Отпустите! – блондинка сопротивлялась вяло.
Не обращая внимания на крики, Мустафа потащил ее к выходу. Один из боевиков тут же распахнул перед ним люк, ведущий наружу. В широкий проем сразу же ворвался холодный ветер, и одноглазый поежился. Несколько секунд он пытался что-то разглядеть в темноте, потом, схватив заложницу за горло и, держа ее перед собой, стал кричать в темноту на пуштунском языке, уверенный в том, что с десантниками наверняка прибыл и переводчик, с каждым словом он распалял себя все больше и больше:
– Эй вы, шакалы! Кто там прячется! Все меня слышат? Я приказываю сложить оружие и лечь на землю. Даю вам на это двадцать минут. И если не увижу стволы в одной куче, а вас в другой, я намотаю ее кишки на этот нож. – Мустафа выхватил свой кинжал, который на самом деле выглядел устрашающе.
Женщина отчаянно закричала в темноту:
– Спасите!
Это разозлило Мустафу, он отдышался:
– Тебе никто плохо не сделает, – прошептал он и крикнул. – А потом каждые пять минут в вашу сторону будут лететь головы остальных. За полчаса, я думаю, мы управимся.
Из темноты в ответ – ни шороха, ни звука. Мустафа втянул женщину внутрь самолета и отпустил ее.
– Возвращайся, – он махнул рукой, – с женщинами не воюем.
Возможно, если бы Омар не предупредил Мустафу перед отъездом не причинять вреда русским, он позволил бы себе по отношению к русской красавице больше, но бригадного генерала Мустафа не мог ослушаться.
Лариса, не понявшая ни слова, но уловившая интонацию, заспешила в хвост самолета.
* * *Утренние лучи солнца игриво прошлись по вершинам скал, но на дороге все еще царили сумерки. По узкой серпантинке катилось несколько джипов, которые сопровождали старый добитый «ЛАЗ» и грузовик, заваленный багажом пассажиров, из самолета забрали все до единого чемодана. Стуча ржавыми панелями, автобус медленно подымался в гору. Казалось, что в любой момент мотор может заглохнуть и автобус покатится вниз. Но, к счастью пассажиров, этого не происходило. «ЛАЗ», натужно ревя мотором, преодолевал подъемы.
Поправив на плече лямку, на которой болтался совсем новенький «калаш», боевик поднялся со своего места. Перебирая руками за поручни, чтобы не упасть от сильной тряски на выбоинах и ухабах дороги, он пошел по узкому проходу между сидений. Мерил настороженным взглядом каждого из заложников, которыми был забит весь «ЛАЗ», недовольно кривил небритое лицо, скалясь, демонстрировал ряд железных зубов. За всю свою жизнь боевик еще никогда не видел столько чернокожих. Остановившись подле сиденья, на котором разместились две запуганные африканские девочки, он придержал ствол автомата и прикоснулся рукой к лицу одной из них. Почувствовав чужие шершавые пальцы, девочка прикрыла лицо руками и заревела. Она не знала, что делать, первое, что пришло в ее маленькую головку, – просить пощады. Реакция ребенка озадачила боевика. Он пощелкал пальцами перед ее носом и проговорил что-то ласковое. Ничего плохого он не замышлял, просто было любопытно. Негритянка улыбнулась сквозь слезы. Громко засмеялся и боевик, вернулся на прежнее место.
