Андрей Ильин - Криминальный отдел
В телефонной будке живо общалась с неизвестным абонентом пожилая женщина. Злодея-шантажиста она напоминала мало.
— Давай так — ты посмотришь, что и как, там, на месте. А я вокруг покручусь, — предложил Григорьев. — Может, он не успел уйти далеко.
— Тогда тормози здесь. Дальше будет опасно.
Машина резко затормозила возле самой бровки тротуара. Грибов стремглав выскочил наружу из машины.
— Спасибо! — сказал он, сунув водителю несколько смятых купюр.
— Не за что. Может, подождать? — предложил свои услуги явно довольный щедростью пассажира водитель.
— Нет. Не надо.
От машины Грибов прямым ходом двинулся к ближайшему телефону-автомату. И попытался открыть дверь.
— Ты что, не видишь, что здесь занято? — истерично вскрикнула женщина. Словно непрошеный визитер рвался не в телефонную будку, а совсем в другое, примерно такое же по архитектурным формам и габаритам, помещение. — Занято! Занято!
— Я понимаю, мамаша. Извините, мамаша. Но дело не терпит отлагательства. Вы здесь папку не видели?
— Какую такую папку?
— Такую коричневую кожаную. С документами. Я ее здесь оставил. Буквально десять минут назад.
— Нет. Не видела. Ничего я здесь не видела! Дайте мне спокойно договорить…
— Ай-я-яй! — жалобно вскрикнул Грибов и выкатил на щеку одинокую мужскую слезу. — Теперь все. Конец! Теперь мне за нее голову свернут! Теперь я не жилец!
Женщина взглянула на ворвавшегося в будку молодого мужчину уже без прежней ненависти.
— Простите, а вы давно здесь разговариваете?
— Всего минутку. Одну. «Значит, пять», — внес поправку Грибов.
— А до этого никого не видели? Мне без этой папки нельзя. Ну просто никак нельзя!
— Нет. Никого. Когда я подошла, будка пустая была.
— А рядом? Может, кто-нибудь рядом был? Ну там парень или девушка. Которые чуть раньше вышли? Не видели?
— Нет.
— Никого?
— Никого.
— Тогда… Тогда разрешите позвонить? Мне очень срочно надо! Иначе… — И следователь выпустил на щеку еще одну слезу.
— Конечно, конечно, — засуетилась женщина. — Маша, я тебе попозже перезвоню. Тут у молодого человека несчастье случилось… Какое? Он папку оставил. Какую? Не знаю. Наверное, с документами. А может быть, даже с деньгами. С какими? Наверное, с большими… Представляешь, я с тобой разговариваю, а тут он подбегает. Такой весь расстроенный… Как кто? Молодой человек. У которого папка пропала. С деньгами…
Молодой человек вежливо кашлянул.
— Ладно. Я тебе потом расскажу, а то он очень торопится. Очень, говорю тебе! Вопрос жизни и смерти! Чьей? Да нет, его…
Молодой человек вежливо полез в будку. Ему не нужен был телефон. Ему нужна была трубка. Именно эта трубка. И никакая другая.
Левой рукой он вытянул из кармана блокнот. И случайно выронил его на пол. Из блокнота выпали, рассыпались по полу несколько бумажных купюр. Которые, вполне естественно, привлекли внимание женщины. И любых других возможных соглядатаев. И тем, как в цирковом фокусе, отвлекли их внимание от другой руки. В ладонь которой молодой человек, потерявший папку, уложил спецпленку для снятия отпечатков пальцев.
— Спасибо. Спасибо вам, — поблагодарил потерпевший женщину, помогающую ему подобрать деньги. — Большое спасибо…
Обжал правой рукой трубку. Промокнул, припечатал пленку к эбонитовой поверхности. Набрал номер. Первый, пришедший ему в голову.
— Офис? Тут такое дело. Понимаете, я папку… — сильно волнуясь, произнес он. — Как, у вас? У вас?! Точно у вас?! Ну слава богу! А я до смерти испугался. Ну, тогда все в порядке. Все, еду.
И вышел из кабины. С чувством исполненного долга.
— Все нормально. Уж извините. Папку в офисе забыл, — обрадованно сказал он.
Женщина вздохнула. Не столько облегченно, сколько разочарованно Папка нашлась. Рассказывать подруге было не о чем…
В машине Грибов аккуратно раскрыл ладонь и с помощью пинцета снял и уложил пленку в полиэтиленовый мешок.
— Ну что? — спросил Григорьев.
— Ничего. Ничего не видела. Ничего не слышала. А что у тебя?
— Примерно то же самое. Зафиксировал несколько выехавших с улицы машин. Передал номера гаишникам. Попросил проверить.
— И что?
— Остановили. Проверили. Записали все данные. На первый взгляд все чисто.
— Значит, он пешком пришел. И пешком ушел. Разумно.
— Скользкий, гад. Как вазелин в… насосе.
— Скользкий. Потому и миллион «зеленых» затребовал. А не ящик водки.
