Эльмира Нетесова - Дикая стая
— Не склеился еще на сахаре?
— Покуда живой. Да и как теперь тужить, если стал единственным хозяином в доме. Соседей нет! Давай ко мне востри лыжи! Никто не помешает. Покайфуем! Я пузырь приволок, к чаю варенье имеется, гора харчей. Слышь, Любаня, не тяни резину. Расслабимся, отдохнем.
— Ну, лады! Уговорил! — согласилась баба.
Через час Люба постучала в двери. От нее пахло
свежим хлебом.
— На вот, держи! Из последней выпечки, — отдала Гошке сумку с хлебом и, оглядевшись, умолкла робко.
Она думала, что поселенец живет как все одинокие мужики в грязи и холоде, пользуя вместо подушки пустую тару. Здесь все было в идеальном порядке,
даже придраться не к чему. Сам Гошка побрит, умыт, причесан, в чистой рубашке, в домашних штанах. Носки не рваные, мужик ходит в тапках, помог и ей снять пальто и сапоги.
— Проходи, — пригласил в комнату.
Тут и вовсе рай! Кроме койки, диван имеется, на нем подушки, покрывало. Рядом, возле стены, — трельяж. Между койкой и диваном — круглый стол. Над диваном — полка с книгами, над койкой — медвежья шкура, подарок охотника Николая Притыкина. На полу,! перед койкой — оленья шкура, белая-белая, как снег.
— Да ты хорошо устроился. Порядок как у доброй хозяйки! — похвалила Любка.
— Себя уважаю, — хлопотал на кухне поселенец, готовил закуски на стол. Рыба и грибы, икра и крабы, картошка и селедка, жареная кета, — все поставил на стол мигом. Достал фужеры и рюмки. Даже лимон; не забыл порезать. >
— Да ты — классный хозяин! — восторгалась женщина.
— И не только, — довольно улыбался поселенец, поглаживая плечи и руки бабы. Он торопил ее за стол.
Люба держалась просто. Села рядом с Гошей, прижалась к нему тихо, по-бабьи.
— Тяжко тебе у нас, зайка? — спросила тихо.
— По всякому бывает. В иной день так лучше было б не просыпаться. С утра на мне все отрываются, каждая карга наезжает. А уж эти поселковые, будто псы с цепи срываются, кроют матом меня ни за что, грозят размазать, в проруби утопить.
— А за что?
— Всяк воду раньше требует. «Почему соседу быстрее привез?» Час подождать не могут, брешутся, так, будто последние минуты дышат. Через час привожу воду, все живы и здоровы. А до того кем только не обзывали. Даже ружьем грозили. Случалось, с кулаками бросались на меня, потом прощения просили. Иные к ментам возникали, жаловались на меня,
гуды их! Надоело все. Народ здесь гнусный, друг друга грызут, а сами — сачки и падлы!
— Ох, Гошенька! Каково же мне, бабе, своей оравой управлять? Думаешь, легко? Черта с два! Так устала с ними! Каждого в руках держи, как пса на цепи. Чуть ослабил руки, сопьются или передерутся вдрызг. Всякое было.
— У тебя ж сплошные бабы!
— Да! Только двое грузчиков — мужики, но ведь те бабы пьют круче мужиков. Сколько я им вламывала, запрещала бухать в пекарне. Но и теперь, чуть отвернулась — уже накирялись.
— Сколько ж получают?
— Чудак! Зарплату никто не пропьет, а вот выпечку — запросто. Сколько на том ловила, счету нет. Выкидывала с пекарни, но ведь другие не лучше.
— А я думал, что ты как в раю!
— Какой хрен! С утра морды бью, поверь, не без дела. Почему омужичилась? Разговаривать по-человечески разучивалась, все на крике и мате. Мне самой противно. Хочется тишины. Иногда даже реву. Вот залезть бы под мышку к мужику, который сумел бы вступиться и защитить. Выплакаться у него на груди, чтоб понял и пожалел не как гром-бабу, а обычную женщину. Ведь мне тоже бывает и обидно, и больно. Вот только вступиться некому. Всяк только для себя живет, — всхлипнула Любка и продолжила: — А я тоже устаю быть в сильных. Не бабье это: мужиков подменять, колотить и совестить.
— Чем же я смогу тебе на «пахоте» твоей сгодиться?
— Да, закинь пустое! Просто поделилась, а помочь никто не сможет. Всяк свой крест несет. От него не отмолишься! Давай лучше выпьем! — подставила рюмку.
— Тебе водку? — спросил Гоша.
— Что себе, то и мне налей. Знаешь, а на тебя моя помощница виды имеет! — улыбнулась Люба.
— Пустое! Я только тебя там вижу!
— Конечно! Самую здоровенную как не заметить! Остальные — просто головастики! Я их всю кучу од ной рукой могу поднять!
— Кончай звенеть! Не коси под мужика! Баба ты и есть баба! — обнял Любку, предложил выпить. Пекариха согласилась.
После второй рюмки Люба уже расслабилась. Она теперь не жаловалась, а пела, рассказывала всякие смешные истории. Корнеев слушал, а потом выключил свет и, уронив гостью на подушки, молча, настырно раздевал бабу.
Люба слабо сопротивлялась.
— Зайка, а ты нахальный, — смеялась тихо.
Гоша давно понял, что Любка за тем и при шла,
к нему, решил ускорить, не затягивать время.
— Любаня, солнышко мое! — раздел бабу догола и, закрыв двери на крючок, забылся с женщиной.
— Гошка, сколько времени? — спросила она уже под утро.
— Еще рано.
Но настырная кукушка, которую снял со стены у Бондарева, прокричала семь часов.
— Опоздала на целый час! Господи, теперь бабы за мною побегут домой. А не найдут, знаешь, сколько бреху будет?
— Да плюнь на свору. Давай вечером рисуйся ко мне, — предложил Гоша.
— Каждый день? Что ты? Выследят!
— Ну, и пусть. Ты ж — не зелень.
— В грязи изваляют! Иль не дошло?
— Не врубился, — признался Корнеев.
— Пойми, ты же поселенец! Это все равно, что зэк! С таким считается позором лечь в постель.
— Ах, вот оно что? Значит, тебе за падло поселенец, я — не из вашей породы? — выскочил Гошка из постели, мигом оделся.
— Я не тебя, пересудов и сплетен боюсь. Сам видишь, поселок маленький, все друг друга наперечет знают. И подноготную тоже. А уж в исподнем белье псе любят поковыряться.
— Не понял, чего боишься? Давай открыто вместе жить. Кто нам запретит?
— Ты что, опух ненароком? Я еще не посеяла «крышу»? Соображаешь, что говоришь? Меня, увидев с тобой, только и назовут дешевкой, мол, на поселенца повесилась, совсем себя потеряла!
— А ты сама как хочешь?
— Я здесь живу!
— Выходит, ночью со мной не стыдно, а вот днем совесть мешает? Где она у тебя живет?
— Ладно, Гош, не будем спорить. Давай оставим все как есть. Мы станем изредка встречаться, но о том никто не должен знать и даже догадываться.
— И у тебя на работе?
— Это прежде всего. Даже вида не подавай! Бабы мигом обольют грязью, утопят в сплетнях. Ты же не хочешь мне зла, зайка? — потянулась губами к Гошке.
— Ладно, не дергайся! Я не высвечу! — открыл двери перед уже одетой и обутой женщиной.
Вернувшись в дом, хотел позавтракать, но кусок не полез, даже чай застрял в горле. Гошу грызла обида на Любку, на весь Усть-Большерецк.
А ведь он многих жалел. Бесплатно возил воду дряхлым старикам. Без просьб переносил ее в бочки в дома, не ожидая благодарности. Зато сам получил под завязку.
Георгий пошел на работу хмурым. Не смотрел по сторонам как обычно, ни с кем не здоровался. С сегодняшнего дня решил для себя никому не привозить воду на дармовщину. «Я для них не человек? Это они для меня — волчья кодла!» — ругал он поселковый люд.
— Гоша, привези нам воду нынче, пожалуйста, — высунулась из калитки седая голова старухи.
— Если время останется! — бросил в ответ коротко.
