Александр Грог - Время своих войн-1
Может быть, следов не окажется - скорее всего так, - тогда предстоит скучный день лежания в гамаках. Расковырять назревший гнойник. А перед тем побиться с кем-нибудь об заклад - будет одна большая личинка или гнездо малюсеньких, словно порошок. Потом ливень, и можно будет поиграть в волейбол. Мы каждый день занимаемся этим сумасшествием, голые под стеной воды на песчаной площадке. С одной стороны великие джунгли, с другой великая река.
Потом сделаю свои два выстрела в урода на том берегу и знаю, что опять не попаду. Слишком далеко...
На той стороне с обеда должна подъехать водовозка. Бочку я им уже дырявил, теперь они машину в зеленке тормозят и качают. Шланг так и лежит, не убирают, валяется все дни. Не видно, чтобы суетились, раскатывали. Не боятся, что стибрят. Бомжей на них нет! А нам далеко, только в оптику их суету и разглядываем. Должно быть, там помпа работает, насос. Если бы вечером приезжали, может, и слышно было бы. Вечером звук далеко разносится. Ночью опять словно вязнет в густом воздухе.
У них совсем нет прибрежной зоны, тот берег подмывает, вода там ускоряется и вешает на зелень всякую дрянь, мусор, непроходимая зеленка нависает шапками, только в одном месте прорублено к воде что-то вроде дороги, эта впадина и образует маленький пляжик - площадку. Там все время приходится расчищать подходы, спихивать коряги и стволы.
По сравнению с ними, мы живем роскошно. Огромный пляж, выдающийся в воду песчаной косой. Если только не знать, что под слоем песка. Пройди десяток-другой шагов, и начинает сосать под ложечкой - что-то не так... Еще не прогнулось под ногой, но душа чувствует, предупреждает. Это жидкий перегной, прикрытый сверху слоем песка. Чуть дальше невидимой границы - и провалишься в черный зыбун. Не выдержит верхний слой, уйдешь вниз, всосет. Какое-то время на чистом пляже будет черное пятно, поминание. Еще дальше можно только ползком, но до воды уже вряд ли. Место, до которого можно ходить безбоязненно, мы отметили бамбуковыми колышками. Раньше любимое место отдыха рептилий, теперь наше. Распугали конкурентов на сезон вперед. Этот пляж и есть крайняя точка подковы. Самое безопасное здесь, внизу.
С рассвета выходят два наряда. Один по левой стороне подковы, второй на другую сторону - смотреть следы. Иногда доходим до поселка на сваях. Дальше нет смысла, у здешних крестьян днем и ночью глаза на затылках. Можно свернуть в сторону и возвращаться зеленкой...
После выхода, сразу к пальме, той, что завалилась в сторону пляжа. Привычно смахнуть насекомых - вставлять диски - править спину. Прерываешься только, чтобы опять насекомых согнать - пальма старая, обжили. Но другой, подходящей для меня, нет. Местные каждый раз наблюдают, удивляются - чего ору, мучаю себя. Видят, что больно. А я знаю, что если сейчас не поорать, потом много хуже будет. Спина это еще с Белоруссии - первый госпиталь, первая реанимация.
Хорошо там было. Санитарки уколы делают... Расспрашивают, о чем спрашивать нельзя. Тут спросить, почему себя мучаю, не решаются. Может, я мазохист. Интересно, есть у них мазохисты? То, что садисты каждый второй, это знаем - насмотрелись. Не дай бог однажды под их умение попасть. Смотрю на них, улыбаюсь. И они улыбается. Я, когда спину правлю, все одновременно - и ору, и плачу, и улыбаюсь. На этом берегу можно поорать. Здесь вообще все можно, если только не в секрете находишься.
От постоянного лежания в самодельных гамаках (а они короткие - на нас не рассчитаны), да от подобных хождений ощущение, что стал на всю жизнь горбатым. И по лагерю таким ходишь, чтобы поменьше казаться, вровень с остальными. На нас охота, за нас много больше дают, чем за местных.
С того берега постреливают редко, скорее, чтобы сказать, что они там не спят. До него далеко, потому попасть можно лишь случайно, с великой дури, либо какой-нибудь крутой снайпер из штучной винтовки. Но ни той стороне, ни этой такие снайпера не по карману. Здесь как нигде понимаешь, что войны выигрывает тот, у кого денег больше. Ни тому берегу, ни этому ни за что не выиграть - обнищали, да и река эта треклятая. Нет средств для качественного рывка. Все, что можно заложить, заложено-перезаложено десятки раз. Прииски, шахты, разработки. Патовая ситуация.
Перед дождем прыгаю на песке. Вверх, сколько могу, вниз - отбиваю руками землю и снова вверх, как разомкнутая пружина. Думают, что таким образом молюсь своему обезьяньему богу. В иные дни до тысячу раз так делаю. Привыкли, тут каждый по-своему дурь вышибает. У воды тропический час не так давит, как наверху. Там уже не распрыгаешься. Там я другим занят.