Ладно. Поехали пальчики отвозить. Вдруг… Хотя, чувствую, кроме бабушкиного подсолнечного масла, там ничего не будет. Если он раньше, когда письма писал, об отпечатках думал, то и теперь не забудет…
Глава 12
— Ты в постель писаешься? — спросил врач.
— Писаюсь, — честно признался сидящий напротив него мальчик. Стоящая неподалеку его мама громко всхлипнула.
— Ты когда писаешься? — спросил врач.
— Когда попью.
— Когда попьешь, тогда и писаешься?
— Да. Когда попью, тогда и писаюсь.
— А когда пописаешь?
— Снова пью.
— Понятно. Значит, снова пьешь.. И снова писаешься. А телевизор смотришь?
— Смотрю.
— И перед сном смотришь?
— И перед сном.
— Вот что, дружок. Ты пока выйди. И посиди в коридоре. А я с твоей мамой поговорю.
Мальчик сказал «До свидания» и вышел.
— Ну?! — с надрывом спросила мама. — Что?!
— Успокойтесь. Я думаю, с вашим мальчиком все в порядке.
— Но он же писает! В постель.
— Но он же смотрит телевизор.
— Я не понимаю. Не понимаю связи.
— Он рекламу смотрит. Памперсов. Где мальчик пьет и писает. Снова пьет. И снова писает. Наверное, он думает, что всех, кто пьет и писает, показывают по телевизору. И его, значит, тоже, если он будет делать так же. Дети, знаете, очень впечатлительны. И очень часто действуют на подсознательном уровне.
— И что мне делать?
— Ничего. Не давайте ему перед сном пить. И смотреть телевизор.
— А если вдруг…
— «Если вдруг» — приходите еще раз. До свидания.
— Спасибо, — поблагодарила женщина врача. — И вам спасибо, — повернулась к молчаливо наблюдавшему прием еще одному врачу.
— Не за что. Скажите там, что я продолжу прием через десять минут. — И повернулся к своему молчаливому коллеге. — Что у вас?
На стоящей у стены обитой зеленой клеенкой кушетке, в белом, вкривь и вкось сидящем медицинском халате, по стойке «смирно» сидел следователь Григорьев.
— Мне рекомендовал обратиться к вам главврач…
— Это я знаю. Что вы хотите лично от меня?
— Видите ли, в чем дело. Вам нужно прослушать одну запись.
— Какую запись?
— Магнитофонную.
— Я не специалист в звукозаписывающей аппаратуре. И не меломан. Я врач. И никак не могу понять, чем могу вам быть полезен.
— На магнитофоне записана детская речь. Нам нужно узнать по ней о психическом состоянии ребенка.
— По магнитофонной записи?
— Да, по записи.
— А не проще ли побеседовать с самим ребенком?
— Дело в том… Дело в том, что ребенка нет. Есть только его голос…
— Вы из милиции, — догадался врач.
— Да. Из милиции.
— А девочка пропала? И прислала домой магнитофонную запись. Так?
— Примерно так. Только еще хуже. Девочку выкрали. И требуют с родителей выкуп.
— Хорошо, давайте вашу запись. Хотя без прямого общения с ребенком гарантировать безошибочный результат не могу. Это, знаете ли, напоминает шаманство. Когда только по голосу
Следователь включил запись.
«Мама. Это я. У меня все хорошо. Меня никто не обижает. Я очень соскучилась…»
— Еще раз, пожалуйста. «Мама. Это я. У меня все хорошо. Меня никто не обижает…»
— Еще разочек. Если можно… «Мама. Это я…»
— Интересно…
— Что интересно?
— Нет, ничего. Это так, мысли вслух. Еще раз. Будьте любезны… «Мама…»
— Достаточно.
Врач откинулся на спинку стула.
— Ну так что вас интересует?
— Состояние девочки.
— Насколько я могу судить — по тембру голоса, по интонациям, по построению фраз, — девочка находится в нормальном психическом состоянии.
— Как так в нормальном?
— В нормальном — это значит в нормальном. В адекватном. Свободная, плавная речь. Выдержанные паузы между словами и фразами. Верно расставленные акценты. Не ощущается ни особого страха, ни подавленности, ни возбуждения. Если вас интересует это.
— То есть вы хотите сказать, что ребенок не волнуется?
— Если и волнуется, то не очень выражение.
— Странно.
— Что странно?
— Что не волнуется. Все-таки похищение. Угрозы. Злые дяди вместо родителей. Неизвестность.
— У детей это бывает. Их психика гораздо более пластична, чем у взрослых. Лучше приспосабливается к стрессовым ситуациям. Вначале они плачут, а потом принимают существующее положение за норму. Скажем, наблюдения за детьми, попавшими в Бухенвальд в раннем возрасте и выросшими там, показали их гораздо большую адаптацию к внешним обстоятельствам, чем у взрослых. Взрослые боролись за выживание. А они просто жили. И даже находили в этих, казалось бы, не совместимых с жизнью условиях свои маленькие радости.
