Дик Фрэнсис - Перекрестный галоп
А потом вдруг все вспомнила.
— Все хорошо, — сказал я, чтоб успокоить ее.
Впервые за все время, что я помню, мать была явно напугана. Вернее, боялась просто до безумия — глаза дико расширены, на лбу проступили мелкие капельки пота.
— Ты полежи, — сказал я. — Сейчас сбегаю, принесу тебе воды.
Я вышел в кухню налить стакан воды. И пока тонкая струйка бежала из-под крана, аккуратно положил записку от шантажиста обратно в конверт и убрал его в карман вместе с выписками из частного банковского счета. Вернувшись, я увидел в кабинете отчима, он стоял на коленях рядом с женой, бережно держа в ладонях ее голову.
— Что ты с ней сделал? — гневно спросил он.
— Ничего, — спокойно ответил я. — Она просто потеряла сознание.
— Почему? — озабоченно спросил он.
Я хотел придумать какое-то псевдонаучное объяснение, ну, к примеру, что кровь плохо поступала в мозг, но затем отказался от этой идеи.
— Дерек, он знает, — все еще лежа на полу, пробормотала мать.
— Знает что? — нервно спросил он.
— Все, — ответила она.
— Быть этого не может!
— Всего я, конечно, не знаю, — сказал я ему. — Но одно знаю точно: вы стали жертвами шантажа.
* * *Для того чтоб привести в чувство их обоих, понадобился бренди, не вода, и я тоже отхлебнул чуток.
Мы сидели в гостиной, в глубоких обитых ситцем креслах с высокими спинками. Лицо матери было бледно и почти сливалось по цвету с бледно-кремовыми стенами за спиной, а руки тряслись, и о края бокала, из которого она пила, стучали зубы.
Дерек, отчим, сидел, плотно сжав губы, на краешке кресла и отпил глоток «Реми Мартин» с таким видом, точно этот напиток давно вышел из моды и вызывал у него отвращение.
— Расскажите мне все, — попросил я, наверное, уже в двадцатый раз.
И снова ответа от них не последовало.
— Не хотите говорить мне, ладно, — сказал я. — В таком случае мне остается только обратиться в полицию, сообщить о факте шантажа.
На секунду показалось — мать снова потеряет сознание.
— Нет, — пробормотала она, едва шевеля губами. — Пожалуйста, не надо.
— Тогда объясни мне, почему не надо, — сказал я. Каким четким и звучным показался свой голос в сравнении с полушепотом матери.
Снова вспомнились слова чернокожего сержанта моего подразделения в Сэндхерсте: «Команды следует подавать соответствующим тоном. Половина сражения выиграна, если ваши люди верят, что вы знаете, что делать. Даже если на самом деле этого не знаете, просто громкий решительный тон вселяет в них уверенность».
Сейчас я командовал ситуацией, и неважно, верили мне мать с отчимом или нет.
— Потому что тогда твоя мать отправится в тюрьму, — тихо произнес Дерек.
«Должно быть, бренди ударил мне в голову», — подумал я.
— Не говори глупостей, — сказал я.
— Это не глупости, — ответил он. — Отправится. И, возможно, я тоже, как ее сообщник.
— Сообщник в чем? — спросил я. — Вы что, кого-то убили?
— Нет, — он выдавил улыбку. — До этого еще не дошло.
— Тогда за что?
— Налоги, — ответил он. — За неуплату налогов.
Я взглянул на мать.
Теперь у нее дрожали не только руки, все тело, и она плакала — открыто, никого не стесняясь. Прежде мне никогда не доводилось видеть ее плачущей. И уж определенно, сейчас она совсем не походила на женщину, которой гордилась вся деревня. Она была лишь тенью, жалким подобием того человека, которому всего лишь месяц назад вручали Национальную премию «Женщина года» и показывали церемонию по телевизору. И еще она сразу стала выглядеть гораздо старше своих шестидесяти лет.
— Ну и что будем делать? — командным тоном осведомился я.
— Что значит — что? — спросил Дерек.
— Вы же не собираетесь и дальше платить по две тысячи фунтов в неделю?
Он удивленно взглянул на меня.
— Я видел банковские выписки.
Дерек вздохнул:
— Дело не только в деньгах. Мы бы справились, если бы речь шла только о деньгах.
— А в чем еще? — спросил я.
Он ссутулился.
— В лошадях.
— Нет, — еле слышно шепнула мать.
— А что с лошадьми? — не отставал я.
Отчим промолчал.
— Лошади должны проигрывать специально, по чьему-то приказу? — спросил я в мертвой тишине.
Он опустил глаза, нервно сглотнул слюну и еле заметно кивнул.
— И с Фармацевтом было так?
Он снова кивнул. Тем временем мать сидела, закрыв глаза, так делают маленькие ребятишки, уверенные в том, что стоит зажмуриться, и их никто не увидит. Дрожь прекратилась, теперь она просто раскачивалась в кресле.
— Как вам поступают эти приказы? — спросил я Дерека.
— По телефону, — ответил он.
Вопросов еще оставалось множество: как, что, когда и в особенности кто?
Мать с отчимом, судя по всему, знали ответы на большинство из них, но, к сожалению, только не на последний.
Я наполнил стаканы бренди и продолжил расспросы.
— Как же вы умудрились вляпаться в это дерьмо? — спросил я.
Ответа не последовало. Мать еще глубже вжалась в кресло, точно хотела стать невидимкой, Дерек же жадно припал к стакану и пил бренди, пряча лицо за граненым стеклом.
— Послушайте, — начал я, — если хотите, чтоб я помог, стоит рассказать мне все без утайки.
Снова долгая пауза.
— Мне не нужна твоя помощь, — тихо сказала мать. — Хочу, чтоб ты уехал и оставил нас в покое.
— Но я уверен, эту проблему можно решить, — уже более спокойным тоном заметил я.
— Я все решу сама, — сказала она.
— Как?
Снова долгая томительная пауза.
— Я решила выйти из этого бизнеса, — сказала она.
Мы с отчимом уставились на нее.
— Но ты не можешь выйти… — пробормотал он.
— Почему нет? — уже более решительно спросила она. Теперь она походила на себя, прежнюю.
— Тогда каким образом ты собираешься расплатиться? — с отчаянием спросил отчим. Мне показалось, он вот-вот заплачет.
Мать снова съежилась в кресле.
— Единственный выход — найти, кто этим занимается, и остановить их, — сказал я. — А для этого вы должны ответить на мои вопросы.
— Только никакой полиции, — заметила мать.
Эта фраза заставила меня призадуматься.
— Но без помощи полиции шантажиста не найти.
— Нет! — теперь она почти кричала. — Никакой полиции!
— Расскажи мне о налоговых проблемах, — сказал я, пытаясь хоть как-то прояснить ситуацию.
— Нет! — снова крикнула она. — Никто не должен знать.
Она пребывала в полном отчаянии.
— Я не смогу помочь, если не буду знать, — пытался вразумить ее я.
— Мне твоя помощь не нужна, — в очередной раз заметила она.
— Джозефин, дорогая, — вмешался Дерек. — Нам без посторонней помощи не обойтись.
Снова пауза.
— Я не хочу сесть в тюрьму. — И тут она заплакала.
И мне вдруг стало страшно ее жаль.
Чувство жалости по отношению к ней было мне чуждо. Ведь большую часть жизни я провел, стараясь свести с ней счеты, переступая через обиды, мнимые и настоящие, ненавидя ее за отсутствие материнской любви и утешения. Наверное, теперь, с возрастом, я стал мудрее.
Я подошел к ее креслу, уселся на подлокотник, погладил мать по плечу и, наверное, впервые за всю свою жизнь заговорил с ней ласково.
— Послушай, мам, — сказал я. — Никто тебя в тюрьму не посадит.
— Еще как посадят! — ответила она.
— Ну откуда такая уверенность?
— Он так сказал.
— Кто? Шантажист?
— Да.
— Ну, знаешь, я бы не стал верить на слово этому типу.
— Но… — тут голос ее стих.
— Почему ты не даешь мне шанса помочь тебе? — тихо спросил ее я.
— Потому что ты сообщишь в полицию.
— Нет. Никакой полиции, — сказал я. «Но в таком случае разве я смогу оказать ей реальную помощь?..»
— Обещаешь? — спросила она.
Что мне оставалось?
— Ну, конечно, обещаю.
Оставалось лишь надеяться, что я смогу выполнить это свое обещание.
* * *Постепенно, с уговорами и не без помощи допитой до дна бутылки «Реми Мартин», я наконец выслушал эту печальную историю в самых общих чертах. И ничего хорошего в ней не было. Мою мать действительно могли упечь за решетку, если б вмешалась полиция. Судили бы и признали виновной в уклонении от уплаты налогов. И она бы распрощалась с прекрасной своей репутацией, домом и бизнесом, даже если б осталась на свободе.
Как выяснилось, «маленький разрушительный план» матери зародился в голове одного хитреца, молодого бухгалтера, с которым она познакомилась на вечеринке лет пять тому назад. Это он убедил Джозефин, что она может зарегистрировать свой тренерский бизнес в оффшорной зоне, в данном случае в Гибралтаре. И якобы пользоваться всеми благами и выгодами безналогового статуса.
Сегодня тренировки скаковых лошадей стоят недешево, примерно столько же, сколько стоит обучение подростка в хорошей школе-пансионе, а у матери насчитывалось семьдесят пять стойл, и почти все они были заняты под завязку. Ее услуги пользовались большим спросом, а тот, кто пользуется спросом, может назначать высокие цены. И в год по налогам, которые составляли где-то пятнадцать-двадцать процентов от платы, набегало несколько сотен тысяч фунтов.