Прыгаю и смотрю, как один из наших натирается куском мыла. Сейчас в старый гидрач будет влезать - Сереге сегодня с мокром схроне дежурить. Как дождем заслонит тот берег, уйдет и заляжет. Дома таких дождей не бывает, чтобы стеной с неба вода валилась, еще чтобы все в одно и то же время, а потом - как отрезало. Хоть часы сверяй.
После небесной помывки подсыхает моментально, можно и вздремнуть. Без гамака спать только стоя. Не вздумай прилечь на покров. Почему? Ковырни ногой или попрыгай на одном месте - узнаешь. На всю жизнь охоту отобьет, если только ты сам не родня расползающимся - тех, что вовсе без ног, и тех, кто лишние отхватил по жадности. Если был здесь бог, наделял природу, то с чувством юмора у него случился явный захлест. Женька мог бы подтвердить.
Внизу у реки - гамаки. В верхнем базовом лагере - палатки, без змей - сожрали их, но туда только через две недели. А уже здесь самые змеиные места. Врали нам, что в запрошлый сезон, одного ненавистного "капрала" (из местных), когда спал, обмазали выделениями самки в ее брачный период. Сползлись со всей округи - палатка буквально шевелилась. Впрочем, сам он к тому времени был уже мертв. Брачный ли период, не брачный - ядовиты одинаково, но в брачный сильно злые. Не слишком мудря, выжгли огнеметом. Лучше бы помудрили, потому как, рванул боезапас, который тот держал у себя. Чудом никого не зацепило. Короче, повеселились. Издали смотрели, как надувались и лопались тушки... Личные вещи обычно оставляли себе на сувениры, на память - кто бляху, кто тесак, а кто новый прицел со "шмалки". Единственный случай, когда никто не рискнул. Закопали на месте со всем его хозяйством. На пару дней разговоров хватило, а потом опять скукота.
Лапша на уши. Мы тоже такой можем понавешать про синих от холода и одиночества медведей. Хотя... Шут их знает. Здесь внизу многое сойдет с рук, будет списано на боевые потери, а в базовом лагере дисциплина насаждается. Мало кому хочется закончить жизнь, когда гнилостные древесные муравьи, вроде наших земляных "стеклях", будут выжирать тебя изнутри через вставленные во все дыры бамбуковые трубки... В любом случае, подобные наборы не для нас.
Каждая царапина, каждый укус - язвочка. Приобретешь похвальную привычку проваривать белье, прожаривать, сушить на раскаленных камнях, коптить в дыму. И различные вариации, пока каждый становится поклонником собственной и начинает убеждать в преимуществе других. Нет смысла плодит паразитов, забираясь в воду. Здесь она настолько напоминает какао, что дома, как бы не ностальгировал по этим местам, в столовой от подноса с гранеными стаканами, заполненных этим напитком, шарахаешься.
Две недели внизу - и пересменка. Отдыхаешь, лечишь язвы, отходишь, отмокаешь душой в верхнем базовом лагере. Достаточное время, чтобы избавиться от подкожных червей, подлечить желудочный сальминоз до степени, что уже не разбрызгиваешь пищу снизу.
Две недели - и опять вниз. Здравствуй, зеленый дьявол, давно не виделись! И опять. До тех пор, пока не кончится контракт или не закопают в зеленке.
Змеи, змеи, змеи... Пальмовые, что устраивают свою жизнь на самой верхотуре, в кроне, тростниковые - зеленые птицеяды. Водяные. И белые, что живут в камнях и под гнилушками... Под слоем, что пружинит под ногой, - собственная жизнь, расползающаяся от шагов или упрямо атакующая, отстаивающая свое место. Каких только не удалось попробовать - запеченных в тесте или золе, мелких, свитых спиралью и рубленых здоровыми кусками, хрустящих на зубах и нежных, целиком приготовленных на пару к самым разным соусам, залитых маринадом, жареных на вертеле. Пил кровь... Сразу живую и коктейль - сливал в рисовую водку, превращая местную "живую" в еще более... Рисовая водка - дерьмо редкостное. Впрочем, все, что крепче десяти градусов, в тропиках форменное самоубийство. Это не в гостинице под кондейшеном водку жрать и там же опохмеляться. Но водку пьем строго - мензурками натощак, подмываемся, как бы, изнутри.
Нам их лекарства не понять; тут и расплющенная в лист полугнилая обезьянка и земляные морщеные коренья... Все это уже за десяток метров от лавки обдает сладковатым гнилосным запахом. Лечимся лучшим средством - настоящим украинским борщом. От здешней кишечной заразы лучший яд. Местных, когда мы их этим борщом угостили, скрутило хуже нашего. И позже, от этого варева держались подальше - круглили глаза, щебетали, пихали локтями новичков, чтобы попробовали.
