Александр Афанасьев - София в парандже
На таможне она протянула паспорт вместе с письмом от международной организации, от которой приехала. Это было несложно – в Европе полно всяких волонтерских инициатив, которые оформят какие угодно документы. Когда она сказала, что хочет поехать помогать в Пакистан, на нее посмотрели с подозрением, но документы оформили. Еще в конверт была вложена пятидесятидолларовая купюра. Паспорт возвратился мгновенно, с визой. Купюра исчезла.
Пройдя таможню, Катя оказалась в совершенно чуждом для нее мире. Чуждом, людном, пугающем и опасном. Мужчины в европейских и национальных костюмах, женщины, закутанные в паранджу или с открытым лицом, дети. Огромное количество детей. Они бегали, лавировали между сумок, зал гудел от их голосов.
Поняв, что перед ними европейка, которая впервые здесь, к ней начали приставать таксисты. Приставать нагло и назойливо.
– Такси!
– Мэм!
– Такси, мэмсахиб!
Катя лишь беспомощно оглядывалась. Вдруг таксистов как ветром сдуло. К ней подошел молодой бородатый парень, коротко поклонился:
– Мэм Стоянова?
Она кивнула.
– Я за вами, пойдемте. – И, видя, что женщина не понимает, негромко добавил: – Меня прислал Нурахмед.
Протолкавшись через аэропортовскую толчею – парень постоянно давил на сигнал, – они выехали на трассу и прибавили скорость. Трасса была хорошая, бетонная, с отбойниками. По обе стороны мелькали некрасивые коробки домов, часто недостроенные, и реклама. Много было рекламы индийских фильмов.
– Как вас зовут? – обратилась к парню Катя.
Тот ничего не ответил.
– Где Нурахмед?
– Он далеко в горах, мэм, – пристально посмотрел на нее парень. – Ехать долго придется…
Минуя Пешавар и его многочисленные пригороды, они поехали на северо-запад, в горы. Места здесь были очень красивые, горные, то и дело попадались какие-то кустарники, зелень. То ли Швейцария, то ли родные Родопы – только везде бьющая в глаза нищета. Машин на трассе было немного, в основном грузовики, раскрашенные как новогодние елки.
Они остановились у придорожного кафе, чтобы перекусить, но в кафе Катя не пошла – парень купил еду навынос и принес ей. Мясо было жестким и пережаренным, но подлива очень вкусной.
Она заметила, что рядом с харчевней стоят какие-то палатки, и спросила, кто в них живет. Парень какое-то время молчал, потом ответил:
– Беженцы из Афганистана или из затопленных мест. Хозяин пустил с жалости, разрешил просить милостыню и доедать за посетителями.
– И это жалость? – задохнулась от возмущения Катя.
– Мэм, я сам родился и все детство жил в такой палатке. Мои родители – беженцы из Афганистана, – с жалостью посмотрел на нее парень.
– И правительство никак не помогало вам?
– Какое правительство, пакистанское? Зачем им? Они должны думать о своем народе. Афганца можно нанять на работу, а потом пинком прогнать прочь – паспорта-то нет. В полицию пойдешь жаловаться – побьют. Поэтому я и присоединился к движению – воевать за справедливость…
– К какому движению?
– Талибан, – обыденно ответил парень.
После того как они проехали пост, солдат долго и с подозрением читал письмо от европейской неправительственной организации, все как-то неуловимо изменилось. Те же горы, тот же колорит – но… Больше, намного больше поселков, ослики, волы, вездесущие, трещащие прогорелыми и специально выпотрошенными глушителями мотоциклы и джипы полевых командиров. Дышать было тяжело в разреженном воздухе.
Деревни располагались как у дороги, так и на склонах, улицы были столь круты, что даже мотоциклы проходили по ним с трудом. Ослики везли одноосные телеги, по самый верх нагруженные хворостом, дровами, отчего были похожи на огромных ежей. Кругом были поля, но необычные – местное поле представляло собой узкую полоску на склоне горы, подпираемую вручную выложенным рядом камней, землю туда носили вручную, в переметных сумах или на собственной спине. Катя начинала понимать, сколь мало они ценят родную Болгарию, в которой есть земля, на которой можно выращивать овощи и хлеб, и эту землю не нужно ниоткуда таскать. У некоторых селений на отшибе стояло что-то вроде небольших крепостей, сейчас все они были заброшены. В одном месте она увидела дом… точнее, недом, а то, что от него осталось: опаленный пламенем скелет, стены без крыши. Рядом были воткнуты палки с зелеными и черными обрезками ткани, колыхавшимися на ветру.
– Что это?
– Дрон, – пояснил ее проводник, – американский дрон. Они убивают нас. Говорят, что там была шура полевых командиров.
