Ф. Скаген - Виктор! Виктор! Свободное падение
Когда человек в желтом пальто исчез среди мачт, Хатлинг решил было идти за ним. Но тут же отказался от этой идеи. Он сможет обследовать там все позже, без Банана. Через четверть часа агент показался снова, теперь чуть правее. Что он там делает — не представлялось возможным разобрать. И его вот-вот накроет очередная снежная буря. Она взвихрилась на западе, как черная злобная морская лавина. Пройдя половину расстояния до дороги, Банан остановился и сделал еще несколько снимков. Потом припустил к машине что есть духу, явно пытаясь спастись от надвигающегося ненастья. Эдакие своеобразные состязания человека и стихии. Хатлинг опустил бинокль. Он не мог без смеха смотреть на недотепу, спотыкающегося и семенящего в снегу.
Убедившись, что Банан возвращается к машине, инспектор поспешил убраться прочь. Он вернулся к «вольво», открыл дверцу и положил бинокль рядом с картой. Пятью минутами позже, когда все вокруг опять превратилось в белую мглу, он добыл в Титране. Ветер завывал на той же частоте, что и штормовое предупреждение Гидрометеоцентра Норвегии. Часам к двенадцати он добрался до указателя с надписью «кафе».
Господи, до чего хорошо в помещении! Единственными посетителями были двое парней, они сидели за столом и болтали. Изредка подходили к стойке, за которой молоденькая подавальщица складывала салфетки. Хатлинг заказал у нее кофе и вафли. Девушка знала все о мачтах, и ответ не удивил полицейского. И все-таки он призадумался. Если все действительно так просто и речь идет о безобидных научных изысканиях, то для чего Москве понадобились снимки? Или как раз в этой области их ученые мужи слабоваты?
Пока Хатлинг прогревал двигатель, послышался шум мотора.
Подъехала «тойота» и остановилась позади него. Значит, Банан выжил и даже отыскал кафе. Неудивительно, что ему тоже захотелось погреться. Хатлинг сочувственно проводил его взглядом до дверей кафе. У Банана был вид человека, счастливо выпутавшегося из трудной передряги, хотя и изрядно поистрепавшегося.
Хатлинг проехал немного и остановился на набережной у продуктовой лавки Исака Гаустада. Потом включил рацию и вызвал Трондхейм. Только бы Шредер снова не торчал в столовой! В трубке зашуршало, и его соединили. Слышимость была на удивление хороша.
— Алло.
— Это Бьёрн. Я в Титране.
— Я знаю, где это.
— Банан сделал свои снимки.
— В Титране? Что ж он там…
— Недалеко отсюда. Он фотографировал радиомачты. То есть мне кажется, что это радиомачты. Я поговорил с местной девушкой, и она сказала, что это научная аппаратура. Измерение силы ветра и прочее. Дует здесь по-страшному.
— Да, даже в трубку слышно. Значит, ложный след?
— Не знаю. Не мог бы ты перепроверить и позвонить мне?
— Попробую. Но расскажи поподробней.
— Три мачты. Расположены в месте, называемом Шипхейа. Примерно в километре к востоку от Титрана. Мачты соорудили в восьмидесятом, около года назад.
— Кто руководит проектом?
— Ну кто же это здесь знает. Там что-то связанное с энергетикой.
— Хорошо, я выясню. Еще что?
— Погода собачья.
— Понял. Жди в машине, я перезвоню, как только что-нибудь узнаю.
— Подожди. Я в машине ленсмана. Запиши номер.
Шредер получил номер и разъединился.
Хатлинг развернул машину так, чтобы видеть море. Погода снова исправилась, и открылся прекрасный вид на холмы и замерший на горизонте маяк. Вдали пенные языки волн лизали небо. Он прислушался к морю, бившемуся о плиты причала, и ветру, завывавшему над крышами. Неудивительно, что западные стены домов замазаны цементом. Титран… Летом он обязательно приедет сюда. Рыбалка и палаточная жизнь, например. Ленсман Рюльстад так расписал здешнюю райскую жизнь. К тому же оголтелые туристы не докучают. Для них это слишком далеко от Трондхейма.
Трондхейм.
Несмотря на очарование морского пейзажа, инспектору захотелось домой, к людям, к городской жизни и машинам. Хорошо, что он выбрался сюда зимой, оказывается, море — это не только штиль и рыба, которая играет.
Рация запикала восемь минут спустя.
— Хатлинг.
— Это Юахим.
Инспектор вынужден был улыбнуться. Шредер редко называл себя по имени. Он знал, что некоторые коллеги без всяких на то оснований перекрестили его в Юбкахима. Хотя как раз Шредер за юбками особо не гонялся.
— Ну что выяснил?
— Мачты установлены Институтом энергетики в Хеллере в рамках национальной программы по изучению энергии ветра. Ученые замеряют силу ветра на разных высотах, чтобы определить, насколько выгодно вырабатывать энергию на ветряных станциях.
— Кретины!
— В чем дело?
— Что тут мерить, такой ветродуй!
— Ученые — народ основательный, Бьёрн. Они не верят первому впечатлению. Им все нужно знать наверняка. Поэтому они построили на Фрейе сарай и начинили его аппаратурой. Все замеры автоматически регистрируются.
— Я не видел никакого сарая.
— Он хорошо замаскирован. Я другого не понимаю — что там понадобилось Банану?
— Не знаю. Объект не имеет к оборонке никакого отношения?
— Ни малейшего. Чисто научный объект, вряд ли интересный даже с точки зрения промышленного шпионажа.
— А вдруг Банан ошибся?
— Наверняка даже.
— Я имел в виду — вдруг он не нашел нужного объекта?
— Я уже проверил. Ничего более интересного на Фрейе нет. Просто совершенно непрофессиональная операция.
Это точно, подумал Хатлинг. Ествик потратил впустую массу энергии. В прямом, физическом смысле слова. Это не первый раз, когда КГБ начинает охоту за привидениями средь бела дня. Но в этот раз они умудрились усыпить бдительность Шредера. И его самого тоже. Но что поделаешь, такая работа. Девяносто пять процентов вхолостую.
Хатлингу не терпелось вернуться поскорей домой.
Но были и такие,
кто смотрел на это дело совершенно иначе. К примеру, Николай Меденников, полковник информационной службы КГБ. Он был первым должностным лицом, к кому попали переведенные на русский заметки из провинциальной норвежской газеты. Это произошло в феврале 1981 года, то есть спустя десять месяцев после публикации статей. Меденников написал на обложке папки резолюцию и расписался. Затем сложил материалы на «исходящую» полку «Б», где находились вторые по важности переводные материалы. Поэтому всего спустя каких-то шесть месяцев заметки легли на стол генерал-майора Евграфа Кондрашова из стратегического управления — предварительно пройдя в Центре через придирчивые таза и руки аппаратчиков разного уровня.
К Кондрашову документы попадали только после тщательного изучения экспертами, поскольку время генерал-майора позволено было занимать исключительно вопросами неоспоримой важности. Отчасти дело решила резолюция товарища Меденникова. Дав материалам отлежаться несколько недель, Кондрашов затребовал карту Норвегии, и Антон Волков из Третьего управления (занимающегося в числе других, и Скандинавией) показал ему по ней, о каком месте речь.
Вдвоем они сопоставили эти географические данные с другими сообщениями, сложили два и два, и колесо завертелось. Уже через месяц о деле было доложено Юрию Черкашину, одному из приближенных советников другого Юрия, товарища Андропова, члена Политбюро и шефа КГБ с 1973 года. Поскольку на дворе был уже октябрь, все были заняты последними приготовлениями к решительным действиям в Польше. Выкроил ли товарищ Андропов в такой момент время, чтобы ознакомиться с донесениями из Норвегии, неизвестно. Но советник Черкашин отдал Кондрашову приказ форсировать дело. В свою очередь генерал-майор отдал категорическое распоряжение Меденникову: любая информация, связанная с районом Епебла (так его затранскрибировали в кириллице), должна незамедлительно отсылаться Кондрашову. При участии Волкова Меденников написал распоряжение доверенному человеку в советском торгпредстве в Осло и недвусмысленно потребовал представить фотографии и полную информацию о проекте, о котором норвежские газеты писали чуть больше года назад.
Приказ поступил в Осло в декабре, а во вторник 26 января 1982 года — в день смерти главного советского идеолога Михаила Суслова — полковник Меденников со спецкурьером получил из Осло экспонированную пленку. Через два дня он доложил об этом Кондрашову, который немедленно созвал совещание. Оно состоялось в 402-й комнате известного серого колосса в Москве, расположенного по адресу площадь Дзержинского, 2, а попросту на Лубянке. Помимо Кондрашова и Меденникова, присутствовали четверо: Антон Волков, Юрий Черкашин, Борис Петров (военно-технический эксперт по стратегическим вопросам) и Владимир Малыгин из ГРУ (Главного разведывательного управления). Все они, естественно, были в штатском, у всех на лацкане пиджака чернела шелковая лента — в знак траура по товарищу Суслову. А голова была занята единственной мыслью: кто возглавит КГБ, если Андропов пересядет в освободившееся кресло Суслова, — по крайней мере, двое из присутствующих не исключали и собственную кандидатуру.
