Владимир Ефимов - Симуляция
– Лев. Лева Шишкин.
"Господи", – подумал я, – "стоило так бороться за крупных клиентов, чтобы меня проверяли на каждом шагу, просто, чтобы убедиться, что я есть я".
Молодой человек, то ли секретарь, то ли охранник, проводил меня через рабочую комнату, где несколько мужчин и женщин усердно стучали по клавишам и перекладывали бумаги. Мое обалдение постепенно нарастало. Видимо, я попал в фокус того прожектора, который был призван высвечивать величие Герберта Иноэ перед его потенциальными клиентами.
Наконец, меня сдали на руки очаровательной секретарше. "Ширина плеч охранника, умноженная на длину ног секретарши", – вспомнил я формулу, определяющую крутизну фирмы.
Почти сразу меня пригласили в просторный кабинет. По стенам стояли несколько стеклянных стеллажей, на стенах висели фотографии в легких рамках. В центре стоял стол для совещаний в форме буквы "Т", и из-за него мне на встречу поднялся мужчина хрупкого, почти изящного сложения. Над мелким лицом с острыми глазами нависал мощный высокий лоб с глубокими залысинами. Он протянул руку:
– Добрый день, герр инженер.
– Добрый день, герр Иноэ.
– Можете называть меня "Герберт".
– А вы можете называть меня как вам нравится.
– Я буду вас называть Докар. Это ведь ваше настоящее имя?
– Детское имя. Лучше просто "Док".
– Как угодно.
Он вернулся за стол, сцепил пальцы в замок и уставился на меня пронзительным взглядом своих темных глаз.
Я ждал. Он продолжал молчать.
Я огляделся. Оказывается, на стенах и стеллажах разместилась занятная коллекция.
Диковинная морская раковина с голубыми кристаллами на шипах. Голова единорога в виде охотничьего трофея на стене. Рядом в рамке детский рисунок, изображающий роды. Рядом фотография самого Иноэ в обнимку с белокурым красавцем. Я его узнал. Барон Засс, создатель и бессменный капитан Дрейфа. Лет десять назад это лицо было более чем известно. Тогда Дрейф был построен, и только начал свое бесконечное странствие, о нем говорили повсеместно и страсти кипели, как в Зимней войне. Барон тогда много выступал в защиту своего детища, и был знаменитостью первой величины. На фото оба были в белых фехтовальных костюмах, Иноэ держал защитную маску без лица, а барон Засс поднял рапиру в шутливом салюте.
Рядом в одной рамке помещались две голографические фотографии, напоминающие рентгенограммы. На каждой из них был изображен черный силуэт кисти руки. Из отельных точек выходили радужные пучки света. На одной руке это были небольшие искорки, на другой – огромные сполохи, из кончиков пальцев били целые фонтаны огня.
Жалко, что не единорог. Было бы лучше, если б единороги. [4]
В стеллаже, на стоечке стантса – уменьшенная до размеров яблока человеческая голова, этой магией, кажется, владели африканские шаманы. Но голова-то белого человека. На соседней полке в футляре из белого атласа, в потоке света лежал ржавый железнодорожный костыль. Я хотел было спросить у хозяина, что делает эта ржавая железяка на таком почетном месте, но потом подумал, что вопрос будет бессмысленным, пока я не пойму по какому принципу собрана эта безумная коллекция. А понять это было едва ли возможно, разве что спросить герра Иноэ, который продолжал смотреть на меня по-прежнему пристально, но безо всякого выражения.
Мое внимание привлек следующий экспонат. В распахнутом футляре на алом бархате лежал набор оружия. Боевой нож, большой пистолет, наподобие Маузера и две гранаты, выглядывающие из гнезд в обивке, как глаза огромного насекомого. Все оружие, даже гранаты, было покрыто золотом, сверкало резьбой и драгоценными камнями.
Иноэ все-таки удалось вывести меня из равновесия и спровоцировать бестактный вопрос.
– Это… это, – я как идиот тыкал пальцем в сверкающие игрушки, – это настоящее?
– Разумеется, – ответил он, как будто только и ждал этого вопроса, – Настоящее. Красное золото, белое золото, брильянты, рубины.
– Нет, и имею в виду оружие.
– Все заряжено и готово к бою. Можете взглянуть, – он опустил руки под стол, нажимая невидимую для меня кнопку. Щелкнул миниатюрный замочек, и стеклянная дверца приоткрылась. Я взял пистолет, зачарованный дивной красотой этой несуразной вещи. Удалось даже извлечь обойму. В патронах торчали золотые пули, увенчанные небольшими бриллиантами. Сама обойма и все детали механизма, которые я мог видеть, сверкали позолотой и искусной гравировкой. Я защелкнул обойму на место. Забавная мысль посетила меня. При входе, уверен, меня деликатно просвечивали всеми мыслимыми лучами, а здесь сам хозяин вручил мне боевое оружие. Я посмотрел на Иноэ. Он все так же неотрывно смотрел на меня, держа руки под столом. Интересно, какие у него там еще кнопки?
Я вернул пистолет на место и взял одну из гранат. Золотая рубашка была покрыта тонким рисунком из знаков и символов. Углы каждого сегмента украшали самоцветы, грани подчеркивались полосами белого металла. К чеке был подвешен крупный перстень с рубином, а сама чека являла собой весьма сложный механизм, наподобие ювелирного замочка для браслета или колье. Я положил гранату и прикрыл дверцу.
– Они великолепны, – обратился я к Герберту, – Но какой смысл в ювелирном исполнении для гранат?
– Они ведь созданы для того, чтобы лишать человека жизни. А что может быть драгоценнее, чем человеческая жизнь?
– Вы гуманист?
– А что вас смущает?
– Да нет… Просто принято считать, что человек, достигший определенного уровня, неизбежно становится циником.
– Это верно.
Снова повисла пауза.
Наконец Иноэ указа мне на стул и коротко сказал:
– Садитесь.
Я сел. Еще немного помолчав, он начал:
– Я к Вам обратился по деликатному делу. По делу личному. Я хочу вам предложить поработать с одной леди.
– Да?
– Поскольку дело касается меня лично, я буду полностью контролировать ваши сеансы.
– Каким образом?
– Я буду наблюдать. К тому же будет вестись запись.
– Думаю, это возможно. В чем проблема с леди?
– У нее, как говорят сексологи, чересчур узкий диапазон приемлемости.
Он говорил все также спокойно и без драматических пауз. У него не было проблем с выбором формулировок. То ли его все это не слишком волновало, то ли он вел эту беседу не в первый раз. Я же, напортив, несколько смутился.
– А чем это вызвано? Возможно есть какие-нибудь предположения, идеи, симптомы?
– Мне трудно судить, док. Но мне кажется, дело в том, что она несколько чересчур ценит чистоту и, соответственно, боится грязи. Это вам о чем-нибудь говорит?
– Возможно. Некрофильная ориентация…
– Как скажете. Мне важен результат. Вы уверенны в результате?
– Полную уверенность дает только паранойя.
* * *
…чего не сделаешь за пару звонких – даже в одной монете и то музыка. [4]
Выйдя на улицу, я плотнее запахнул плащ. Причудливо движется моя карьера. Вот я уже и общаюсь с сильными мира сего. Ну, пусть не с самыми сильными, но все же. Эти люди могут создавать и рушить судьбы простых смертных так же легко, как мы решаем завести кошку или истребить тараканов. Вот я уже работаю с любовницей одного из них, чтобы она могла наилучшим образом удовлетворить своего господина. "Прогресс это или деградация?" – спросил я себя. И ответил: "Это движение". "А в какую сторону ты движешься?" – спросил я себя снова. "Туда, где больше денег" – ответил я себе и отложил решение нравственно-филосовских проблем на более удобное время. Тем более что другая мысль совершенно поразила меня. Безумная кунсткамера Герберта Иноэ сработала как та древняя провокация, когда молодой Ахилл, переодетый в женское платье, тем не менее, проявил интерес к оружию, а не к украшениям и нарядам. И тем самым себя выдал. Похоже, что подбор диковин был отнюдь не случаен, и герр Иноэ с его помощью узнавал о своих посетителях чуть больше. Я вспоминал экспонаты, и понял, что каждый из них заключал в себе скандал. Голова несуществующего животного, граната украшенная бриллиантами, стантса белого человека. Интуиция говорила, что и в других была какая-то сумасшединка, но чтобы ее понять мне просто не хватало знаний в каких-то неведомых областях.
Я все больше убеждался, что все это был своего рода тест. Но как ни ломал голову, не мог понять, каким образом он работает. Логика тут пасовала, возможно, из-за того, что многих экспонатов я не мог понять.
Оставалось утешаться тем, что, схватившись за гранату, я, подобно Ахиллу, проявил себя настоящим мужчиной.
* * *
Общение с Мери-Энн стало совсем невыносимым. Она внезапно увлеклась некоей экзотической религией, не вполне традиционного толка. Говорить она теперь могла лишь на тему своей веры, и с каждой новой встречей в ее лексиконе появлялось все больше непонятных слов, которые приходилось осваивать на ходу. Естественно, ни о каком сексе уже не могло быть и речи.