– Это правда?
– Наверное, мэм, – пожал плечами бородач. – Видите эти палки? Это символ того, что здесь похоронены шахиды. Шахидов по возможности хоронят там, где они получили свою шахаду, и в той одежде, в которой они были. Эти палки значат, что за них еще не отомстили.
Месть… месть… нескончаемое колесо мести…
Потом они приехали в какой-то город. Назывался он городом только потому, что в нем были здания выше двух этажей, и тысяч пятьдесят населения. Нет газа, нет канализации, нет воды – у всех на крышах большие синие емкости, в них собирают воду во время дождей. В другое время воду покупают у водоносов. В городе нечем было дышать… смесь запаха навоза, многочисленных дизельных двигателей и нескончаемых генераторов. Тот, кто покупал генератор, обычно продавал электроэнергию соседям, для чего протягивал самостоятельно к ним провода, которые шли в разные стороны, пересекаясь в немыслимых комбинациях. И все считали эту жизнь нормальной, само собой разумеющейся.
Бородач оставил Катю в каком-то заведении в центре и сказал, что ему надо выяснить, могут ли они двигаться дальше. Вернулся он быстро:
– Можно ехать, мэм. Эфенди Нурахмед в селении… Пойдемте…
Толпа на площади проводила их угрюмыми взглядами.
Деревня, в которую ее привезли, начиналась почти сразу за городом и, в отличие от горных деревень, стояла почти что на равнине. Она представляла собой несколько немощеных улиц, по обе стороны которых возвышались глухие заборы – дувалы. В этих краях сначала строят забор и только потом – дом…
Дверь открылась, и Катя увидела стоявшего под большим навесом Нурахмеда…
Он был одет так, как одеваются местные – свободные штаны и рубаха, на голове – странная шляпа с широкими полями. Она не помнила, как подбежала к нему и крепко обняла – чтобы уже никогда не отпускать.
– Катя… – недовольно прошептал он, – здесь так не принято… люди же смотрят…
Но ей было наплевать. А хозяин дома сплюнул на землю жевок табака и усмехнулся в усы…
Ее провели в дом. В одной из комнат Нурахмед скатал ковер, и под ним оказался большой люк.
– Полезай… – каркающе рассмеялся он. – Не бойся, там недалеко, и постелена пленка. Это ход в соседний дом, мы будем жить там.
– Но почему? – удивилась Катя.
– Американцы. Они любят бить по домам дронами… – Они убивают нас, – сказал Нурахмед, – они убивают нас своими дронами, но страшнее всего не это. Страшнее всего то, что они отнимают у нас наших детей. Я приезжаю в город и вижу, как ведут себя дети мусульман. Они носят такую же одежду и слушают такую же музыку, как наши палачи. Скоро они устыдятся своих отцов и сдадутся на милость победителей. О, Аллах, дай нам сил!..
В этот момент тоненький свист, доносившийся снаружи, сменился раскатистым взрывом. Дрогнули стены, и раскаленный воздух ворвался в комнату вместе с остатками окон…
– Лежи! – Нурахмед столкнул Катю на пол и лег на нее. – Лежи, не поднимайся!
– Что это?
– Дрон… выходить нельзя. Они будут следить…
На этот раз дрон убил шесть человек, в том числе и двоих детей. Ни один из них не был членом Аль-Каиды или Талибана – они просто предоставили свой дом, чтобы вырыть от него подземный ход.
Вопреки протестам Нурахмеда, Катя настояла на том, чтобы принять участие в погребальных обрядах. Она принимала в них участие как мусульманка и делала все как мусульманка. Она видела мертвое лицо хозяина дома, который вчера дал им приют, и мертвое лицо его жены. Теперь они были ей ближе и дороже, чем люди ее страны, а их боль она воспринимала как свою.
Когда тела опустили в землю, она поклялась мстить…
Из той поездки Катя Стоянова вернулась уже не только мусульманкой, а мусульманкой радикальной. Она впитала в себя жуткие картины бедственного Пакистана, разрушенных домов в горах и людей, до трагедии которых никому в целом мире не было никакого дела. Впитала в себя ужас, какой испытываешь, когда рядом взрывается ракета с беспилотника, и ненависть к тем, кто, сидя в нескольких тысячах километров от цели, направляет на нее дрон и нажимает кнопку. Она начала понимать, за что сражаются люди в Афганистане и Ираке и почему местное население поддерживает их, и научилась не только видеть несправедливость, но и искать ответы на нее. А так как и ее собственная родина, Болгария, находилась в бедственном положении после вступления в ЕС, она пришла к выводу, что надо выйти из ЕС и всем болгарам принять ислам.
