Михаил Серегин - Особая миссия (Сборник)
– Иван Васильевич, как вы думаете, – спросила я, – Судаков сможет идти сам, или его придется нести нам, на носилках?
Я специально назвала раненого по фамилии, чтобы привлечь внимание врача к моей осведомленности и таким образом начать разговор о своем… Ну, скажем, поручении. Но тот, казалось, и не заметил, что сам не называл фамилии Судакова.
– Да куда идти-то, Оленька! – воскликнул врач. – Мы же с вами под арестом! Вон часовой в дверях сидит, полюбуйтесь!
Часовой и впрямь сидел поперек дверного проема и с любопытством поглядывал в нашу сторону, не понимая из разговора ни единого слова. Просто смотрел на нас как на существ другой, европейской, породы, непонятных и враждебных. Особенно на меня – женщину без паранджи…
«Запад есть Запад, Восток есть Восток – и вместе им не сойтись?..» Так, что ли, у Киплинга?
Честное слово, мне очень захотелось «похулиганить» и показать этому бородатому «церберу» язык… Тоже мне – высшее существо! Только и умеет, что по горам лазить да на курок нажимать…
Глава двенадцатая
Я с большим трудом заставила себя отвернуться, чтобы и впрямь не начать совсем по-детски дразнить бородатого афганца…
Кстати, где-нибудь в Европе подобный демарш мог бы привлечь ко мне внимание часового и в конечном итоге сослужить неплохую службу… Но только не здесь, не на Востоке!
Здесь мне просто полчерепа очередью снесут, если у них, конечно, не считается неприличным тратить на женщину пулю. Может быть, здесь принято забивать женщин камнями, как существ низшей породы? Откуда мне знать такие тонкости восточного этикета?..
Но не пора ли успокоиться, в конце концов!.. Что за скверный у меня характер иногда бывает, черт побери! Или на меня присутствие Поля действует так возбуждающе? Очень похоже на то…
– Кстати, Иван Васильевич, – обратилась я к разговорчивому врачу, – почему же вы здесь оказались, в этих горах? Вы же говорили, что подземный толчок застал вас в Кайдабаде…
Не отвечая мне, он задумался, выпятив вперед челюсть и оттопырив нижнюю губу… Меня между тем все больше смущал второй мужчина, который сидел, явно прислушиваясь к нашему разговору, но не проявляя ни малейшего желания в нем участвовать.
– Да я, собственно, и не знаю, почему мы здесь оказались, – сказал, помолчав, Иван Васильевич, – знаю только – как.
– Извините, Иван… э-э… Васильевич! – вмешался Поль. – В вашей группе пострадал только один человек? С вами и вашим спутником все в порядке? Может быть, мы сможем чем-то помочь?
Мне представилась еще одна возможность оценить дипломатичность Поля. Он явно почувствовал, что меня беспокоит второй врач, который не проронил за весь разговор ни слова, но не мог же он напрямик спрашивать, что с ним случилось? А вдруг – ничего и не произошло, просто состояние у человека подавленное, что, собственно, в его положении было бы неудивительно…
Эпидемиолог замялся. Ему почему-то оказалось неудобно говорить о своем спутнике. Было видно, что он не хочет рассказывать, но удержаться от этого тем не менее не может.
– Александр Семенович, он – анестезиолог… С ним и правда не все в порядке… – выбирая выражения, начал он объяснять. – У него на глазах погибла его жена, наш врач-кардиолог, она была четвертой в нашей группе… Честно говоря, она приехала сюда практически нелегально, без визы, через Индию, на каком-то частном самолете. Что уж теперь-то это скрывать. Всего месяц назад. Говорила, что не может Сашеньку одного отпустить в эту ужасную страну… Что без нее он здесь погибнет. А вот видите, погибнуть ей пришлось… Судаков еще не знает об этом… Казнить теперь себя будет. Ведь это он разрешил ей остаться. Сначала грозился в Россию отправить с первой же оказией, а потом плюнул и разрешил остаться. На беду ей, как сами видите… Но как она его тромбовала перед этим! Бой-баба была… Судаков же у нас за главного… А сам Сашенька-то остался жив и невредим, подлюга… Как и я…
Он тяжело вздохнул.
