Олег Вихлянцев - Стукач
Вяленая медвежатина. Бидон соленой красной икры, здоровенный каравай и несколько луковиц – царское угощение. И ко всему этому вдобавок трехлитровая бутыль с самогоном!
Соленый залпом осушил стакан и довольно крякнул:
– Эх! Хороша зараза!
– Угу! – согласился с ним председатель.
– А чего ж ты его отпустил, Устимыч? – спросил Соленый, уплетая за обе щеки медвежатину.
– Кого? – тот и думать забыл о начальнике колонии.
– Ну этого, в машине.
– Охвицера, что ль? Да ну его к бесу! В прошлом годе и впрямь заезжал в кои-то веки. Посидел, попивал. И отравился, к едрене фене. Не могёт. Дыра у него в пузе. Ктой-то из зеков давным-давно пропорол. С тех пор и гноится.
– Не сдохнет никак, – буркнул себе под нос Соленый.
– Чего? – не понял его председатель.
– Да, говорю, так ведь и сдохнуть может, – вовремя спохватился тот.
– Могёт, – согласно кивнул Устимыч.
– А частенько вообще наведывается?
– Да не! Вообще не бывает. В том годе аккурат япошек отсюдова забирали на Сахалин. Перад тем, значица, как геологам появиться. Говорю жа табе, ерадром али дорогу жалезнаю строить хотять! Ну вота, он и приезжал с солдатами. А так не, не бывает. А чагой ты интересоваешься? – вдруг насторожился Устимыч.
Здорово Соленый перетрухнул, заметив цепкий его прищур. И поспешил выровнять ситуацию.
– Да ты понимаешь, председатель, – заговорил он, как мог горячо. – Глянул я на лесопилку твою разломанную и подумал: может, восстановить ее? От военных чего в помощь попросить. Он же друг твой, я вижу. Так подсобил бы!
– Во! – расплылся в улыбке Захаров. – Я жа человека наскрозь вижу! – Он принялся разливать по стаканам самогон. – Я жа в табе сразу нашего мужика заприметил! Охочь ты до дела настоящего! Давай выпьем за это!
Выпили. И Устимыч, изрядно уже захмелевший, продолжил:
– За лесопилку ты здорово придумал. Давно ея ремонтировать пора. Да вота все некому. Хорошо, что ты появился. Пьянь мою смогёшь приструнить?
– Ну попробую, – неуверенно ответил Соленый.
– А чавой пробовать? Назначу тебя на лесопилку главным. Сдюжишь?
– Да не хрен делать, сдюжу! – махнул рукой Соленый, не зная еще толком, с каким народом ему придется работать. Ничтожную эту фабричку по лесообработке он с полпинка запустит. Многолетние хождения по таежным зонам многому научили. Но запустит при одном условии – если договорится с мужиками. А чего с ними договариваться? За рога и – в стойло!
«Ну ничего себе, раздухарился! – подумал про себя Соленый. – Прям, етишкина мать, передовик производства. Так и залететь недолго…»
– Слышь, Устимыч, – обратился он к председателю, – а ты чего, здесь один, что ли, в Ургале? Люди-то где?
Они просидели в сельсовете, попивая самогон, целый день. И никто их не потревожил, никто не зашел сюда за каким-нибудь делом. Никому вообще до них дела не было. Как вымерли все.
– Ох, не спрашивай, – мотнул тот головой. – Ты участкового видел?
– Ну.
– Ведь пьянь!
– Ну.
– А другие?
– ???
– Да еще хлеще! Ну не могу я их стребовать на работу! А меня за это из крайкома по шапке бьют! Вот погляжу на тебя – сразу вижу: наш мужик! А эти что? – Он мотнул головой в сторону окна. – Пьють и – все! Одна надёжа на тебя, Платоха! Ты меня уважаешь?..
«Ну это само собой!» – ехидно подумал Соленый. И сам теперь разлил по стаканам.
– Человек человеку кто? – пьяно взглянул на него Устимыч. – Друг, товарищ и брат! А эти, – он с какой-то подчеркнутой обидой посмотрел на засиженное мухами окно, – люди? Волки они! С япошками хоть и не попьешь, бывало, так зато работали как надо. А эти! У-ух! – Он потряс в воздухе кулаком. – Ну ничего, мы с тобой таперь сдюжим!
«Уж конечно!» – усмехнулся мысленно Соленый. Но в ответ покладисто кивнул. Сейчас надо соглашаться со всем. Обоснуемся, а там поглядим, кто люди, кто волки, а кто овцы…
Главное теперь – не нарваться по глупости. Из Ургала ему ходу нет. Все пути-дороги на Хабаровск, Иркутск, Благовещенск еще долгое время будут под контролем оперативных служб ментов. С ними Соленый был прекрасно знаком. Он сам кому угодно мог преподать уроки розыска. Так уж жизнь его сложилась. На собственной шкуре испытал. И ловили его уже, и сажали. Вот, правда, чуть не влип Сегодня. Дернуло же этого дятла – Устимыча – потащить его на прогулку по Ургалу! С другой стороны, не пойди они прогуляться, может, майор Загниборода наведался бы сюда, в сельсовет. И тогда уж точно накрыл бы его тепленьким. Автомата под рукой нет. А с карабином против солдат не попрешь. Осталось бы только одно – самому стреляться.
Ладненько, поглядим, что тут да как, в этом Ургале. Может, и удастся залечь на время. Паспорт убитого охотника – прикрытие ненадежное. Того и гляди расколет кто-нибудь. Но какое-то время и им попользоваться можно. Главное, никуда за пределы края не выезжать. А что там председатель насчет лесопилки заливал? Черт бы побрал его! Ну зараза, только и осталось, что в ударники коммунистического труда подаваться!..
– Устимыч, наливай!..
* * *
Барсук учил «шестерку» правильно стирать носки. Как правильно? Во рту. Носки Барсука, рот – «шестерки».
Барсук – лагерное погоняло или кличка, если хотите, Степана Барсукова, представителя той самой воровской фамилии, которая в пятидесятые – шестидесятые годы лихо и успешно обносила ювелирные магазины столицы нашей Родины. Последний вояж был совершен им в универмаг «Московский», что до сих пор расположен на Комсомольской площади. Порюхались[26] на лифте. В прямом смысле слова. 'Вместительный грузовой лифт, расположенный в заднем служебном крыле, в самый ответственный момент взбрыкнул, словно норовистьгй конь, и застрял между первым и вторым этажами. Сигнализация дала сработку. И это – в два часа ночи! Боец ВОХР[27] примчался с револьвером в руках, ничуть не сомневаясь с самого начала, что в лифте застряли воры. Открывать же попавшихся не стал до прибытия оперативной группы с Петровки, 38. А дальше, как поется, «дорога дальняя, казенный дом»…
В «шестерках» Барсук держал на зоне некоего Шурика Заварина по кличке Чифирь. Тот с удовольствием выполнял мелкие поручения Барсука. Степан же не забывал отблагодарить его приличной папиросой или полстаканом водки из своей тумбочки.
Сегодня Чифирь проштрафился в глазах своего пахана. Проявил себя самым что ни на есть шакалом. А если говорить проще, то спер из той самой тумбочки Барсука пачку черного чая, чтобы сварить из нее чифирь – почитаемый зеками дурманящий напиток, словно подтверждая свою кликуху. На полке лежало восемь таких пачек, и вероятность того, что хозяин не заметит пропажи, была велика. Он и не заметил. Стуканули. Дневальный по бараку засек и доложил все как есть.
Пришло время платить за удовольствие.
Барсук сидел на своей койке, а Чифирь стоял перед ним на коленях и старательно жевал грязные вонючие носки. Специфическое яство вызывало рвотный рефлекс, и обслюнявленные носки то и дело вылезали наружу. Но Чифирь вновь собственноручно запихивал их себе в рот. Только так он мог заслужить прощение пахана. Но Барсук прощать его не собирался.
– Плохо стираешь, Чифирь, – обнажил железную фиксу на верхней челюсти Барсук. – По чужим нычкам шакалить у тебя лучше получается.
– Прафти, Баффук! Праффу, праффти! – взмолился набитым носками ртом «шестерка».
Вокруг производимой экзекуции собралась, как водится в таких случаях, толпа любопытствующих. Даже опущенные заинтересованно выглядывали из-за шторки своего «петушатника». Рядом с Барсуком терлись кандидаты на замещение обещающей освободиться должности Чифиря. «Мужики» и «черти» кучковались чуть поодаль. Они в правилки[28] не влазили, и их мнением никто по большому счету не интересовался. Но быть в курсе событий хотелось из извечного человеческого стремления всюду сунуть свой нос. Пахан карает! Надо ж знать, как и за что!
Среди мужиков околачивадся и Монах, только что выписавшийся из лазарета. Стоя в общей толпе, он сделал полшага вперед, чтобы чуть выделиться от остальных. И прямо смотрел на Барсука, чего все остальные себе не позволяли. Каждый, кто встречался взглядом с паханом, старался поскорее отвести глаза. Не ровен час прицепится к чему-нибудь.
– У-у! Падаль! – брезгливо рыкнул Барсук и пнул босой ногой в лицо стоявшего перед ним на коленях Чифиря. Тот от сильного удара покатился по проходу и оказался в ногах Монаха.
Кешка пренебрежительно взглянул на него сверху и смачно сплюнул сквозь зубы прямо в перекошенную физиономию «шестерки». Толпа «мужиков» удивленно охнула и машинально отступила от него. Никто из них не имел права поступить столь дерзко по отношению к прислуге самого Барсука. Да и для Кешки Монахова, знаменитого лишь тем, что Соленый взял его с собой в побег, этот жест был, мягко говоря, неожиданным.
Барсук метнул взглядом молнию в Монаха, но вдруг успокоился и негромко произнес:
