Андрей Воронин - Точка кипения
– Вот и разомнусь как следует, – мелькнула у Комбата шальная мысль.
– Эй, мужик, отдай “котлы” добром, целее будешь, – потребовал тип с длинными, как у обезьяны, руками.
– Приди и возьми, – ответил Комбат, невольно повторяя фразу героя древности.
– Тебе повезет, если у тебя отыщется дружок в реанимации, – угрожающе сказал обезьянистый тип.
Похоже, он был за главного у нападавших. По его знаку пацаны стали расходиться веером, норовя окружить Комбата и наброситься со всех сторон. Но у Рублева были свои соображения относительно предстоящей схватки. Парень с распухшим носом явно побаивался своего обидчика, хотя держал в руке увесистую железяку и мог рассчитывать на поддержку четверых дружков. Комбат бросился на него, у парня не выдержали нервы, и он отскочил в сторону, что стало полной неожиданностью для наступавшего рядом с ним молодца. Рублев, продолжая движение, ударил его сбоку в лицо, вложив в удар всю силу. Раздался отчетливый хруст и вслед за ним одновременно два вопля.
– Горшок, ты куда, падла? Стоять! – рявкнул длиннорукий и, перекрывая его зычный голос, над площадкой взметнулся полный боли вопль:
– А-а-а!
Что ж, случалось и Комбату ошибаться. Он хотел просто железно выключить одного из нападавших, а вместо этого изувечил его. Рублев замечал за собой такое и раньше, когда ему приходилось иметь дело с отпетым хулиганьем. Вроде задумываешь один отработанный удар, а рука наносит другой, тоже великолепно поставленный, но гораздо более опасный для здоровья противника.
Вопль оборвался, но боль так моментально не проходит, скорее всего изувеченный потерял сознание от болевого шока. Его дружки замерли в нерешительности, и лишь злобные вопли длиннорукого заставили их атаковать. Гнилозубый, жаждавший мести, а потому активнее всех рвавшийся в драку, первым бросился на Комбата. Он решительно замахнулся обрезком трубы. Ах, какой это был замах! С такого замаха не то что человека – слона можно было уложить. Но бандиты недооценили противника. Они видели перед собой зрелого мужика очень приличных габаритов, знающего толк в кулачном бою. Но им и в голову не приходило, что мужик с его возрастом и весом способен на приемы в стиле Ван Дамма. Гнилозубый увидел только мелькнувшую ногу, после чего отправился в свободный полет, сметя по пути одного из дружков.
Комбат поспешил воспользоваться тем, что на какое-то время у него остались лишь двое противников. Ближе всех к нему оказался невезучий Горшок. Вынужденное передвижение Кучера по воздуху окончательно деморализовало его. Он стоял как агнец, обреченный на заклание. Комбат моментально сообразил: парню нужен только повод, чтобы выключиться из драки. Он небрежно ударил застывшего Горшка, и тот снопом повалился на землю, имитируя долговременную потерю сознания. Комбат бросился на обезьянистого типа. Тот невольно попятился назад.
Увы, гнилозубый очухался слишком быстро. Видно, у него был иммунитет к сотрясению мозгов. Рублев краем глаза заметил опускающуюся руку, удлиненную длинным цилиндрическим предметом, и отпрянул за турник. Послышался звон металла о металл, гнилозубый от внезапной боли, искрой пробежавшей по руке и острием шпаги вонзившейся в плечо, выронил обрезок трубы. Чуть пригнувшись, Комбат врезал ему снизу в челюсть. Вот тут-то гнилозубого проняло! Раскинув руки, он шмякнулся на песок, где и застыл, напоминая огромную лягушку, готовую для препарирования в научных целях.
В это время Комбат почувствовал резкую боль, в голове зашумело. Парень, сбитый гнилозубым во время свободного полета, сумел улучить момент и нанести удар. Комбат пошатнулся и заметил здоровяка с рассеченной губой и подбирающегося сбоку длиннорукого. Рублев чуть отступил назад, и тут длиннорукий, решив, что Комбат до сих пор потрясен ударом, совершил ошибку, повернувшись и наклонившись за обрезком трубы. Комбат отреагировал мгновенно. Он подскочил к здоровяку, обозначил левой рукой удар в живот, а когда тот прикрылся, нанес размашистый боковой удар ногой в голову. Здоровяка отбросило в сторону, и он рухнул на бедолагу Горшка, который, продолжая симулировать беспамятство, без звука принял тяжесть упавшего тела.
Остался только длиннорукий, державший трубу на отлете, словно биту.
– Все, мужик! Давай разбегаться! Ты же не хочешь схлопотать железякой по кумполу? – предложил он.
– Хорошо, – согласился Комбат. – Я ведь так, проветриться вышел. Это вы здесь разборки устроили.
