Валерий Гусев - Не стреляй первым
Я нырнул за ним в отверстие, нора эта была настолько, узкой, что Максимыч своим телом ее, как бутылку пробкой, закупоривал – даже свет фонарика не пробивался.
Довольно долго мы передвигались ползком, ощутимо вниз. Становилось все холоднее. Но и просторнее. Наконец мы встали на ноги. Максимыч раз за разом уверенно сворачивал то в один, то в другой проход. Я же почти сразу потерял ориентировку. Ну, может быть, верх от низа еще мог отличить, Не больше.
– Не вспоминаешь? – спросил Максимьхч. – Вон там, за выступом, ты кинжал нашел, помнишь? А вот в том зале, что мы прошли, ты заблудился. Там посередке такой столб каменный стоит, ты вокруг него три часа ходил, пока я тебя не нашел; осторожно ближе к стене прижимайся. Тут дна нету.
По узенькому карнизу, вплотную к стенке, мы миновали какой-то бездонный провал, откуда тянуло таким тяжелым зловещим холодом,, что я чуть глаза не закрыл. Камешек, сорвавшийся с карниза, похоже, так до дна и не долетел.
– Вез, – сказал Максимыч, нагибаясь. – Теперь опять ползком. Застряну ведь.
Проход становился все уже. Я полз за Максимычем, задевая плечами стены, стукаясь затылком, все ниже пригибая голову.
Каково же бедному Максимычу? Он пыхтел все сильнее и прерывистей. Приостановился, засучил ногами, пролез, видимо} самое узкое место. Мне даже почудился звук, с которым штопор выдергивает упрямую пробку.
Я двинулся следом, и вдруг мне под руки попало что-то мягкое.
– Что за черт? Тряпье какое-то.
– Ты сказал! Тряпье. Штаны это мои. Содрались штаны. Давай их сюда, – он протянул в отверстие руку.
Теперь мы оказались в довольно широком, сводчатом и бесконечном, коридоре. Где-то далеко впереди виднелся слабый свет.
Максимыч натянул брюки, подпоясался.
– Ты бы потуже ремень затягивал, – серьезно посоветовал я. – Так вот на улице потеряешь штаны и не заметишь.
– Замечу, – успокоил меня Максимыч. – Как холодно станет, сразу и замечу. Пошли, Теперь тихо надо. Самое гнездо должно быть впереди.
– Что это за свет? – спросил я.
– Там щели есть наружу. Хорошо видать.
Мы шли все осторожнее. И не зря. Коридор расширился, а там, где он снова сужался, была деревянная дверь. Это бы ничего, но перед ней маячил, прохаживался человек – в десантном комбинезоне, с автоматом на плече.
Мы подобрались поближе, залегли за какой-то выступ, вроде порожка.
– Здесь без боя не прорвемся, – шепнул мне прямо в ухо Максимыч и достал нож. – Но по-тихому пока,
– Ты или я? – одними губами спросил я.
– Ты. Мне потом подзаряжаться долго надо. Поберегусь.
Я переложил пистолет в левую руку, взял нож, примерился. Охранник теперь стоял к нам спиной. Это не очень здорово.
– Чего ты ждешь? – нетерпеливо ткнул меня в бок Максимыч.
Я привстал, оперся на колено. Легонько стукнул рукояткой пистолета о камень – охранник резко повернулся на звук, я бросил нож – он вошел хорошо – в шею, чуть повыше ключицы. Ему словно ноги подрубили, рухнул на землю.
Мы подбежали к двери, Максимыч подхватил автомат. Я толкнул дверь, она распахнулась. За ней оказался, на беду свою, еще один клиент. Максимыч срезал его короткой очередью.
Здесь было совсем светло, по стенам висели лампы. Неплохо устроились. А вот и они!
Навстречу бежали несколько человек, ударили без разговоров из автоматов. Мы прижались к стенам. Максимыч бросил гранату и крикнул ей вслед: «За наше счастливое детство!» Она упала, поскакала по полу, стуча, как бильярдный шар, и наконец взорвалась. От стены отделился человек, рухнул на пол – в осадок выпал. Остальные снова врезали со всех стволов. Становилось жарко. Грохот, вспышки, лопающиеся лампочки, чмоканье в стены и визг рикошетящих пуль. И пыль. Густая, противная.
Один из охранников рванулся нам навстречу под прикрытием огня, но попал, кажется, под пули своих, упал. К нему подбежал здоровенный амбал, наклонился, но уже не выпрямился – так, согнувшись, и ткнулся лбом в стену.
Двое оставшихся кинулись назад. Мы их догнали, пулями. Перескочили через их тела. Еще одна дверь. Ударились в нее разом – чуть не убились. Она даже не дрогнула.
– Эх, граната у нас одна была… – пожалел Максимыч. – Может, у этих есть, – он кивнул назад и снова ударился в дверь.
– Погоди, – сказал я. – Тут умом надо. – И потянул дверь за ручку. – Она в эту сторону открывается, стало быть.
Максимыч засмеялся:
– Это ты нарочно?
За дверью был небольшой зал, обжитой, уютный. Даже ковер синтетический на полу. И кровать. И другая мебель.
Среди этой мебели стоял Рустам, обняв Ларису и прижав к ее виску дуло пистолета.
– Бросайте оружие, – сказал он. – Бросайте, бросайте.
Мы переглянулись, положили оружие на пол.
Рустам навел пистолет на меня:
– Руки!
Мы подняли руки над головой… И вдруг под сводами зала, многократно усиленный эхом, раздался панический вопль Макса:
– Мышь! – Его остановившийся в ужасе взгляд уперся в штанину Рустамовых брюк, по которой карабкался серый мышонок.
Рустам вздрогнул, на мгновение скосил глаза. Лариса, взвизгнув, ударила его локтем в живот и одновременно коленом в пах. Он выронил пистолет, согнулся. Лариса подхватила его оружие, бросилась к нам и вцепилась в меня – тоже мышки испугалась.
– Привет тебе, – сказал я. – Только не плачь. Краска потечет.
Мы подняли свое оружие. Рустам смотрел на нас злобно, испуганно, но непримиримо.
– Это он на тебя насылал своих людей, – сказал я Максимычу. – Обрушь на него своды.
– Много чести, – проворчал Максимыч, поддернул штаны и нажал на спуск.
Мы собрали оружие и самым коротким путем выбрались на поверхность.
Нас ослепило осеннее солнце в синем небе. Под нами лежал красивый старинный город нашего детства. Отсюда он казался чистым, светлым и мирным. Купола церквей, сияя золотом, взбегали в небо. А еще дальше начинались поля и леса, моя земля родная, которую нам еще чистить и чистить от всякой скверны – до скончания нашего века.
– Все, – сказал Максимыч. – Теперь пошли ко мне в подвал водку пьянствовать. Поручик заждался.
– Нет, – сказал я. – У меня еще одно дельце есть. Я быстро.
Я отвез Ларису и Максимыча в подвал и поехал на Выселки.
Котяра был уже там, потерянно бродил по пепелищу.
– Эй! – окликнул его я. – Денежки ищешь? Вот они – и поднял повыше «дипломат».
– Опять шутишь, Серый? – недоверчиво подошел Котяра.
– Какие шутки? Рустам просил тебе передать. Держи, Можешь не считать, все твое, заработал.
Он схватил «дипломат» и побежал к машине, нырнул внутрь. Что-то заставило меня броситься на землю. Я не думал, что он такой нетерпеливый.
Над машиной полыхнуло пламя, грохнулось и разлетелось во все стороны. По заслугам и честь.
Видит Бог, я не стрелял первым. Я в него вообще не стрелял. Я эту сволочь и пальцем не тронул, стало быть…
Подъезжая к старой гостинице, я увидел Ларису. Она шла с огромной сумкой, из которой торчали горлышки бутылок, палка колбасы, батон хлеба и баллон с «Пепси»,
Мы спустились к двери подвала. На ручке болтался клочок бумаги. Я снял его, показал Ларисе: «Ночую в Пещерах, вернусь завтра. Макс».
– Фокусник! – пробормотал я, отпер дверь, включил свет и поставил сумку на пол. И что-то капнуло рядом с ней.
– Боже! – вскрикнула Лариса. – Ты ранен!
Опять этот фокусник. Рукав куртки был порван. Видимо, зацепило какой-то железкой от машины Мышелова,
– Сейчас ты меня перевяжешь, как в детстве, – сказал я. – Оторвешь подол от своей любимой нижней юбки. Но сначала я сделаю один звонок.
– Здесь Серый Штирлиц, – представился я, – Федорыч передай Женьке: пусть на меня не рассчитывает и выходит поскорее замуж. А Светлову скажи, что все путем, я – в отгуле, И добавь, мол, у Серого арсенал теперь богатый – автоматов навалом и патронов без числа. Пусть он тот ствол, что пожалел для меня, себе в… Ты верно понял, Федорыч. И еще скажи, что личный состав под моим флагом покруче будет, чем у него в управлении, надежные бойцы. Один даже в звании Поручика, из старой гвардии. Так что Серый трубку мира надолго закопал и на тропу войны выходит, стало быть.
– Не надо его дразнить, Леша. Он сказал, что ты поумнел, – обрадовал меня Федорыч.
– Заблуждается. Он не все еще знает. Но первым я не стрелял, – и положил трубку.
Лариса подошла ко мне. Обняв ее, я почувствовал, что Яка, пожалуй, права – одной ненавистью жить нельзя.
А вот насчет того, кому стрелять первым, это еще надо подумать.
– За тобой должок, – крикнула Яна. – Я жду!
