Валерий Горшков - Тюрьма особого назначения
— Я посмотрю, что можно сделать, — с неохотой произнес Карпов, взвешивая на ладони прозрачный целлофановый пакетик с кристаллами. — Но на многое-то губы не раскатывай и перестань меня злить, иначе поссоримся, понял?
— Конечно, Олег Николаевич, о чем разговор! — Губы «химика» растянулись в довольной усмешке. — Значит, завтра не работаем? Надо посмотреть, что с охлаждением. Пока ничего страшного, но лучше регулярная профилактика, чем серьезный ремонт.
— Делай, как считаешь нужным. — Карпов достал из кармана пиджака полиэтиленовый пакет и положил в него наркотик. — А я постараюсь побыстрее обеспечить тебя исходным сырьем для товара. И не забудь — ровно через час за тобой придет майор. К тому времени ты должен переодеться в робу и находиться наверху, на складе.
— Не волнуйтесь, начальник, все будет в лучшем виде. С дисциплиной у нас полный порядок! — осклабился «химик».
— Да, кстати... — Уже собираясь подняться наверх" Карпов обернулся к заключенному и сообщил:
— У нас в учреждении появился свой персональный поп.
Надеюсь, ты не захочешь исповедоваться ему в своих грехах? — На губах начальника тюрьмы заиграла ехидная усмешка.
— Бросьте, начальник, — совершенно серьезно ответил зек. — Я прошел неплохую школу атеистического воспитания, спасибо советской власти, и не верю ни в Бога, ни в черта. И уж как-нибудь сам разберусь со своими грехами.
— Я просто предупредил, а ты сам делай выводы. Давай, вырубай все и собирайся.
Глава 9
В первый день моего пребывания в стенах тюрьмы меня больше никто не беспокоил, если не принимать во внимание рыжего парня в черной униформе, который в шесть часов вечера принес ужин — щи из кислой капусты, картошку с тушенкой и слабозаваренный чай. Зато начиная со следующего утра я по несколько часов в день проводил в камерах, беседуя с заключенными. Майор Сименко предварительно устроил мне нечто вроде краткой экскурсии по «объекту», чтобы я имел хотя бы элементарное понятие, где что находится. Я побывал в рабочих камерах, в библиотеке, осмотрел спортивный зал, в котором качали мышцы и отрабатывали приемы рукопашного боя плечистые ребята из охраны. Кроме того, мне пришлось выдержать продолжительную беседу с воинствующим атеистом Семеном Ароновичем, «денно и нощно радеющем о здоровье» заключенных.
Но главным все-таки было именно то, ради чего я и приехал в это мрачное место. За день я успевал встретиться с пятью-шестью заключенными. Выдерживать их страшные исповеди было, честно говоря, делом нелегким. Впечатления от специфического контингента тюрьмы сложились у меня во вполне определенную картину. Несмотря на картонные иконы, которые с фальшивым трепетом показывали мне обитатели некоторых камер-одиночек, несмотря на слезные заклинания в том, что они «осознали и раскаялись», я, пообщавшись с двумя десятками убийц, мог с уверенностью сказать, что большинство из них, к моему сожалению, да простит меня Господь, — хитрые, циничные лгуны. Случись им вновь дорваться до воли, они вновь занялись бы своим преступным ремеслом.
Другая группа зеков — профессиональные киллеры и бандиты. Эти нагло и цинично заявляли мне, что ни капли не жалеют о том, что творили, находясь на воле, и если бы им вновь представился шанс оказаться по ту сторону этих неприступных каменных стен, то они снова вернулись бы к исполнению своих «профессиональных обязанностей».
И, как и предупреждал меня майор Сименко, не только Скопцов, но и другие заключенные, совершившие преступления на сексуальной почве, с пеной у рта пытались убедить меня, что они ни в чем не виноваты, что они сущие агнцы, которых плохие дяди оклеветали и отправили на адовы муки.
Вечером, на четвертый день моего пребывания в тюрьме, в домик настоятеля пожаловал полковник Карпов. Он по-хозяйски присел на старый расшатанный стул, закурил и поинтересовался:
— Ну что, отец Павел, какие впечатления от бесед с зеками?
— Разные, — уклончиво ответил я, отодвигая в сторону так и не доеденную мной перловую кашу в алюминиевой миске. — Хотя некоторые из заключенных, возможно, близки к тому, чтобы встать на путь духовного очищения. С остальными же еще предстоят долгие беседы. Их души пока еще до сих пор сжигаемы греховными страстями. Задача каждого священника-отвоевать их у сатаны для Господа нашего.
— И вы действительно верите, что эти выродки способны раскаяться в содеянном? — Полковник усмехнулся. — Может, лучше было бы поставить их к стенке и загнать в затылок пулю? Неужели вам так никто и не говорил, что жалеет о том, что его помиловали? Взять, к примеру, того же Скопцова... Пять попыток самоубийства! Знаете, если он в следующий раз попробует разбить себе лоб о стену камеры, я, пожалуй, не стану ему мешать. — Полковник, прищурившись, посмотрел мне прямо в глаза, наблюдая за носяедующей реакцией. — Если человек так не хочет жить, то зачем насильно заставлять его влачить жалкое существование?
— Я надеюсь, что после нашей встречи он больше не станет этого делать...
— Неужели вы так верите в силу убеждения словом, отец Павел? Впрочем, это ваше право. Я, собственно говоря, пришел спросить у вас насчет завтрашней поездки в Вологду. Дежурный передал мне вашу просьбу, и я не вижу причин отказ.
Мне только хотелось бы узнать о ваших планах. Куда пойдете, с кем собираетесь встречаться... Помните, о чем я вас предупреждал во время нашего первого разговора?
— Конечно. Я просто хочу осмотреть город. Прежде я никогда не был в Вологде. Разумеется, я зайду в одну из местных церквей. Куплю свечи. К тому же пятеро заключенных попросили меня подарить им Новый Завет.
— И это все?
— Все. А вы хотели меня о чем-то попросить, Олег Николаевич?
Карпов на секунду задумался, потом щелчком указательного пальца стряхнул на пол столбик пепла, растер его ботинком и кивнул.
— Да, хотел. Есть у нас один заключенный... — Полковник нахмурился, его широкий лоб прорезали три глубокие морщины. — Пожалуй, самый озлобленный из всех, кто сейчас находится в этой тюрьме. До сих пор не понимаю, как у президента поднялась рука подписать ему прошение о помиловании! О нем пару лет назад писали все газеты. Сергей Маховский. Не слышали? — Я отрицательно покачал головой, хотя имя преступника показалось мне смутно знакомым. — В свое время он был неплохим спортсменом, мастером спорта по боксу. Потом что-то случилось с его головой, наверное, окончательно вышибли мозги... Ему запретили появляться на ринге. Он озлобился. По ночам подкарауливал на улицах одиноких прохожих, грабил, а потом забивал до смерти. Причем экспертиза всякий раз показывала, что Маховскому хватало одного удара, чтобы человек отключился, и еще двух-трех, чтобы он навсегда расстался с жизнью. Каждый раз одно и то же. Через два месяца его взяли. При задержании в него всадили четыре пули, но, даже тяжело раненный, он умудрился отправить на тот свет склонившегося над ним оперативника одним ударом в грудь. У бедняги остановилось сердце... — Карпов выдержал паузу и сообщил главное. — Сегодня днем Маховский попросил, чтобы к нему зашел священник. Сказал, что хочет исповедоваться...
— Я вижу, вас что-то беспокоит, Олег Николаевич?
— Я просто хочу вас предупредить, что этот заключенный с момента прибытия на Каменный ни одного дня не работал. К нему неоднократно применялись меры физического воздействия, но все тщетно. Он необычайно силен и коварен.
Несколько раз он нападал на охрану. Один раз в самом начале своего пребывания здесь, когда его сопровождали лишь двое бойцов. Так вот, он вырубил их в считанные секунды. Теперь его выводят за пределы камеры только в сопровождении четверых лучших охранников. В общем, отец Павел, зная ваше правило оставаться с заключенным с глазу на глаз, я вынужден вас предупредить, что в случае с Маховским это крайне опасно. Я, конечно, могу запретить вам встречаться с ним.
Для вашего же блага...
— Но ведь те, с кем я встречался последние четыре дня, тоже далеко не ангелы, — парировал я. — И ни один из них не предпринял попытки причинить мне зло. Я считаю, что если грешник просит об исповеди, то священник не имеет права ему отказывать.
— Хорошо, я согласен впустить вас в камеру, но только в сопровождении как минимум двух охранников, — выдвинул последнее условие Карпов. — Как-никак я за вас отвечаю.
— В таком случае исповедь теряет свой смысл. Человек, желающий открыть душу перед слугой Господа, не сделает этого никогда, если рядом находится посторонний. Так же как священник не примет исповедь, если будет знать, что слова исповедующегося могут быть услышаны кем-то третьим.
— В таком случае, отец Павел, мне очень жаль, но я вынужден воспользоваться своим правом запретить вам встречаться с заключенным номер семьдесят два! Итак, завтра к двенадцати будьте готовы. Поедете вместе с доктором в город.
Полковник поднялся, еще раз смерил меня строгим и непреклонным взглядом и вышел за дверь.
