Геннадий Ананьев - Стреляющие горы
Ничто не нарушило напряженную тишину. После тяжелой паузы генерал продолжил:
— Четырнадцать наших воинов — рядовые, сержанты и один офицер — ранены. Тяжело ранены трое: старший лейтенант Меркульев, сержант Османов и ефрейтор Абдуллаев. Они отправлены в Москву, в наш Центральный госпиталь. За их жизни борются лучшие врачи. Все остальные ранены легко. Вот список. Возьмите его.
Генерал передал список подошедшей к нему женщине. Из группы матерей, которые ее окружили, послышались вздохи облегчения. И только одна из них поднялась к генералу.
— Я — Екимова. Могу ли я видеть раненого сына?
— Обязательно. Пройдите к дежурному. Я вот только поговорю с ними, — Протасов кивнул в сторону присмиревшей толпы, — и буду в вашем распоряжении.
Генерал молча оглядел собравшихся митинговать, словно увидел их впервые, и заговорил, жестко бросая слова.
— Берите пример с матерей, чьи сыновья служат действительно в армии, а не уподобляйтесь злобным змеям, которые извиваются меж вами с заискивающими улыбками и с клеветническими словами. Их дети, я уверен, не служат в армии. Они своих детей, как теперь выражаются, откосили.
— Напраслина! — взвизгнул один из подстрекателей. — Клевета!
— Искренне извинюсь, если вы назовете ту часть, в которой служит ваш сын. Что ж вы замолчали? Если бы ваши дети служили в армии, вы бы не торговали совестью за импортные сребреники.
По толпе прокатился легкий ропот. Одним слова генерала пришлись по душе, другие потребовали не оскорблять правозащитников. Генерал переждал, затем продолжил.
— Теперь отвечу на ваши требования о мире. Разве мы начали заваруху в Чеченской республике? Не мы вырезали целые семьи русских и верных сынов России из чеченцев и других народов Кавказа! Великие борцы за права человека Запада не замечали всего этого, а как только мы встали на защиту народа от бандитов, прикрывавшихся сепаратистскими лозунгами, заверещали все.
Генерал поднял руку, призывая к спокойствию наиболее крикливых женщин, которых беспрестанно снимали на камеры.
— Вспомните Батлих, Шандару и многие другие аулы, где пролилась кровь мирных жителей… Захватывали невинных людей в рабство. Неужели вы забыли вторжение банд Басаева в Дагестан?! А чудовищный взрыв дома в Каспийске, в котором жили семьи пограничников?! Взрывы в Москве, в Волгодонске, в Буйнаксе, во Владикавказе?! Вот я спрашиваю вас: мы ли во всем этом виноваты?! Заканчивая, добавлю только одно: если вы против своих защитников, значит, вы хотите быть под пятой чужестранцев. Я не ошибусь, если скажу, что чеченский народ хочет спокойной мирной жизни, но ему не дают жаждущие мирового господства, алчные по своей натуре зарубежные экстремистские политики, опирающиеся на свои спецслужбы. Честь имею!
Мужчины в щегольских костюмах попытались было своими выкриками вновь подогреть толпу, но тут к ней стали подходить мужчины в казачьей форме. Первым делом казаки подступили к тем, кто снимал на пленку «митинг протеста». Двое дюжих ребят молча потянули на себя камеры.
— Да что вы себе позволяете! — закричал один телеоператор.
— Я буду жаловаться, — запротестовал другой.
— Цыц, козявки, — грозно нахмурился высокий, с пушистыми усами казак, вынул из камеры одну кассету, затем взял из рук товарища другую. Бросил на землю, наступил сапогами сорок пятого размера и стал на них, как вкопанный, добавив:
— Кыш отсюда!
Другой казак, тоже могучего телосложения, наградив операторов тумаками по загривкам, потащил их, ухватив за шивороты, к их же машинам. Затолкал в салон:
— Надоели!
К подстрекателям толпы тоже подступили казаки и без слов, охладив митинговый зуд оплеушинами, оттащили их подальше от управления. На прощанье предупредили:
— Чтоб ноги вашей здесь больше не было! Пришибем!
Пожилой осанистый казак, атаман, тем временем приструнил не в меру расшумевшихся женщин:
— А вы, мокрохвостки, марш по хатам. Я потом с каждой разберусь, подпевалы паршивые!
Глава вторая
Старший лейтенант Меркульев все еще не приходил в сознание. Целые сутки Ольга не выходила из госпитальной палаты. Сидя у изголовья, она следила за капельницей, и когда та в очередной раз опустела, нажала на кнопку срочного вызова. Вошла медсестра, ловко сняла катетер и, прежде чем уйти, предложила:
— Пойдемте к нам в сестринскую. Там хоть пару часиков поспите на кушетке.
— Нет-нет, я не могу. Вот как придет в себя, тогда отдохну.
— Что же мы, не присмотрим за вашим мужем?
— Не обижайтесь на меня. Но поймите же.
Медсестра, пожав плечами, вышла с капельницей. Ольга склонилась над Провом, положила ладонь на его лоб.
Зашел лечащий врач.
— На вас, Ольга батьковна, жалоба: сутки без сна — никуда не годится!
— Очнется — отосплюсь.
— Мы принесем сюда кушетку.
— Лучше кресло. На нем удобней. И подремать можно чуточку.
— Хорошо. Да, кстати, сержант Османов пришел в сознание. Не хотите поздравить его с первым шагом к исцелению?
— Очень хочу. Как только Провушка мой очнется.
— Надеюсь, это произойдет скоро. Вот сейчас сделаем перевязку, еще одну капельницу с плазмой поставим…
В этот момент Меркульев зашевелился, вздохнул и открыл глаза. Оля ойкнула, из ее глаз брызнули копившиеся в последние дни слезы. Прильнув губами к щеке мужа, прошептала:
— Счастье мое!
— Оленька! — выдохнул Пров и попытался подняться, но врач придержал его, строго предупредив:
— Больной, вам нельзя даже шевелиться. Только лежать смирно. Швы разойдутся, и наши усилия пойдут насмарку. За непослушание, неотвратимое наказание: укол в ягодицу. Самой толстой иглой.
Но по всему было видно: доволен доктор. А как же иначе? Его стараниями человек к жизни вернулся!
Хирургическая сестра закатила в палату столик с перевязочными материалами.
— Ну, милая, — обратился врач к Ольге, — теперь вам самое время сержанта навестить. Ему тоже будет приятно знакомое лицо увидеть.
— Но я хотела посмотреть…
— Насмотритесь еще. Когда раны заживут. А теперь — вперед!
Оля, нежно поцеловав Прова, вышла. Палата Османова была почти рядом, через две двери. У него была основательно забинтована голова. Лицо бледное, ни кровинки. Увидев Ольгу, попытался улыбнуться.
— Здравствуй, Равиль. Позади, значит, самое страшное.
— Да, слава Аллаху!
— В рубашках вы с Провом Дмитриевичем родились.
— Мы с ним кровью побратались. Стали как братья.
— И ты для меня родней родного теперь.
— Спасибо. Как я понял, наш Батя тоже пришел в себя?
— Только что. Перед самой перевязкой, какую ему сейчас делают.
— Слава Аллаху. Вы идите к нему. Идите.
Ольга поцеловала Равиля в щеку, свободную от бинтов:
— Набирайся сил, Равиль. Я тут, рядом.
Она не сразу пошла в палату мужа. Подошла к окну и долго смотрела на сквер за окном. Даже не видела, как врач и хирургическая сестра покинули палату, а туда пронесли кресло. Очнулась от слов врача:
— Что же вы, милая, не торопитесь к мужу? Перевязка давно закончена, и он, думаю, ждет вас с нетерпением.
Она тут же поспешила в палату, присела у изголовья Прова, поцеловала его.
— Больно?
— Терпимо. Но самое главное, врач пообещал ничего не отрезать.
— Ты еще можешь шутить?
— А что мне остается? Если даже шевелиться нельзя.
— Лежи и слушай. На семейном совете принято решение: надо тебе снимать погоны — навоевался.
— Без меня меня женили! Нет, Оленька, не отвоевался я. Вылечусь, и поедем с тобой на заставу. На нашу заставу.
— Ты знаешь, как я тебя люблю. Но я ведь еще люблю и нашего будущего ребенка. А как я могу его родить, если в нашей норе нет даже места для детской кроватки.
— С Нургали Джабиевичем поменяемся комнатами. У него она немного больше. Капитан мне уже предлагал. У них самих не будет детей.
— И мы до того же дослужимся.
Помолчали. Наконец Ольга сказала то, что считала главным:
— Отцы наши так решили: покупают нам квартиру. Трехкомнатную. Мой отец приобщит тебя к своему бизнесу, а он у него процветает.
— А как твоя мама? Как моя?
— Твоя мама считает, что решающее слово за тобой. А моя верна своей философии: куда иголка, туда и нитка.
— А помнишь, какие слова ты говорила мне перед свадьбой?
— Помню.
Старшина курсантского дивизиона Меркульев подписывал увольнительные записки. Осталось только на себя заполнить. Подумав, написал как всем — до двадцати трех ноль-ноль. Вышел из каптерки и скомандовал:
— Увольняемые в город, приготовиться к построению!
Сам же направился в канцелярию, к командиру. Подал свою увольнительную на подпись.
— Дай-ка, я все просмотрю, — командир дивизиона бегло перелистал листочки. — Согласен. А вот с тобой — не совсем. Есть чистый бланк?