Рублев повернулся – слишком беспечно, как решил длиннорукий. Он взмахнул трубой и бросился вслед уходящему человеку. “Сейчас труба опустится на голову, хрустнут кости черепа, и плевать на приказ Матроса, мужик сам напросился на мокруху”, – думал длиннорукий.
В это время Комбат неожиданно развернулся, подсел и, ухватив опускающуюся вниз руку, крутанул через себя набравшее инерцию тело. Длиннорукий рухнул на узкую скамейку и захрипел. Труба со звоном выпала из разжавшихся рук.
– Не исключен перелом позвоночника, но ты ведь сам этого хотел, – сказал Комбат и окинул взглядом площадку. – Да, нестандартно прошла разминка.
Глава 6
Вячеслав Бобров сидел у телевизора в своей холостяцкой квартире. Показывали какую-то муть, во всяком случае, так стало принято говорить о телепередачах. Но “муть” Вячеславу нравилась. Он еще помнил советские времена. Вот тогда действительно шла муть. Он представил, что было бы, если бы при Брежневе показали “Крестного отца” или первый фильм “Звездных войн”. Вымерли бы все улицы городов и сел, даже водители общественного транспорта, видя пустые салоны, постарались бы улизнуть домой, чтобы хоть краем глаза взглянуть на заморское чудо. И на следующий день в курилках только и было бы разговоров о семье Карлеоне и космических битвах, хотя, честно говоря, не стоили они такого повышенного внимания.
А сейчас есть передачи на любой вкус. Женщины, как раньше праздники в календаре, отмечают время показа любимых сериалов, мужики глазеют на боевики и триллеры, дети часами смотрят мультики, не упуская боевиков, пенсионеры – фильмы сталинских времен. И дружно ругают телепрограммы: женщины – боевики, воспитывающие в детях жестокость, мужчины – “мыльные оперы”, развивающие только железы наружной секреции; псевдоэстеты – все огулом за привитие народу дурного вкуса.
И верно. Былое телевидение не вызывало никаких сильных эмоций. Одну тоску.
Итак, Бобров с интересом смотрел фильм, который завтра же обзовет чепухой и маразмом, когда зазвонил телефон. Бобров снял трубку, выслушал и чертыхнулся. Милый женский голос, а какие доставил неприятности! Между прочим, кто это был – Зина, Рая? Ай, какая разница! Надо одеваться и ехать на работу, черт бы побрал зануду Ремезова. Вечно он устраивает аврал, когда ему приходит на ум очередная “гениальная” идея. А может, срочный вызов связан с убийством, всплыли какие-то неприятные детали, и хозяин в темпе принимает ответные меры?
Бобров выключил телевизор, достал из шкафа пиджак и свежую рубашку.
Тем временем у телефона-автомата рядом с его домом мужчина в возрасте говорил молодой девушке:
– Все, Даша, ты свою работу сделала, а я со своей один справлюсь. Не женское это дело.
Бобров звякнул ключами в кармане, и ему вдруг почудился в этом печальный колокольный звон. Он распахнул дверь и шагнул за порог, но второй шаг ему помешал сделать тяжелый охотничий нож, упершийся в живот. Посередине лезвия шла бороздка для стока крови, а ближе к животу, на острие, Бобров заметил подсохшее ржаво-бурое пятно.
– Шагай назад, Бобер, и только пикни… – угрожающе сказал человек с кинжалом.
Тот послушно вернулся в комнату и замер, ожидая следующих команд.
– Ну давай, Бобер, рассказывай, что вы сотворили с моим сыном? – потребовал мужчина.
– Так я, Илья Петрович, на суде все рассказал, – начал юлить Бобров.
– То были сказки, а мне правда нужна. И учти, – мужчина поднес к лицу Боброва лезвие кинжала. – Я уже говорил с Ледогоровым. Он тоже поначалу упирался, пришлось слегка подколоть его мальчонку – видишь, кровь запеклась. После этого он заговорил. Угадай, Бобер, кому больше веры будет: тебе, одинокому, или мужику с женой и ребенком? А если надо, я могу сбегать, переспросить. Они в своей квартире связанные лежат. Это рядом, ты же знаешь, на соседней улице. Я по лесам и не такие километры наматываю. Уж лучше со мной не шути!
Из такого положения было трудно нанести удар кинжалом. Боброву представился удобный момент завязать борьбу, но он струсил. Неважно, что он на пятнадцать лет моложе. Зато он видел, как егерь ворочал десятипудовые кабаньи туши и без устали шагал по непроходимой чаще. Тогда это был свойскмй мужик Петрович, а сейчас его глаза горели дьявольским огнем и преграждать ему путь было так же опасно, как скорому поезду на полном ходу.
Бобров робко уселся на краешек стула, словно находился в чужой квартире, а не у себя дома:
