Олег Маркеев - Цена посвящения: Время Зверя
— Я эту проблему решила. А вы?
— Не понял?
Лиза загадочно улыбнулась.
— Неужели вы такой наивный?
— Получается, да.
— О-хо-хох, — вздохнула Лиза. — Как вы думаете, о чем все гадали на похоронах? — После паузы она сама ответила: — Как скоро вдова заведет себе официального любовника и как Карина распорядится своей долей наследства.
— Это дело Карины. — Максимов сознательно не стал лезть в интимную жизнь вдовы.
— Не-а. — Локоны на голове Лизы качнулись, две прядки лизнули щеки. — Завещания я не читала, но и так ясно, что Карина — единственный наследник, достигший совершеннолетия. Брату нет шестнадцати. Остаются только Карина и ее мама. Контрольный пакет акций у них. Сейчас либо совет акционеров выкупит пакет, либо дамы срочно найдут мужика и посадят во главе совета. Есть промежуточный вариант — мужика им находят.
«Есть еще один промежуточный вариант — им находят мужика со снайперской винтовкой», — мысленно добавил Максимов.
— Круто, согласитесь. Просто Сидни Шелдон, — не остановилась на достигнутом Лиза. — Так что определяйтесь. Да, вы в курсе, что у Карины имеется официальный жених? Мальчик нашего круга, с хорошим образованием, набирается опыта в аудите Газпрома. Перспективный мальчик. Но лично я ставлю на вас. Знаете, почему?
Она покосилась на Максимова, но ответа не дождалась.
— Вы — хищник. И даже не пытаетесь это скрыть.
— И все? — с иронией спросил Максимов.
— Разве мало?
Лиза, газанув на повороте, круто выбросила машину с грунтовки на шоссе — сразу в левый ряд. Ударила по рычагу коробки передач, до отказа вдавила педаль газа.
Ускорение вдавило Максимова в кресло. Ветер пронзительно завыл в оконной щели, острой бритвой полоснул по щеке к виску.
Мимо мелькнул кузов трейлера. Салон залил яркий свет фар. Водитель оглушительно рявкнул вслед клаксоном. Лиза вскинула над плечом оттопыренный указательный палец.
Потом им же нажала кнопку на панели.
Справа от руля вспыхнуло колечко лунного цвета, запульсировало в такт ударившей из динамиков музыке. Тягучий, надсадный рок залепил уши. Брутальный «Раммштайн»[13] начал свой железный марш.
— Вот так, как Рикки и Мелори[14], — звонкий голос Лизы перекричал вой ветра и рев гитар.
«Не хе-хе себе! — усмехнулся Максимов. — Подросли девочки».
Карину он научил пружинной готовности к выстрелу. Сможет ли Лиза, эта барышня с капризным профилем, как на пушкинских почеркушках, убить, если потребуется? Не раздумывая ни секунды и не изводя себя потом годами?
«Да», — услышал он в вое ветра.
«Да», — согласился Максимов.
Лиза, знала она это или нет, относилась к проклятому племени прирожденных убийц.
Дикарь
В салоне машины громыхал «Раммштайн».
Дикарь в голос захохотал от приятной щекотки низких ритмов, казалось пробравшихся в живот.
Музыка марширующих орков[15]. Легионы разбуженных бесов выступили в Великий поход. Бараны, встав на задние ноги, закатив глаза к звездам, побатальонно печатают шаг. Лысые головы сияют, как каски, скрипят складки на тупых загривках, на вздувшихся бицепсах корчится руническая вязь. Правая ладонь в непроизвольной эрекции взлетает вверх. Девки скулят, как суки по весне. Такие не пощадят, порвут до ушей. И черт с ней! Слава их веселому, бешеному богу!
— Дранг нах нахер! Дранг нах нахер! — перекрикивает ревущий зал Дикарь.
Патриоты с лицами пэтэушников долбят бутсами скрюченное тело торговца арбузами.
«Дранг нах! Дранг нах! Дранг нах!»
Хлипкие студенты в такт барабану надувают щеки и выпячивают скошенные подбородки. Им тоже хочется крови. И пиво. Сначала — пиво, кровь — потом.
«Дранг нах, дранг нах!»
Подонки в дорогих костюмах делают строгие глаза, а холеные пальцы невольно отбивают дробь на сафьяновой коже портфелей. От ухающих ритмов в паху нарастает нервный зуд. Им тоже хочется. Мирового господства — всех баб и всего золота мира.
«Трах-тах-тах-трак-такт, трах-нахт-такт!»
— Бей не наших, бей не наших! — в вольном переводе кричит Дикарь.
Он гонит по разбитой грунтовке. Джип смело штурмует глубокие рытвины, утробно ревет, разгребая протекторами грязь, разбрызгивает тупой мордой грязную воду. Фары мутным светом протыкают ночь.
Грунтовка обрывается, дальше — перепаханное бездорожье. Два снопа света прошивают редкий кустарник.
Дикарь бьет по тормозам.
Тиранозавр терракотового цвета, тяжко переваливаясь на рессорах, пробуксовывает вперед. Трещат проломленные бампером кусты. В свете фар, как голые кости, белеют измочаленные ветки с содранной на изломах кожей.
Грохочет прощальный аккорд брутального марша «Раммштайна».
И сразу же к забрызганным грязью стеклам прилипает ночная тишина.
Дикарь расслабленно откидывает голову на подголовник. Закрывает глаза.
Сумасшедший тамтам в груди ухает все реже и реже, глуше, глуше, глуше, пока не замолкает совсем.
Тишина и покой. Глухая темень вокруг и в груди.
Острый кадык Дикаря судорожно дергается, из горла вырывается сухой кашель.
Он сипло, прерывисто дышит. Через несколько секунд сип переходит в короткое подвывание.
Дикарь поднимает голову и смотрит на себя в зеркальце.
Из узкой зеркальной полоски на него смотрят прозрачно-чистые глаза с точечными зрачками. Дикарь улыбается своему отражению. Он не видит, но знает, улыбка сейчас — волчья.
Он рывком распахивает дверцу. Прыгает в темноту.
Ноги путаются в мокрой траве. Но он упрямо идет вперед в ночное поле.
Тьма залепляет глаза и уши, через ноздри входит в тело, и его движения становятся грациозными и экономными, как у зверя, вышедшего на охоту. Он скользит сквозь побитое дождем разнотравье, легко и проворно, ничем не выдавая свое присутствие на этом затихшем ночном поле.
Дикарь останавливается, срывает с султана дрока горсть пожухлых семян, подносит к носу. Ноздрями впитывает горький пряный аромат, ловит в нем остро-кислую нотку.
Стая залегла где-то поблизости. Вожак оставил ему знак.
Дикарь оглядывается через плечо. Там, где под тучами еще тускло светится стеклышко заката, остался дом Матоянца.
Дикарь хищно скалит зубы. Из горла вырывается брехание сытого пса.
Он разбрасывает руки крестом. Стоит, запрокинув голову. В низком небе от горизонта до горизонта распластала черные дуги гигантская свастика.
Дикарь начинает медленно кружиться, с каждым оборотом увеличивая темп. Полы плаща распахиваются, сухо хлещут по высокой траве.
Водоворот туч над головой оживает, все быстрее и быстрее проворачиваются темные крылья свастики, пока не сливаются в сплошное черное месиво.
Дикарь чувствует поднимающуюся к горлу горячую волну. Она рвется наружу, а он держит ее, сжав горло. Уже становится невмоготу, красная муть застит глаза, легкие требуют воздуха, а горло — крика. И Дикарь, замерев, вытягивается вверх, и выпускает наружу протяжный вой.
Клич зверя взлетает ввысь, к низким тучам. Заставляет замереть в ужасе поле и будит лес, черной полосой окруживший пустошь.
Дикарь не знает, он чувствует, что его призыв услышан. Лес очнулся от сна, недовольно загудел.
Дикарь кружится на месте, штопором вкручивая волчий вой в сырую мглу. Он не слышит себя, не замечает ничего вокруг, он сам стал этим воем. Тягучим, холодящим кровь зовом к охоте.
И стая услышала его. Лес донес ответный клич. Десяток волчьих глоток, пересохших от возбуждения, завыли:
— Охота-а-ау!
Дикарь падает на колено, впечатав ладонь в землю. Склонив голову, с кряхтением дышит. Подтянутое брюхо упруго выталкивает через оскаленные зубы горячий воздух…
Он вскинул голову и встретился взглядом с желтыми глазами вожака.
Дикарь исторгнул низкий, крякающий смех, будто выдавил горлом комок. Он знал, ничто так не пугает зверя, как смех человека. Никто, кроме человека, в Лесу не умеет смеяться. Особенно так, чтобы брюхо свербило от низких частот.
Вожак прижал уши. В стае, державшейся полукругом в сторонке, кто-то коротко проскулил, будто получил пинок в ребра.
— Еще одна охота, Вожак! — Дикарь, как и все в Лесу, умел говорить глазами.
В зрачках Вожака вспыхнули янтарные звезды.
Дикарь притянул Вожака за уши к себе, задохнулся от родного запаха мокрой шерсти. Приблизил глаза к глазам. И стал смотреть в их янтарную глубину, отчетливо и ясно представляя себе дом посреди леса, уютно освещенную комнату с низким потолком, людей, сидящих вокруг стола, запах еды…
Он оттолкнул от себя морду Вожака.
— Иди! Счастливой охоты, Вожак!
Дикарь встал. Вожак боком отпрыгнул в темноту.
Серые тени прошуршали в траве.
Спустя минуту от опушки раздался протяжный, тянущий душу вой.
