Сергей Зверев - Бастион: война уже началась
– Я, кажется, догадываюсь…
– Такова уж наша планида, – Гулька показал разведенными ладошками, как крупно он сожалеет. – Вернее, твоя планида. Впрочем, расходы умеренные. Двести пятьдесят деревянных – не самые бешеные деньги, согласись. Полтинничек я скинул.
– Короче, – вздохнула я.
– Да, – Гулька стал медленно сползать с кровати. – В сущности, у нас есть два варианта. Сейчас мы идем к нему, ночуем, а утром он нас увозит.
– А второй? – наивно спросила я.
– А второй похож на первый. Но ночуем здесь.
Я внимательно посмотрела на Гульку. А Гулька, в свою очередь, внимательно посмотрел на меня. Все это было по меньшей мере странно. Ведь я не ханжа, не девочка с буклетиком. А Гулька Сизиков, насколько мне хватает объективных знаний, нормальный мужик. Если мы останемся на ночь в одной комнате, то несложно догадаться, что проснусь я не одна. И морально я уже была готова. Во-первых, бескорыстная помощь накладывает на просящую сторону определенные обязательства по отношению к стороне помогающей. Во-вторых, никаких моральных табу с моей стороны уже не осталось. И в-третьих, что я имею против Гульки, если взглянуть объективно? Гэбист? Позер? Дружок Ветрова? Скользкое поведение и сальные приколы? А самое ли это ужасное? А если я предвзята?
И вот здесь начинались наши странности. Я смотрела на Гульку и ничего не понимала. Возможно, он бы и не отказался прыгнуть ко мне в койку, но на данный момент его волновало другое. Выпендреж был показным. За ним сквозила настороженность. Что-то ему чуялось. Гулькины глаза бегали быстрее обычного, губы улыбались, а чело одновременно мрачнело, создавая вокруг его макушки ауру тревоги – практически видимую.
– Послушай, Сизиков… – пробормотала я и сама испугалась своих дальнейших слов. – А то давай вернемся домой, а?..
На что у Гульки имелась очень веская причина пробежать по пресловутой женской алогичности. Но он не стал. Не знаю, почему. Махнул рукой:
– Ладно, собираемся к информатору…
Нет, он пришел-таки ко мне, кобель ушлый. Природу не обманешь… Барак дяди Феди стоял на отшибе, утонув в крапиве и лопухах. От неровного берега его отделял лишь сыпучий откос, прорезаемый глубоким оврагом – свалкой. От барака к утлым мосткам с привязанными лодками спускались дощатые ступени. Несколько малолетних оболтусов в трусах до колен барахтались в воде, ловя последние лучики уходящего за откос солнца. Пожилой спортсмен-ихтиолог рыбачил в извилистой заводи. Соломенная шляпа торчала над камышами, как блин инопланетной тарелки. Я наблюдала эту идиллию из окна узкой каморки, где обстановка ограничивалась односпальной кроватью у окна, на которой я возлежала, устроив подбородок на баул, и старым бабушкиным сундуком. Изредка в комнату наведывался блаженного вида отрок со впалым животом, показывал язык и убегал, гаденько похрюкивая. Я не обращала на него внимания. Какое мне дело? Племянник, пасынок, подпасок… Пахло закисающими огурцами. За фанерной перегородкой раздавался заупокойный молебен, что-то шипело на сковороде. В смежной комнате позвякивала бутылка водки: там пресловутый дядя Федя – самый компетентный абориген в Карадыме – шептался с моим «соавтором». Дядя Федя мне сразу не понравился. Мрачноватый тип лет сорока пяти, в широкой рубахе, в «тришкиных» штанах. На вид – деревня и деревня. Но не люблю я людей, которые себе на уме. Он не суетился, двигался неторопливо, приторможенно, с нажимом протирал обшарканный стол, бережно выуживал стаканы из буфета. На меня взирал из-под густых кучерявых бровей – угрюмо, оценивающе, не произнося ни слова, а на Гулькины потуги поддержать беседу отделывался односложно. Придурковатый оборвыш с волчьим животом юлой крутился по сумрачной «горнице». Гулька дал ему карамельку – тот вырвал ее из рук и на пару минут с диким хохотом смылся.
– Обделался от счастья, – равнодушно прокомментировал дядя Федя. – Племяш мой, с пеленок обиженный.
– Ясненько, – усвоил Гулька. – С чудинкой, значится… Ну давай, дядя Федя, – он церемонно вознес стакан. – Как говорит наш добрый президент – скоро осень, надо квасить.
Я отказалась с ними квасить и удалилась в крохотную спаленку, которую хозяин оторвал нам от щедрот. Когда совсем стемнело, нарисовался Гулька. На удивление, он был тих, как украинская ночь. Я отвернулась к стене.
– Спишь?
– Пытаюсь, – прошептала я.
Не включая свет, он уселся рядом. Закряхтел, заворочался. Завыли торчащие пружины. Конечно, не «Акапулько».
– Я погорячился, – проворчал Гулька. – Этот бирюк с нами не пойдет. До него дошло.