– Да знаю я, знаю, что за нами никакой вины нет! А вот чувствую себя виноватым, и все тут… А тут еще и гады эти приехали. Сразу после землетрясения нагрянули, часу не прошло после толчка… Судаков без сознания лежит, этот, Сашенька-то, над Иришкой своей стонет, ей всего-то один камень в голову попал – и надо же – насмерть… Я один, считай, мечусь по больнице, вернее, по тому, что от нее осталось, больных человек пятнадцать уже, наверное, раскопал из-под камней, все живые еще были… Подкатывают тут… эти, хозяева страны…
Иван Васильевич нецензурно выругался. Мне, конечно, доводилось слышать выражения и покрепче, но он, когда матерился, производил очень странное впечатление… Как будто жаловался на кого-то сильного и жестокого, с кем ему явно не совладать… Словно институтский юноша, который, получив по морде от бритоголового качка, ругается обиженно и бессильно…
– Офицер подошел, – продолжал Иван Васильевич, – ткнул в нас троих пальцами и показывает на грузовик – залезайте, мол. А я ему в ответ на больных показываю: не могу, мол, их бросить, им помощь нужна… Человек пятнадцать, наверное уже, к тому времени сидело вокруг меня и лежало… Так этот сука просто махнул рукой и что-то крикнул, а такая вот тварь…
Он махнул рукой в сторону чернобородого часового у двери, который, видно, давно уже утомился прислушиваться к нашему спокойному разговору, не понятному для него, и теперь откровенно зевал на посту, продолжая сидеть и загораживать дверной проем. На коленях у него лежал автомат, стволом в нашу сторону.
– …постреляла всех из автомата… Парой очередей взял и припечатал всех к камням. А офицер смеется и опять мне на грузовик показывает… Иди, мол, некому тебе теперь помогать…
Иван Васильевич помолчал, поджав губы, потом сказал задумчиво:
– Меня только одно удивляет: как это я сам с ума не сошел? А у Александра катушки напрочь слетели… Слышать-то он, по-моему, слышит. Но вот говорить может только одну фразу, поэтому и молчит, боится рот раскрыть. Как только хочет что-то сказать, начинает наши фамилии повторять… Фамилии как фамилии, если по отдельности, а вместе смешно, знаете ли, получается… Получалось раньше, сказать вернее. А теперь ничего я в этом смешного не вижу, наоборот, жутковато становится… Да ему и самому, по-моему, страшно – как начнет повторять без конца: «Судаков, Линев и Карпов. Судаков, Линев и Карпов. Судаков, Линев и Карпов…» Бледный весь становится, рот себе зажимает, а остановиться не может… До нервных припадков у него это доходит… Я с ним измучился просто…
Врач глянул на нас с Полем сердито, почти гневно. Но заметив, что мы и не думали улыбаться, смутился сам. Забормотал, словно извиняясь за свою мгновенную вспышку:
– А что вы хотите! У него на глазах жена погибла. А потом пятнадцать живых человек расстреляли, словно мух передавили… А они, между прочим, все больны были. Очень больны. Легких больных в кайдабадской больнице не было… А вот я почему-то очень легко эту картину перенес… Старый, наверное, стал, циничный… А вот у Александра крыша поехала… И говорить он теперь не может, только слушает… У него же жена погибла. Прямо на глазах у него… Ей всего-то один камень в голову попал… И сразу, представьте, насмерть… Судакова вон вообще завалило, я, наверное, с полтонны с него сбросил, и ничего ему, ни царапинки. Вон, дрыхнет, как новенький, не отоспится никак. А тут женщина молодая, еще красивая – насмерть сразу… И больных расстреляли. Пятнадцать человек, кажется, я успел к тому времени из завала вытащить. А двое даже сами выбрались. Но не ушли, сидели с остальными, мне помогали… И их тоже из автомата…
Я почувствовала толчок в плечо со стороны Поля и очнулась.
– Он немного…
Поль говорил очень тихо, стараясь не перебивать Ивана Васильевича. Теперь особенно заметна была дикость ситуации – он рассказывал что-то, не обращаясь ни к кому, глядя просто в пространство и прогоняя по третьему уже кругу историю о расстрелянных на его глазах больных… Поль выразительно и красноречиво покрутил пальцами у своего виска, стараясь, чтобы Иван Васильевич не заметил этого жеста и закончил фразу:
– …немного крэзи…
Я сдержанно кивнула головой в знак согласия. В этом и сомневаться было нельзя. Психологический шок, приведший к формированию синдрома навязчивых состояний. Ничего особенно страшного, но необходим стационар и опытные врачи-психоаналитики… За каких-нибудь месяцев семь-восемь можно избавиться от симптомов окончательно. Правда, лечение нужно начинать срочно. Пока синдром не закрепился в травматический невроз. А с ним и за год справиться нелегко… Люди, случается, десятилетиями неврозы лечат. Кому как повезет. За год – это еще удачно.
– Хватит болтать! Да заткните же вы ему, наконец, глотку! – раздался вдруг резкий хриплый голос и сразу вслед за тем – такой же хриплый сердитый кашель вперемежку со стонами.
Не сразу я догадалась, кто это говорил. И только по вздрагивающей в такт кашлю спине лежащего у стены человека поняла, что это говорил пришедший в себя, и скорее всего уже давно, Судаков.
