Петр Катериничев - Повелитель снов
…У Гермеса были золотые крылатые сандалии и жезл – средоточие магической силы. Его золотой жезл – родоначальник того волшебного жезла, властное движение которого давало силу и действенность заклинаниям всех магов и чародеев последующих времен. В руках с этим жезлом, пробуждающим и усыпляющим людей, Гермес мог входить в оба мира, как в царство живых, так и в царство теней. Как вестник богов, с помощью жезла он насылал на людей сны, в которых и происходило изъявление божественной воли. Будучи посредником между обоими мирами, Гермес, или, по-иному, Ермий, располагал всей таинственной силой, что сокрыта в недрах земли, в обители смерти и сна.
Ермий тем временем, бог килленейский, мужей умерщвленных
Души из трупов бесчувственных вызвал; имея в руках свой
Жезл золотой – по желанью его наводящий на бодрых
Сон, отверзающий сном затворенные очи у сонных[9].
Глава 20
…Гермес провожал души в царство подземелья, он же мог вывести их обратно. Всякое общение живого с умершим происходило только при посредстве Гермеса; и чем более стекалось в Грецию восточных магов, тем более стало расти поклонение Гермесу, как владыке чар и тайного знания.
Но земля – не только источник знания, но и благ; ее владыка – Плутон, ведающий и смертью, и богатством. А вот золото – это дар Гермеса. Золото – это нега, золото – это покой, золото – это власть… Но золото – это смерть! Своим даром подземные духи налагают на человека руку; кто его коснется, тот отдает себя под их власть… Но соблазн неги и власти всегда велик, а потому Гермесу, как владыке металлов, ниспосылались молитвы и творились его именем чары…
…И это – самое немногое из того, что можно рассказать о Гермесе.
Аня долго молчала, потом сказала:
– Ты все это… знаешь, и ты… не боишься?
Что я мог ей ответить? А вспомнилось почему-то… Некогда был я на раскопках древней Гермонасы – города Гермеса… И один из нас ночью решил пойти на раскоп и взял с собой свирель… Играть он только учился, и чтобы никому не мешать… Светила полная луна; стены древнего города заливало белым, а он извлекал из инструмента ужасающие звуки, пока…
…К нам он прибежал напуганным и бледным. И сказал: «Белая тень пришла и стояла долго, пока я не ушел, церемонно ей поклонившись… – Улыбнулся сквозь сведенное тревогой лицо: – Видно, я плохо играл».
Кто это был? Дух жителя города, не захороненного по обряду и потому – обреченного на скитания? Или это была сама Эвридика, чей изысканный слух терзали праздные ученические упражнения нашего товарища?.. Кто скажет?
…Орфей. Его пение и игра покоряли людей, деревья, зверей и даже богов. Когда умерла Эвридика, ужаленная змеей, он оплакивал ее так, что плакало все вокруг. И тогда он пошел в царство мертвых, спустившись через мрачную пещеру Тэнара к берегам священного Стикса. И стоял на берегу, и слышал вокруг себя приглушенные стоны теней, подобные шороху листьев… И вот причалила ладья Харона, и заиграл Орфей, и замер неумолимый страж, очарованный его музыкой, и взошел Орфей в ладью, и переправился через Стикс, и предстал перед Аидом. И снова ударил он по струнам и запел – о своей любви к Эвридике и о том, как счастливы были их дни и как скоротечны, словно соловьиные весны… И его любовь, и его тоска изливались в этой песне… И все подземное царство слушало его пение, и Тантал забыл терзавшие его голод и жажду, и Сизиф прекратил свой тяжкий бессмысленный труд, и сел на камень, который вкатывал в гору, и задумался печально, и, склонив голову на грудь, внимал этой песне сам Аид…
И спросил Аид, зачем сошел Орфей в его царство, и поклялся нерушимою клятвой, что исполнит он любую просьбу дивного музыканта.
И просил его Орфей возвратить ему Эвридику, не навсегда – ведь все рано или поздно приходят в царство теней, – но коротки были ее дни, и кратко их счастье… И разрешил ему Аид вернуться вместе с женою к солнцу и свету, но идти певец должен был вслед за Гермесом и ни за что не оглядываться!
Труден был путь; тропинка шла круто вверх и была загромождена камнями, и уже забрезжил свет… Но обеспокоился Орфей: идет ли за ним его возлюбленная, не отстала ли, не упала – ведь он не слышал ее шагов… Но кто может расслышать шаги тени?.. И тревога смутила его сердце, и он не выдержал, и обернулся, и увидел ее, и потянул к ней руки и… тень девушки дрогнула и стала тонуть во мраке, пока не исчезла совсем… И стоял Орфей, охваченный отчаянием, словно застывший каменный гость, и не мог примириться с потерей…
…Веки мои слипались. Хотелось спать. Получилось, с Аней мы проговорили всю ночь, потом недолгие сборы, и, хотя сейчас было раннее утро, веки слипались и…
– Аня, а где теперь тот мальчик? – спросил я неожиданно для самого себя.
