Сергей Самаров - Огненный перевал
Через десять минут Рауф сказал хмуро:
— Начинается… Будем вертеться…
Я даже спрашивать не стал, что именно начинается, потому что сам несколько раз уже посматривал вперед на чернеющую полоску на горизонте. Полоска ширилась, становилась полосой, потом уже превращалась в угрожающий фон, и становилось ясно, что мы приближаемся к грозовому фронту. Что это был именно фронт, а не отдельные грозовые участки неба, у меня сомнения не возникло, потому что вся южная часть неба была черно-синего оттенка.
— А где там вертеться… — выразил я сомнения. — Сплошная чернота… Ее не облетишь…
— Облетишь… — без сомнения сказал Рауф. — Издали — сплошные тучи. Но сплошных туч не бывает. Подлетим, увидим, где просветы. Там и прорвемся.
Его уверенность вселяла надежду. Рауф в нашей ситуации — хозяин положения. Он мог бы сказать сразу, что там не пролететь и придется возвращаться, чтобы выждать более подходящее время, и нам нечего было бы возразить при всем желании. Но он знал, что делать, и делал то, что мог, и при этом вовсе не напоминал самоубийцу, который приготовился вместе с собой захватить на тот черный свет еще несколько человек — нас то есть…
— В Змеиное ущелье-то мы, скорее всего, напрямую не пролетим, — предупредил вдруг Рауф, и у меня уже возник резкий вопрос относительно его знания чеченского языка, когда он сам развеял мои сомнения. — Я так понял, что нам именно туда надо?
Да… Русский язык в России везде уже проник. Конечно, Змеиное ущелье имеет и собственное, чеченское название, но в картах оно называется по-русски, и в разговоре звучит русское название. И ничего удивительного, что, услышав его, Рауф понял, куда нам лететь…
* * *За годы войны у себя в горах я ранен был трижды и дважды легко контужен. А сколько раз под пулями ходил, и не припомню… И это, и вообще характер, которым наградил меня Аллах, все, что я пережил и вынес, — сделало меня человеком почти равнодушным к боли и, как мне казалось, ничего уже в жизни не боящимся. Но сам себе я могу признаться, что лететь в этой густой темноте, когда только разноцветные приборы вертолета говорят что-то, но тоже говорят не тебе, а пилоту, а темнота вокруг время от времени разрывается от вспышки молнии — это испытание для характера. И парни за моей спиной притихли, не смея что-то сказать, да и сам наш пилот без конца вытирал со лба пот рукавом. И пот этот выступал не от жары, а от его внутреннего напряжения, которое невозможно, наверное, сравнить с напряжением физическим, даже самым тяжелым.
— Совсем ничего не вижу, — устало признался вдруг Рауф. — Будем снижаться и по дну ущелья лететь. Там светлее. А то влепимся так в какой-нибудь склон…
— А почему сразу нельзя было по ущелью лететь? — не понял я.
— А потому что напрямую, поверху, мне так кажется, путь слегка покороче. Раза так в три-четыре… И, пожалуй, мы сможем и к Змеиному ущелью сразу пробраться.
Вертолет стал плавно снижаться. Снижение почти не чувствовалось. И не чувствовалось бы, если бы не становилось светлее вокруг… Черными тучи были только вверху. А ниже и трясло заметно меньше. Рауф по-прежнему чувствовал себя уверенно и вел себя спокойно, и эти его спокойствие и уверенность и в нас то же самое вселяли…
— Долетим? — спросил я.
— Долетим…
Он не сомневался…
2. Максим Одинцов, рядовой контрактной службы, спецназ ГРУ
Как-то так получилось, что я даже не сильно ударился. Упал, конечно, но упал на рюкзак. Сначала автомат с вершины моего груза свалился, потом «разгрузка» и бронежилет с рюкзака упали так, что звука падения слышно не было за общим грохотом и скрежетом. Потом на все это сверху рюкзак, а уже на рюкзак, можно сказать, со всем удобствами, и я — довольно мягко. И даже испугаться не успел, хотя раньше уже почувствовал, что вертолет падает. Но была какая-то даже не надежда, а уверенность, что все обойдется…
Обошлось… Но, к сожалению, настолько удачно только для меня. Это я сразу определил. Другие падали чуть жестче. Разве что беременная жена пограничника свалилась с рюкзаков на рюкзаки, но и она другими рюкзаками накрылась. Должно быть, чтобы сверху на нее ничего или никого не свалилось. Это рядом со мной было, и я видел хорошо. Общий момент испуга, конечно, был. Но я сам как-то удивительно спокойно ко всему отнесся. Наверное, подготовиться успел. Еще когда пулеметы в пассажирский люк высунули и начали обстрел, я подумал, что бой в такой ситуации может оказаться обоюдоопасным. И потому мысленно подготовился к опасности. Я сидел на месте, стараясь удержать равновесие, но тем не менее одновременно мысленно навстречу опасности шел. И потому, после комфортного падения на рюкзак, как только корпус вертолета почти замер, запертый среди деревьев, я уже знал, что мне делать. Впрочем, и другие тоже знали. Все знали, кто нарукавную эмблему с «летучей мышью»[7] носит — школа…
Именно потому, что я морально оказался готовым, я и оказался в передовом отряде. Его старший лейтенант Воронцов сразу выставил в охранение навстречу боевикам, которые обязательно должны были подойти, поскольку они прекрасно видели, что произошло с вертолетом, видели, что машина, с которой их рассматривали и которую они, по сути дела, сбили, не взорвалась при падении, следовательно, перед ними появилось две возможности: или сразу атаковать, не зная сил противника, или ждать, когда тебя атакуют, потому что кто-то, кто остался жив после крушения, выберется из гор и доложит, где обосновалась банда. Может быть, сразу доложат по рации. Следовательно, боевики будут спешить, чтобы захватить людей и уничтожить возможность связи. С этой целью наверняка попытаются поджечь остатки вертолета гранатометами, и потому на выстрел их подпускать нельзя до тех пор, пока из вертолета не будут эвакуированы все раненые и тела погибших. Это нам кратко старший лейтенант Воронцов объяснил. Он десять человек в передовую группу выделил и дал нам в командование еще одного старшего лейтенанта, из пограничников. Я не разобрал фамилию, то ли Валуева, то ли Балуева. Но уже по тому, как старший лейтенант спускался из застрявшего вертолета, мы все поняли, что за боец из него может получиться в критической ситуации. Ладно еще, что сам он не лез в активные командиры, и мы поставленную Воронцовым задачу выполнили почти молча — позицию заняли хорошую, на скале, поросшей густыми кустами, и были практически невидимыми снизу, где проходила тропа. А сверху, над нами, стена была почти отвесная, и даже деревья не могли на такой крутизне удержаться — только несколько кустов, в которых прятаться тоже никто не мог, потому что элементарно не смог бы до них добраться, не имея орлиных крыльев. А они у человека пока растут, насколько мне известно, скверно. Вообще горы и скалы здесь были чрезвычайно крутыми. Это не Чечня, где практически все горы землей и лесами покрыты, и сами высоты здешних не достигают. Это же, кажется, каменистый Дагестан… Самый настоящий горный Дагестан, где буро-коричневый цвет вокруг считается господствующим. Впрочем, я могу и ошибаться, в Чечне тоже, наверное, есть стоящие каменистые горы, просто мы изначально заняли перевал уже за пределами Чечни, в Дагестане, и потому, глядя на тамошние горы, я и здешние к той же категории относил. Но я вообще-то и разницы не видел между Чечней и Дагестаном. Селений поблизости быть не должно, следовательно, нам неоткуда ждать помощи, точно так же, как и бандитам неоткуда было ждать подкрепления. И еще неизвестно, хорошо это или плохо, окажись рядом какие-то селения…
Вообще-то старший лейтенант Воронцов своим взводом распоряжался. А я же в передовую группу попал, можно сказать, случайно. Старший лейтенант наиболее готовых к выходу солдат взвода отправлял, и я просто на глаза ему попался, когда свой упавший бронежилет поднял и на себя нацепил, а сверху приготовился «разгрузку» надеть. Воронцов в лицо меня знал, кажется. По крайней мере, знал о моем присутствии в вертолете, знал, наверное, и причину, по которой я отправлялся в расположение батальона. Но здесь он был командир. И потому, долго не думая, просто деловито кивнул:
— Выступаешь с группой…
* * *Сложность еще и в том состояла, что вертолет посреди сосновых стволов застрял, врубившись в лес тугим клином. Пара с небольшим метров от земли — высота вроде бы небольшая, и в нормальной обстановке спрыгнуть можно без проблем. Но склон внизу крутой и высокой травой прикрыт, кое-где в траве виднелись крупные камни, но не везде, и не видно более мелкие, которые тоже способны неприятности доставить. Спрыгивать просто так, бездумно — опасно, потому что рискуешь на скрытый под травяным покровом камешек всего-то с кулак величиной нарваться, и этого уже хватит, чтобы ногу подвернуть. В наших условиях потеря еще одного человека может оказаться критической. А что другие потери есть, я своими глазами видел — сучья деревьев во многих местах обшивку вертолета прорвали. А мы все, кроме беременной женщины, сидели в два ряда вдоль боковых стен, и каждый мог получить удар природным древесным копьем. Кто-то и получил. Одного из пограничников, что против меня сидел, насквозь пробило. Это то, что я сразу увидел. Наверняка и еще кому-то досталось. Даже солдаты на зов командира не в полном составе собрались. А боевиков сдержать следовало. И потому Воронцов приказал прыгать на ближайший ствол и по нему, обезьянам уподобляясь, спускаться. Мы все справились без проблем, кроме старшего лейтенанта Валуева. Пограничник на ствол прыгнул вроде бы легко, потому что без бронежилета был, но ухватиться не сумел, не хватило навыков, и свалился. Хорошо еще, что не первым прыгал. Парни внизу подхватили его, не дали скатиться со склона, ломая стволы и кусты собственными боками. А потом сверху старшему лейтенанту и автомат сбросили, поскольку пограничники все без оружия были. Значит, автомат освободился, то есть, честнее говоря, кто-то из солдат взвода Воронцова так пострадал, что не в состоянии в бой идти, вот и автомат появился, сделал я вывод.
