Роман Кожухаров - Пуля для штрафника
Отчалили почти одновременно, но на стремнине фроловских стало быстрее остальных относить к противоположному берегу.
Костя получил ранение еще во время переправы. Фашисты были готовы к речной атаке и встретили силуэты плескавших веслами лодок шквальным огнем. Пулеметы и минометы секли и рвали поверхность воды с такой плотностью, что казалось, вода закипает. Протяжный рев, потом шлепок мины о воду и тут же «ба-бах» — сноп кипящей воды взметается вверх. Несколько лодок и плотов сварились в этом кипятке. Прямые попадания мин в долю секунды превратили дерево плотов и плоть солдат в кровавую мешанину, разбавленную речной водой. Пулеметные очереди, шныряя по ночной глади, цеплялись за какую-то из лодок и принимались кромсать борта, весла, сжимавшие их руки. Расстреливали методично, пока не оставалось в лодке никого в живых. Кто-то, уже схватив одну или две пули, в отчаянии прыгал в воду, ища там спасения. Но немецкие пулеметчики доставали их и в воде. Добивали барахтающегося, пока его труп или еще живое, но беспомощное тело не исчезало в непроглядной, зыбучей бугской мгле.
Фролов, несмотря на пробитую пулей грудь, добрался вплавь до противоположного берега. Выбравшись одним из первых на илистую глину, коченеющий от ледяной воды и потери крови, он занял оборону и тут же открыл огонь из своего ППШ по пулеметным гнездам противника. Костя сумел замкнуть на себя работу двух пулеметчиков. Его жизнь вместе с кровью по капле уходила в холодный мокрый песок, а он бил по фашистам, пока были силы нажимать на курок, пока давая товарищам, гребущим из последних жил кто веслами, кто досками, возможность преодолеть «мертвую» зону кипящей от раскаленного свинца воды.
V
Утром, сразу после боя, они вернулись на берег за телом Кости Фролова. Это было еще до того, как Бондарь зажег в небе «мессера» из своего пулемета. Фролов лежал чуть выше кромки воды, в какой-то неестественно перекрученной позе. Пуля от немецкого пулемета вошла в его правое плечо и, выйдя насквозь через левую лопатку, перекрутила верх туловища. Заострившееся лицо жутко глядело в серую хмарь низкого неба. Застывшие веки убитого не закрывались. После двух неудачных попыток это сделать Андрей отдернул ладонь. Она сама собой сжалась в кулак Мертвец, белый и обжигающе холодный, больше напоминал не Костю Фролова, а обряженный в телогрейку кусок льда. Казалось, растает сейчас сам собой, не оставив и следа на мокром песке.
Окоченевшие пальцы Кости намертво вцепились в автомат. Попов тщетно пытался их разжать, пока Аникин не остановил его. «Хватит… Так возьмем…» Неужто он захотел забрать ППШ с собой на тот свет? Так, с оружием, как с иконой, в мертвых руках, с распахнутыми мертвыми глазами, они его и подняли.
Снизу, под окостеневшим, негнущимся трупом, обнажилось на влажном песке бурое пятно. Это была его кровь, вытекшая из него жизнь. Вернее, уже не его. Теперь она навечно впиталась в этот кусок глинистой почвы в нескольких шагах от крайней хаты села, именуемого Виноградный Сад. Название это так веселило и будоражило убитого Костю Фролова. И его побуревшая кровь вдруг показалась Аникину нечаянно пролитым на песок домашним красным вином.
Много ребят щедро полили своей кровью землицу в том Саду, будь он проклят… А вот теперь они снова на берегу реки, и снова поставлен приказ любыми силами зацепиться за тот берег. А село и реку зовут по-другому, и легче от этого не становится. Незавертайловка… Это ж надо так назваться. Вот уж точно — лучше бы сюда не соваться и бежать отсель подобру-поздорову. Да только путь один — вперед, вплавь, на запад. В самую разинутую пасть фашистской гидре. Разинула хлебало свое во всю ширь Днестра и словно дразнит: ну-ка, сунься. Вот и комбат приказывает: сунься. И никаких вариантов. Так-то вот. Так что одна тебе дорога — в Днестр…
Это слово буравит Аникина, вертится в его усталом мозгу, преследует его как наваждение. Днестр, Днестр, Днестр… Что-то колючее, железное и жесткое слышится в нем. Стук станкового пулемета, неумолимый и гадкий, как смерть: стр… стр… тра-та-та… стрелять… стр… И дно — мертвое, непроглядное, холодное. Мокрое, как могила Кости Фролова. Днестр… Как выдох огромного водяного дракона. Блестя стальными чешуйками, он глухо ворочается там, в ночной темноте, и как бы предупреждает: не суйся, а то проглочу, не суйся, а то… стр…
VI
— Товарищ командир… товарищ командир…
Андрей даже вздрогнул от неожиданности.
Зайченко тряс его за плечо.
— Вот бисова душа… Едрить твою кочерыжку, — с досадой сплюнул Бондарь, тут же ткнув Зайченко в бок. — Что ж ты командиру роздыху не даешь? Не видишь, что ль, прикорнул малеха товарищ старшина-
Андрей и сам не заметил, как задремал.
— Я одно не пойму — к чему спешка такая? — смутившись, но не отступаясь от своего, опять завел тему Зайченко. — Еще и в разведчики произвели, ни с того ни с сего…
— Так ты ж сам все мечтал в герои-разведчики попасть, — тут же снова вступил в разговор Попов. — Сам же расписывал… Мол, вернешься в родной колхоз грудь — колесом, а на ней ордена и медали позвякивали, и чтоб девок от звону того в жар бросало. Это чьи-то песни мы тут слушали?…
— Песни-то песнями, — вздохнул Зайченко. — Так ить, апрель на дворе… И война, как Богдан Николаич говорит, всамделишно, — с горки. Вот шел я только что. Темень — хоть глаз выкалывай, а в воздухе… — Зайченко зажмурился и втянул в легкие воздух, словно бы какую-то ароматнейшую взвесь.
— Что в воздухе?… — поддаваясь артистическим ходам Зайченко, с нескрываемым любопытством спросил Байрамов.
— Весна, Анзор, весна!… — торжественно заключил Зайченко. — Как дыхнешь, словно пронимает тебя всего… И так жить охота, и столько, кажется, ждет тебя там, впереди… Эх, робяты… Вот и думаешь: ну их к черту, ордена и медали эти… скорей бы уж лучше война эта к концу своему прикатилась. Чтоб потопать себе спокойненько живому до дому… Щас ради этого, кажись, колесо Богдана Николаича носил бы. Честное слово! Вместо медалей… И то правда — тоже грудь колесом…
— Слышь, вместо… А ведь Богдан Николаич орден-то именно благодаря колесу и заработал… — резонно заметил Евменов.
Все согласно кивнули, вспоминая, как Бондарь устроил воздушный бой с фашистскими асами.
Вокруг колеса ротного пулеметчика старшего сержанта Бондаря, прикомандированного к отделению Аникина, разговор крутанулся не случайно. Колесо это — обыкновеннейшее в прошлом деревянное колесо от телеги — стараниями Бондаря стало достопримечательностью всего батальона. Таскал он его с собой с месяц — с молчаливым упорством, не обращая внимания на шуточки и подковыристые замечания товарищей по оружию. В любом месте, где взвод хоть на малое время обустраивал свои позиции, Бондарь устраивал один и тот же ритуал. Выбирал на небольшом удалении средней толщины дерево и аккуратно его спиливал, да так, что пень ствола оставался торчать где-то на метр от земли. К этому пню Богдан приносил из обоза свое колесо и крепил его по центру спила железным штырем. Сверху, на эту конструкцию Бондарь и устанавливал пулемет, фиксируя сошки на двух деревянных колесных спицах.
— Смотри-ка, как быстро старший сержант из пулеметчика в зенитчики переформировался, — замечал кто-то из доморощенных взводных остряков.
— Смотри, щас физиономию тебе малеха переформирую… — незлобливо откликался пулеметчик.
Справедливости ради надо отметить, что острили умники на расстоянии, чтобы не получить под горячую руку увесистого тумака. Впрочем, Бондарь и не особо обращал внимание на замечания и комментарии к своим приготовлениям. Он терпеливо ждал своего шанса.
С самого февраля над позициями батальона ни разу не появлялись немецкие истребители и бомбардировщики. Сказывалось превосходство нашей авиации, которая господствовала в воздухе, не пуская фашистских стервятников далеко в глубь освобождаемой советской земли. Дивизия неудержимо двигалась вперед, на запад. В батальон поступал приказ выступать, и солдаты вновь, в бессчетный раз, снимались с только-только обжитого места. Бондарь как ни в чем не бывало демонтировал свою зенитно-пулеметную установку и прятал колесо в обозной телеге. А на следующем привале все опять повторялось заново.
VII
И вот, под Николаевом, настал долгожданный час Бондаря. В результате ночного боя батальон вышел на противоположную, к городу обращенную окраину села Виноградный Сад. Здесь комбат приказал окапываться и готовиться к наступлению на город.
Настроение у бойцов было подавленное. Только что они закопали в сырую глину тело
Кости Фролова и еще пятерых бойцов, трое из которых были из отделения Аникина. Еще когда в яме было чуть меньше метра, стала прибывать вода. Комбат торопил. Надо было окапываться, так как ожидалась контратака со стороны города. Убитых пришлось хоронить прямо в эту воду. Бондарь все же успел сколотить что-то вроде настила. Его положили на чавкающее, серо-желтое дно ямы, а уже на него — убитых.