– Мальчик?
– Да. Он еще играл на свирели…
– Он и теперь играет. На той же площади.
– Кажется, он был в тебя влюблен?..
– Влюблен? Все мы были совсем еще дети… – безразлично ответила девушка, глаза ее потемнели, словно предгрозовое море… – Только он с тех пор так и не повзрослел. Совсем.
«Я утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам…» – вспомнил я из Иоанна, а вслух произнес:
– Кажется, он мечтал сделать всех людей счастливыми…
– «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой…» – отозвалась Аня сихами Жана Пьера Беранже. – Эжен и раньше был… не от мира сего, а теперь… Он почему-то вбил себе в голову, что я обязана его полюбить. Ты понимаешь? Обязана. В Бактрии мы встретились случайно: он брел навстречу, нетрезвый и несчастный, вернее, нет, не несчастный… Сосредоточенный, но так, как бывает у ненормальных людей…
– Или у гениев?
– Может быть. Но при нашей встрече он не выказал ни удивления, ни радости; поднял взгляд, увидел меня, крепко взял за руку, так, что мне даже больно стало, и сказал: «Теперь я тебя уже никуда не отпущу». Словно я его вещь. Разве так любят? – Аня помолчала, закончила: – Любовь не требует ничего и желает всего.
Глава 21
«Сосед-флейтист обломки флейты в печке сжег – Анета влюблена…»[10] – напел я про себя. Произнес:
– Аня, а можно мне еще спросить?
– Да.
– Просто это деликатный вопрос и…
– Ты хочешь узнать, когда я лишилась девственности? И – с кем?
– О нет. Просто тогда, четырнадцать лет назад, ваш воспитатель, кажется Аделаида…
– Это я живу в Аделаиде. А ее зовут Альбина. Альбина Викентьевна.
– Ну да. Альбина. Мы пытались расспросить ее о причинах… нападения на вас и попытки похищения, но ничего она нам путного не ответила. Сказала только, что вы – необычные дети. Наделенные… талантом, даром – не знаю, как сказать. Вот Эжен – музыкант…
– Музыкант… Он теперь неопрятен и вечно нетрезв. И глаза какие-то странные. Стоит со скрипкой или с флейтой все на той же брусчатой площади… – В голосе девушки снова послышалось неприкрытое раздражение, если не сказать – вражда.
– Аня, а каким даром наделена была ты?
– Я? Даром? Никаким. – Девушка жестко свела губы. – А вообще и я, и Эжен, и остальные – так, выбраковка. Ты понял? Вы-бра-ков-ка. Звучит как диагноз без надежды на выздоровление. И это нам высказала та самая Альбина. В минуту, так сказать, душевного смятения: дети вообще не тихие, а мы были еще и беспокойные… Но разве хоть кто-то из нас был виноват в том, что она осталась старой девой?
– Ты можешь быть жестокой.
– А я никогда и не желала казаться доброй к тем, кто… которые… – Аня запнулась, закончила: – Не важно.
– А что – важно?
– Найти папу Дэвида и убраться и из этой Бактрии, и из этой страны. Чтобы не вспоминать о ней никогда! – Девушка замолчала, щеки ее пылали. Потом сказала: – Извини, если я… задела чувство патриотизма к твоей стране.
Патриотизм… «К твоей стране…» В феодально-сырьевой латифундии, какой сейчас является Россия, бюрократия копает могилу собственной стране и своему будущему благополучию неистребимой тягой жить роскошно и – ничего не решать по существу. Всякое корпоративное сообщество стремится к паразитарному существованию и безрисковому обогащению; в России такие возможности для близких к «корыту» безграничны. Теперешняя жизнь так разделила даже людей служилых по уровню оплаты и возможностям, что «генералитет» – и военный, и статский – превратился в иной класс общества. Бюрократия похоронит Россию. «К твоей стране…» Где она теперь, моя страна? В книгах? Кинофильмах? Исторических мифах?
– Мое чувство патриотизма несколько… истаяло за минувшие годы. Вместе со страной. Но… люди не всегда виноваты в том, что с ними происходит.
– Всегда! Мир никто изменить не может, а вот себя – просто обязан!
– Не у всех достает на это силы и стойкости. А еще – люди устают.
– Ты – тоже?
– Да. Я тоже.
– Отчего ты тогда согласился… поехать со мной?
– Хочу… поправить.
– Что?
– Твое мнение о стране. И о людях.
Поскольку в первом классе мы были лишь вдвоем, я закурил. Аня сидела, демонстративно отвернувшись и глядя в иллюминатор. Потом сказала тихо:
