Эльмира Нетесова - Закон - тайга
Я сумел простить родителя. Ты удивлен? Не стоит, право! Ведь я обрел большее — Бога! Я осознал себя не зэком, а Божьим творением. Это старая добрая истина, насильно выбитая из наших голов и сердец негодяями. Какое счастье осознать в себе это ощущение вновь! Я человек — творение Создателя! А не то, чему учили в школах недоучки-учителя.
Какая радость окрыляет меня, когда я обращаюсь с молитвой к Творцу и знаю: Он слышит меня. Слышит, возможно, и потому, что все наносное, грязное и греховное осталось в зоне. И я, отстрадавший за себя и отца, сумел отмыть и очистить свою душу, отскоблить сердце от зла и ненависти, от обид. И мне теперь легко и просто. Теперь я научился понимать, почему отец Харитон никогда не сетовал на случившееся с ним, никого не ругал. Он вышел на свободу не надломленным, не больным. Бог сохранил его и в неволе. Отец Харитон достойно перенес все ниспосланные ему испытания и остался крепок в вере'своей. Мне покуда далеко до него, но я очень стараюсь… Знаю, страдание и боль мы получаем от ближнего, а еще — за грехи свои. И лишь избавление — от Бога.
Я рад, что через муки прозрел и увидел свое будущее. Что не избрал другое — чуждое мне дело, суетную, греховную жизнь. Я огорчался, что кесарь, отнявший у меня так много, откажет мне и в малом. Теперь я никогда не обращусь к нему. Нет юности, не было радостей. Мне все вернул Господь наш. А прошлое, минувшее — в науку мне и тем, кто вместе со мною посвятили будущее Богу. Как много здесь таких, как я! Нас не оттолкнули. Потому что нашим душам и сердцам проще понять, почувствовать и помочь беде ближнего.
В наш монастырь недавно пришел новый послушник. Постригся в монахи, принял обет безбрачия. И как ты думаешь, кто он в прошлом? Фартовый! Так-то! Нет! Не от следствия у нас укрылся! Это в прошлом осталось. Он — прямо из зоны к нам! Землю у монастыря целовал, слезами умывался. Все рассказал о себе сам».
— Сдвинулся кент! Видать, фартовые задрыгу перетрамбо- вали, передержали на подсосе. Вот и отказала тыква! На корню сгнила! — вставил Шмель.
— Ты читай, читай, — просили Генку условники.
— «Человек этот тоже на северах наказание отбывал. Душу он там поморозил. Трудно ему будет поначалу. Но о прошлом, выплакав его однажды, больше вспоминать не хочет. Работой, постом и молитвой лечится. Человеческое имя теперь имеет. А прежде Касаткой его звали».
Услышав это, Шмель вскочил. Глаза навыкат от удивления. Слова застряли в горле. А вырваться не могли.
— Звезданулся, падла! А общак? Мой положняк куда заны- чил? Просрал, паскуда! Я ж ему три «малины» вместе с наваром, с понтом, с барухами оставил! А он меня с носом? — взвыл бугор диким голосом.
— Читай дальше, — попросили условники.
Фартовые внимательно вслушивались в каждое слово.
— «Этот человек сознался, что имел большие деньги. Все оставил ворам. Ничего с собой не взял. Не запачкал ни рук, ни совести. Принес сюда в монастырь — единственное…»
— Небось свой навар, — вставил Шмель.
— Не-е-е, поди, свой положняк с зоны, — предположили фартовые.
— «Душу свою, для спасения», — продолжил Генка.
— Сколько ж он за нее потребовал, этот хмырь? Он за нее не продешевит, стервяга! Я его, гада, знаю…
— «Настоятель наш спросил, что привело его в монастырь? Он ответил: «Надежда на спасение. Может, сумею вымолить прощение и всею жизнью буду избавляться, замаливать грехи».
Знаешь, хотели воры ограбить наш храм. Так этот человек не дал. Помешал им. Он и сторож, и дворник, и водовоз теперь. Без денег все делает. А ночами молится в часовне. Пришло и к нему просветление. Сам рассказал, как умирал на шконке на Колыме. Все от него отвернулись. Кому нужен больной? Он обратился к Богу…
Возможно, и без этого пришел бы в монастырь, но тут сомнений в его душе не осталось. Бог показал ему истинное лицо его друзей. Которые и под смерть отказали в куске хлеба. И человеку стало страшно. Не за будущее. Он для себя решил. Прошлого испугался. Не увидел вокруг себя ни одного лица. А по нему, душу человеческую узнают.
Не обессудь, Геннадий, что не зову тебя к себе. Ведь договаривались мы с тобой на воле плечом к плечу дальше по жизни идти. Судьба определила все иначе. И я доволен. Я не зову тебя в семинарию, ибо этот выбор определяет только собственное сердце. Твоему я не волен советовать и подсказывать. Всяк у нас — хозяин своей судьбы. Пиши мне. Привет всем людям от меня. Да хранит вас Бог!»
— Куда же ты подашься теперь? — спросил Генку после долгой паузы Рябой.
— В лесотехникум поступить попытаюсь. Буду лесоводом, как предки. Они в тайге всю жизнь. Далеко от людей и политики. Потому и беды их обходят, что в ту глухомань никто нос не сует.
— Ты ж молодой! Одичаешь в одиночестве. С ума сойдешь. Это ж самого себя запрятать на наказание! Не выдержишь, — встрял маленький тощий фартовый по кличке Чита.
— Нет, не беда в тайге жить. Я там душу вылечу и память заодно. Я к лесу привычный, — отмахнулся Генка.
— А что бы стали делать вы, фартовые, если б вас поставили государством руководить? — улыбаясь, подкинул тему Новиков.
— Не по Сеньке шапка! — отмахнулся Тарзан.
— А что? Я бы, для понта, поначалу всю водяру бесплатно раздавал людям. Пусть хавают до усеру. Зато через две недели ни одного алкаша не было бы. Все тверезые ходили бы на пахоту. Лишь запретный плод сладок. Потом открыл бы бардаки. Пусть кральки потешились бы вволю, а не прятались по подворотням, не вкалывали б на стройках и тракторах, как мужики. Ну и прежде всего — мусоров бы прогнал. Запряг бы вместо коней в деревнях. Чтоб хоть какой-то навар с них поиметь. Разогнал бы торгашей и вместо них фартовых поставил.
— Уж они наторговали бы! — рассмеялся Новиков.
— А я магазины сделал бы частными. А сам у себя кто стыдит? Тут двойная польза будет. Торгаши в товарах ни хрена не смыслят. А мы в нем знаем толк, и как хранить, сбыть его — учить не надо. Уж мои кенты не положат колбасу рядом с табаком. А на сахар мыло не взгромоздят. Не поставят ящики печенья рядом с одеколоном. Не будут хранить безделушки из рыжухи в темных, сырых складах, в железных ящиках. Рыжуха солнце любит. Не станут шерсть держать в мешках. А мех в подсобках.
— А я бы еще и медиков разогнал под задницу, — встрял Чита.
— Да погоди, не возникай покуда! Тебя в закон недавно взяли. Это ко мне вопрос, я и ботаю! — оборвал Шмель и продолжил: — Фартовый не только цену товару знает. Он сумеет его сбыть. И не просто всучить, как это теперь делается, а посоветовать, отрекомендовать товар. Рассказать обо всех его достоинствах, научить с ним обращаться. У нас, при хорошем товаре, от покупателя отбою не было б. Никто бы не ботал по фене на пахоте. Все культурно. С обхождением. Солидный шиш нарисовался — гони ему кофе, коньяк, файный товар мечи на прилавок. Ему кресло, внимание, обхождение.
— А следом сявку, чтоб адресок узнать, — не выдержал Никита.
— Зачем? Пархатого мокрить — себе вредить. Как станем дышать, если в магазины одни шложопые, навроде тебя, рисоваться станут? Да и на что его гасить, если он свои башли за наш товар добровольно отдаст? Нет, нам без таких кисло.
— А как с деревенским, городским, обычным людом поступили бы? — заинтересовался Генка.
— Все для жизни дали б каждому. Харчи, барахло, хазу. Но заставили бы вкалывать, как папу Карлу. Ему — без отказу, и он — на совесть.
— А с интеллигенцией что сделал бы? — рассмеялся Новиков.
— Как в «малине». Клевых оставил бы пахать на своих местах, а кто навара не дает — под сраку и занимайся делом У меня не завелось бы плохих медиков, педиков. Я б им учинил разборку! Ну скажи мне, на что так много музыкантов развелось? И не только те, кто в кабаках свистопляс гонит, а и эти — забубенные? У них тоже деление, вроде нашего, на фартовых и шпану. Так вот те, что задолбанные — всех разогнал бы. У них не музыка, а сплошь — дрянь. Иль художники! Мужики! Воло- сья до задниц, как у баб, малюют, ни одна «малина» в их картинах по бухой не разберется. А закажи стольник изобразить — слабо! За что их харчить? Не-ет, я б их вместо сявок городские отхожики чистить приморил бы. А музыкантов — ули-. цы и дворы мести. Чтоб дурь с калганов вылетела.
— Суровый правитель из тебя получился бы, — покачал головой Новиков.
— Ну а с армией как обошлись бы? — не выдержал Ванюшка.
— А на что она нужна? Оставил бы тех, кто границу стрема- чит. Стоит там на шухере. Остальных — по домам. Нечего с народа соки выжимать. Пусть всяк себя харчит своим горбом и на чужой хребет не лезет. Тех, что на гоп-стоп на границе — стопорилам платил бы… Ну и других без дела не оставил бы.
— А банки, сберкассы кто охранял бы у вас?
— Так это все частное! У себя никто не украл бы. Мусоров держать без понту! Если фартовые свой банк держат, в него никто не влезет. И все могут быть спокойны! — вмешался Рябой.