– Как так? – встрепенулась я. – Это в какие ворота?..
– Тихо, тихо… – зашептал Гулька. – Не психуй, все под контролем. На той стороне нас будут ждать на машине. Если повезет, конечно, – добавил он, подумав. – Некий Окуленко. Он приезжает в Зональный по средам, вечером, рыбачит, а наутро, часиков в восемь-девять, уезжает домой в Бирюлино. Так что выйдем засветло, а не то прогорим.
– На машине по козьим тропам… – вздохнула я. – А пароль нужен?
– Никаких паролей, – ухмыльнулся Гулька. – Абориген говорит, что тропу через Усть-Каир на той неделе похоронило под обвалом, и единственный путь, не подвергая себя риску, – это объехать с юга и зайти с трассы Ташара – Усть-Кун, под Кулымом. Прорвемся, Динка, не впадай в тоску. Проводника найдем. Десять проводников найдем…
Я молчала.
– Что молчишь? – засопел Гулька. – С утра малек-сосед перевезет нас на ту сторону. Всего за сто рублей. Недорого.
– Не знаю, Гулька. Мне чудится… поминальный звон, прости… Ничего не могу с собой поделать. Может быть, это реакция организма на смену обстановки, как ты думаешь, психолог?
– Ну ты и чудачка… – зашипел он со злостью. С какой-то даже чрезмерной злостью. Словно я взяла и с размаху резанула ему по глазам правду-матку. Потом он положил мне на плечо свою ручищу.
– Подвинься, сибирячка длинноногая… Ты еще не знаешь, что такое настоящая реакция на смену обстановки. Могу стать катализатором.
– От тебя водкой пахнет, – пробормотала я.
– А я виноват? – с обескураживающей логикой вопросил он.
Я невольно улыбнулась (а что еще делать?), а он вдруг как-то слишком быстро присоседился и, не теряя времени на пустословия, стал со мной что-то делать.
– Дверочку бы закрыть, а, Гуль? – вздохнула я.
Он встал и закрыл.
Я расслабилась. «Он хороший… – взялась я обреченно себя уговаривать. – Он добрый, чуткий, мужественный и заботливый… А пахнет от него не водкой с потом (как ты могла подумать, незнайка?), а одеколоном для настоящих мужчин в черном – «Сикрет сервис – KGB»…
Наутро, опухший и злой, как демон, дядя Федя проводил нас до мостков, где прыщавый юнец в трико уже отвязывал от сваи утлую посудину с тупым баком. Поселок спал. Вдоль Аваша, с плеса на перекаты, дул легкий ветерок, чертя воду мелкой рябью. Тишина стояла – почти абсолютная.
– Сашка, сосед мой, – буркнул дядя Федя. – Эй, Санек! – повысил он голос. – Проводишь людей и бегом назад. Поедем на Песчаную, переметы сымать.
– Помню я, дядь Федь, – отмахнулся малый. Прыгнул в лодку и стал распинывать к бортам какой-то рыбачий хлам, устилающий дно.
– Дрыгалку-то свою не забыл? – ухмыльнулся бирюк.
– Не забыл, – малый зашарил по карманам.
Гулька спустился в лодку, помог мне. Я уселась на нос, обняла баул. Вперед лучше не смотреть. Страшно, мамочка…
– Пока, дядь Федь, – козырнул Гулька. – Спасибочки и на этом.
Бирюк кивнул, махнул рукой.
– Отчаливай… Опосля благодарить будешь, паря.
Малый обмотал «дрыгалкой» мотор, поплевал на ладошки, дернул. Мотор чихнул.
– Шибко не едь, – предупредил дядя Федя. – Не ровен час деваху напугаешь… А ты, парень, не забудь, – вскинулся он из-под бровей на Гульку. – Найдешь избу на сваях, она высо-окая, ты ее от причала увидишь, не ошибешься, чай. Окуленко должон быть, он завсегда по средам. Он мастером в гараже работает, в Бирюлино. Среда, суббота – выходной… Так что зайдите, должон быть. А нет так нет, пехом почапаете. Бог подаст. Я что сделаю?
– Ага, – кивнул Гулька. – Там, в Зональном, народ-то живет?
– Да там три бабки на весь Зональный. Доживают, – скривился в гримасе дядя Федя. – Разорили, демократы х… Окуленко рыбалит в тех местах, на косе, у него в доме снасти, прикорм. Найдете его, скажете – мол, от Федьки Овчарова, он вас без денег за кряж увезет. А в Кулыме найдете проводника, там час ходу по распадку.
– Вот спасибо-то, – поблагодарил Гулька.
Мотор взревел. Шкет-«паромщик» выпустил веревку, уселся на заднюю скамью.
– Санек, не забудь, рысью – рысью назад! – крикнул дядя Федя.
Не скажу, что очередная потеря целомудрия прошла без сучка и зазоринки. Были изъяны. Сами попробуйте трижды за ночь побегать к бочке с водой через храпящего дядю Федю. Но с задоринкой, это очевидно. Во всяком случае, я ожидала от Гульки под хмельком худшего.
