Богдан Сушинский - Гнев Цезаря
Ну а в Степногорск она прибыла, уже будучи завербованной абвером, с агентурной кличкой Грешница и квалификацией разведчицы-радистки, основы которой получила еще в педучилище, сначала на курсах ДОСААФ, а затем и на спецкурсах при НКВД. Идти работать в открывшуюся школу «беженка» отказалась, устроилась рабочей на овощной базе, чем очень «огорчила» местное гестапо. Зато до конца хранила при себе спасенную папку с «личными делами» воспитанников детдома. Среди которых было и «дело» того, настоящего, Николая Безроднова, мальчишки-подкидыша, которого каратели расстреляли вместе с группой учителей.
Среди прочего в этом досье значилось, что на самом деле Безроднов приходится внебрачным сыном местному партийному работнику, погибшему от рук мстительного мужа соблазненной им партийной активистки. Которую муж-ревнивец тоже застрелил. Стоит ли удивляться, что именно этого мальчишку, с почти идеальной для будущего разведчика биографией-легендой, абверовцы спешно подменили Георгом Доландом, сыном погибшего где-то на Балтике лейтенанта, представителя абвера на флоте, Карла Доланда, происходившего из русифицированного рода латышских немцев? Тем более что внешне они были чем-то похожи.
В Степногорской школе новый ученик особых способностей не проявлял, хотя учился настойчиво. Труднее всего давался ему немецкий, которым на самом деле Николай-Георг владел почти в совершенстве. К тому же от притворного заикания своего избавлялся очень медленно, точнее, по мере того, как избавлялся от немецко-латышского акцента в своем русском. И только Фонюргина знала, что, прежде чем оказаться под ее крышей, Николай-Георг – не по годам рослый, плотного телосложения, русоволосый крепыш – вместе с Людмилой Савельевой почти три месяца проходил подготовку в абверовской разведшколе под Кёнигсбергом. А продолжал ее уже с помощью поселившегося по соседству инструктора, который выдавал себя за легализовавшегося автомеханика-окруженца, ухажера Людмилы.
Приглашая парнишку в кабину своей крытой «аварийки», механик обычно выезжал за город, где не только обучал его «автоделу», но и работе на рации, приемам рукопашного боя, обращению с оружием, то есть постепенно Доланд-Безроднов совершенствовал все те основы, которые получил в разведшколе.
Когда же осенью сорок третьего стало ясно, что через месяц-другой русские уже будут в Степногорске, инструктор, прежде чем исчезнуть из города, помог Савельевой и повзрослевшему Николаю Безроднову создать небольшую партийно-комсомольскую – фиктивную, естественно, – подпольную организацию. Причем всем им очень повезло, что в нее оказалась вовлеченной супружеская пара старых, еще ленинской закалки, местных большевиков Половцевых, лишь «по чистой случайности» не расстрелянных в годы оккупации. Именно у них и скрывались от ареста перешедшие на «нелегальное» положение руководители организации вплоть до прихода Красной армии.
Когда же красноармейцы все-таки вошли в город, то на стол местному руководителю Смерша сразу же легли недавно расклеенные по всему городу и окрестным селам листовки с обещанием щедрого вознаграждения за головы «красных бандитов» Савельевой и Безроднова. Причем эти двое старых проверенных большевиков как раз и стали главными свидетелями активной деятельности руководителя молодежного подполья Николая Безроднова и молодого коммуниста-педагога Людмилы Савельевой. Это их рекомендация да еще сохраненное агентом Грешницей личное «дело» помогли Безроднову после сдачи экстерном экзаменов за десятый класс поступить по направлению военкомата в военно-морское училище береговой обороны.
Правда, Степанида Половцева была крайне возмущена тем, что однажды, еще «в подполье», застала Людмилу и рослого, но тогда все еще несовершеннолетнего Николая в объятиях друг друга. И даже хотела «поставить вопрос о ее моральном облике» перед возрождающейся парторганизацией отдела образования горисполкома. Но Людмила жестко напомнила пуританке Половцевой, что из местной тюрьмы, где они с мужем почти месяц провели в качестве заложников, их выпустили только после того, как ее супруг подписал бумагу о сотрудничестве с гестапо. А ведь пришедшая в ужас коммунистка считала, что никто в городе об этом факте не знает.
Впрочем, даже страх перед провалом не помешал старой большевичке вновь, как и в день разоблачения, прочитать молодому педагогу Людмиле нотацию о том, как это безнравственно – соблазнять несовершеннолетнего. И была возмущена, что во время воспитательной беседы Людмила как-то загадочно ухмылялась. Если бы Савельева могла быть откровенной с ней, то призналась бы, что впервые она соблазнила этого парнишку еще во время учебы в разведшколе под Кёнигсбергом. И тогда же впервые попалась. За что и получила агентурный псевдоним Грешница, а в наказание вынуждена была стать любовницей начальника школы.
Однако все это в прошлом. Теперь же к «направлению», с которым Безроднов прибыл в училище, была приложена «записка-характеристика» начальника местного отдела НКВД, одного из тогдашних ухажеров Савельевой, в которой «особому отделу» учебного заведения рекомендовалось использовать Безроднова для агентурной разработки. Просто обаятельная сотрудница городского отдела образования, пышная ржановолосая красавица Савельева, которой не было еще и тридцати, ненавязчиво объяснила «своему энкавэдэшнику», что ее бывший воспитанник Безроднов, которого официально она объявила племянником, с детства мечтал стать контрразведчиком и что именно эта мечта привела его в свое время в подпольную организацию.
И в «особом отделе» сразу же обратили на этого крепыша, с идеальной биографией и с партизанской медалью, самое пристальное внимание. Уже со второго курса училища Безроднов посещал секретные вечерние курсы контрразведки, а после получения диплома сразу же направлен в Москву, в школу контрразведки.
* * *После войны фон Штубер на несколько лет не только потерял Южного Странника из виду, но и забыл о его существовании. Во всяком случае, СС-барон представления не имел о том, как сложилась его судьба. И вот теперь радиограмма, доставленная ему Розандой Луканией, не только породила в его сознании вихрь воспоминаний, но и, казалось, повернула вспять само течение времени.
16Январь 1949 года. Албания.
Военно-морская база во Влёре
Несколько суденышек, стоявших рядом с итальянским фрегатом, поприветствовали советские корабли гудками. Албанский конвой ответил им салютом из осветительных ракет.
Солнце поднималось все выше, и воздух защищенной от северных ветров бухты стал прогреваться как-то не по-январски быстро. Скалистые, усеянные кварцевыми вкраплениями берега то в одном, то в другом месте вспыхивали мириадами искристых лучиков, поражая странников своим немыслимым каким-то разноцветием, способным порождать в душах морских бродяг иллюзию южного зноя и вечного праздника души.
– Быть или не быть переговорам – это решать вам, – нарушил иллюзорную балканскую идиллию голос командующего военно-морской базой. – Я же всего лишь хотел известить вас, господин контр-адмирал, что Рассеро намерен встречаться с вами в отеле «Иллирия», который в свое время считался правительственным и принимал в своих стенах всевозможные делегации и конференции. Так вот, Рассеро готов беседовать с вами только там и только в присутствии представителя международной комиссии по репарациям, английского полковника сэра Джильбера.
– То есть представитель комиссии уже в городе? Это принципиально важно. Для приемки линкора, а также для подготовки его и всего конвоя к переходу мне отведено не более двенадцати суток.
– Всего лишь двенадцать суток?!
– В штабе главкома флота сочли, что их вполне достаточно.
– Возможно, этого вполне достаточно, чтобы принять корабль под свое командование, однако явно недостаточно, чтобы по-настоящему воспринять прекрасный старинный город Влёру, который вот-вот откроется вам.
– Что весьма предположительно. И вообще, у нас другие задачи, капитан.
– Не смею усомниться, – прибег Карганов к сугубо русской дворянской формуле извинения. – Корабль, конечно, огромный, но пятеро суток… Уверен, что вы привезли с собой целую команду инженеров и всевозможных специалистов, – вежливо предположил он. – А что касается встречи с этим самым контр-адмиралом Рассеро…
– Да мне один черт, с кем и где встречаться, – опять прервал его командир конвоя. – Однако же возникает вопрос: а почему наша встреча не может происходить на борту линкора «Джулио Чезаре»? Чтобы сразу же, на месте, осмотреть хотя бы основные узлы корабля, его вооружение…
– Очевидно, на линкоре не осталось ничего такого, что вызывало бы у Рассеро обеспокоенность его техническим состоянием.
– Тем не менее… Комиссия оговорила уровни технического состояния линкора, степень готовности его ходовой и прочих частей, – старался Ставинский использовать выражения, запомнившиеся ему по русскому экземпляру договора. – Потому и спрашиваю: почему встречаемся не на «Цезаре»?
