Георгий Овчинников - Изверги
Вячеслав Сергеевич молчал; ему абсолютно не хотелось сейчас разговаривать на такие темы; мысли его в большей степени в настоящий момент были озабочены другим. Невзирая на то что теперь он может позволить для матушки самые современнейшие дорогостоящие медицинские возможности, может предоставить любое каким бы дорогим оно не было лекарство — всё равно у него никак не получалось сделать так чтобы матушка окончательно выздоровела. Она наоборот — как назло — вдобавок к инфаркту недавно перенесла пусть и относительно лёгкий, но всё-таки инсульт. А говорят: второй инсульт смертелен.
Голубоглазый брюнет, которого многие тут почтительно величали Кириллом Антоновичем, повернулся к столу находящемуся у него за спиной и налил себе новую рюмку коньяка. Нарочито поддельно — даже рисовано! — вполоборота манерно обернувшись с хмельной и несколько язвительной ухмылочкой уже прекрасно зная заранее ответ явно строя из себя невероятно величественную персону спросил:
— Господа, может всё-таки по рюмашечке? — и не получив никакого ответа, которого собственно вовсе и не ждал — с лёгкостью дирижёра — лишь взмахнув рукой, опрокинул содержимое в свой холёный ротик. А затем, даже не поморщившись, с показушной манерностью взял аккуратно ухоженной кистью руки с обязательно оттопыренным мизинчиком бутерброд с чёрной икрой и так же вычурно пикантно принялся его поедать. Он прекрасно знал, что они не употребляют ни крепких, ни мало крепких алкогольных напитков вообще.
Смотря на него, Вячеславу Сергеевичу почему-то вдруг стало как-то намного гаже на душе; он не считал себя хорошим или плохим; он думал о себе как о таком, каким он и был, а сейчас он был по собственным рассуждениям — душегубом. Но он считал, что он — это всё-таки только он — а он же слыл бандитом и исполнял по сути своей — злодейскую роль и никаких красивых иллюзий у него по поводу себя никогда не возникало. Он твёрдо знал, что никогда не полезет во власть и считал, что это было бы с его стороны уж слишком омерзительно. И когда он смотрел на таких вот людей как этот Кирилл Антонович — зама главы администрации города — рисующихся частенько принародно добренькими, благородными и честненькими — ему становилось всегда как-то уж на редкость не по себе. Не то чтобы он боялся или как-то ещё опасался, что ли этих людей — просто с такими людьми он вообще не хотел иметь никаких общих дел. По сути — людей — не имеющих в принципе: ни родины, ни флага и считающих что родина там, где они повесят свою шляпу. А скорее может быть даже вообще не имеющих никаких принципов! Кроме, пожалуй, одного: самого себя и абсолютного достатка для себя. Что было самым диким! Таких людей как Кирилл Антонович, что в депутатских рядах, что в государственном аппарате среди так называемых «чинуш» — было подавляющее большинство.
Он видел в жизни всяких людей и всегда их по-своему оценивал. Вячеслав наблюдал мир глазами себя, когда он был мальчишкой и смотрел по телевизору мультфильм «Маугли», но воспринимая теперь это же, как нынешний сам, проводя лишь идентичную аналогию. В дебрях жизненного пути встречались ему и хитренькие трусливые шакалы, и благородные волки, мудрые Каа, могучие властолюбивые Шерханы и всякие другие персонажи.
А он опять не знает, что ему делать? Бывшей жене, хоть та по-прежнему его воспринимает достаточно холодно, да и они уже несколько лет как разведены (ладно! зато больше не ершится по поводу дочери — а это для него верх желаний) недавно подарил пусть немного подержанный, но всё-таки «Фольксваген». Нашёл через хороших знакомых пусть не особо денежную, но и совсем непыльную с перспективами работу. Нина не собиралась вроде бы искать нового мужа, а жила одной только дочерью. Про случайных мужчин она ему не рассказывала, а он никогда и не спрашивал. Дочку Вячеслав пристроил в самый лучший детский сад, но скоро она пойдёт в школу — и тут у него есть уже нужные «подкрутки». Так что у них-то — всё будет в полном ажуре. И хотя бы только это его успокаивало. Вот разве ж только что матушка?
Тем временем сходка рассасывалась. Помаленьку, то там, то сям — люди начинали расходиться. Кто-то доводил шибко пьяного «гуляку» до автомобиля и терпеливо или грязно матерясь, усаживал туда; кто-то сам в одиночку преодолевал определённое расстояние в раскачку до ожидающего его транспорта, где терпеливые «водилы» уже ожидали таковых с распростёртыми нараспашку дверцами и те — туда молча плюхались с довольными физиономиями. Один весьма развеселившийся толстячок в окружении двух молоденьких и смазливеньких дамочек, громко гогоча и отпуская плоские шуточки, так же направился к своему роскошному во все времена «Мерседесу». По дороге он — то и дело их лапал за сиськи и периодически обнимая, лобызал, чем опять же очень радовался и вероятно несколько самоудовлетворялся. Те — в голос ему тоже хихикали и порой отчаянно терпели его некоторые чересчур неосторожные выходки, а иногда даже скрытно злились, морща свои прелестные носики и закатывая глазки, но, открыто не выказывая своего неудовольствия.
Вот, в конце концов, и всё. Немного напоследок повиляв задом как бы прощаясь, уехала последняя тачка, а на поляне осталась только та же самая шестёрка энергичных молодых людей. Прислуга, которая уже торопилась: скоренько прибрать разбросанный кругом мусор, погрузить в полуприцеп грузовика привезённую сюда с утра всякую утварь и т. д. и т. п.
Седьмая глава: жуткая история
После того как вся эта теперь уже шумная компания соизволила удалиться Татьяна Ивановна — как я давеча подметил — не выдержав тяжести столь мощного психологического напряжения которое на неё вдруг навалилось, разрыдалась. Разрыдалась навзрыд, ибо никогда ещё в своей жизни не сталкивалась с таким хамством. Её женское начало: никак не могло смириться с подобным этому к её собственной персоне обращением. Не было у неё ни капельки никакой там излишней гордости или амбиций каких-то там всяческих, а просто всё, что произошло в этот день с ней — ей представлялось теперь — необычайно возмутительным и настолько оскорбительным, что даже вспоминать-то произошедшее было как-то уж очень неприятно. И поплакав для порядка с четверть часика, она по сути дела тем временем непросто плакала и успокаивалась, а ещё пусть и хаотично, но всё-таки старательно обдумывала эпизод этой острой ситуации. И наконец, решив, что переживать-то собственно одной ей нечего, а потому ультимативно набрала номер телефона, и периодически всхлипывая носом, прижала к уху трубку, обострив своё внимание на длинных гудках в ней замерла. Вскоре там раздался щелчок, а затем грубый бас сообщил, что он якобы у телефона и при всём притом: «весь — внимание».
Через десять минут, дав некоторые распоряжения по поводу своего кабинета, то есть уборки в нём она уже мчалась в своём персональном автомобиле к Пётру Николаевичу. Опять водитель как включённое радио чего-то очень оживлённо рассказывал (он, судя по всему, ничего и не знал о случившемся). Опять он эмоционально жестикулировал руками при весьма умелом управлении автомобилем и снова Татьяна Ивановна его абсолютно не слушала. Впрочем, где-то подсознательно у неё мелькнула такая шальная мысль в связи с испытанными волнениями типа: «Опять, этот идиот чего-то там заливает», но и не более. Как ни странно, но она уже больше не тряслась всем телом от случившегося давеча — будто бы немного переболела. Хотя в теле ещё оставался некий несколько отдалённый озноб. Волнение у неё пропадало по мере передачи общей информации Пётру Николаевичу по телефону и улетучилось почти совсем. С поставленной точкой в разговоре она поставила точку и на своих об этом происшествии серьёзных переживаниях, как бы передав их по эстафете. По сути дела правильно рассудив: «Я своё отпереживала — пусть теперь попереживают другие». И то верно!
Приехав и потом, уже войдя в роскошный кабинет в четырёх комнатной квартире Пётра Николаевича (маленького толстячка) с огромными залысинами на голове и чрезвычайно шустрыми губками при разговоре она совсем как бы успокоилась. Притом сразу же было собралась, перейти к более подробному отчёту — ещё не окончательно свыкнувшись со своею новой ролью начальницы и как бы всё-таки ни совсем справившись с некогда бывшей своей подчинённостью — с лёту рассказывая эту историю. Но, несмотря на то, что она сходу повела своё сбивчивое повествование Пётр Николаевич вроде как бы слушая её, усадил её в кресло, никак не перебивая, но когда она уселась в кресло и волей-неволей остановила на мгновенье своё словоизвержение чтобы перевести дух он вдруг с широкой улыбкой на губах пропел ей совсем вроде бы как-то ни кстати:
— Чай?.. Кофе, дорогая Танечка? — вопрос его совершенно не относился к делу, так что она даже как-то поначалу растерялась вроде типа того, — «какой тут чай! кофе! Когда там уже Зимний дворец берут без нас!». И её понять сейчас, конечно же, можно было потому, как она только-только прибыла, если можно так выразиться с «поля боя». И в её душе ещё не угас ни пыл, ни ажиотаж и даже в ней ещё в некоторой степени кипели кое-какие совсем там неподдельные переживания, поэтому щекотливому вопросу, а тут: «кофе, чай… Может ещё отобедать предложат?!». Однако было явно видно, что пока он не услышит конкретного утвердительного или другого какого-либо вообще ответа на свой вопрос он так и будет её неутомимо несколько отрешённо созерцать, то есть, как бы взглядом говоря: «Успокойтесь и отвечайте на поставленный вопрос». Поэтому она невольно извинилась и несколько даже кроме того смутившись проговорила с оправдывающейся интонацией:
