Ксеноцид - Кард Орсон Скотт

Наконец прибыла Эля и все остальные pequeninos. Можно было начинать.

Единственной преградой, поддерживающей стерильность, было деструктивное поле; пришедшие увидать переход pequeninos наблюдали все прекрасно. Но они следили за ритуалом с открытого пространства. Люди же, возможно по причине деликатности, то ли потребностью отгородиться от кровавого спектакля, ожидали в лаборатории, где только лишь окна и мониторы позволял проследить, что происходит со Стеклом.

Стекло ожидал, пока, наконец, братья в скафандрах, с деревянными ножами в руках, не встали рядом с ним. Тогда он сорвал пучок травы capim и начал жевать ее стебли. Трава была средством, понижающим чувствительность, благодаря которому он мог вынести ритуал. Но, одновременно, это был первый случай, когда предназначенный для третьей жизни брат жевал местную траву, уже не содержащую десколады. Если новый вирус Эли исполнит возлагающиеся на него ожидания, эта capim подействует так, как перед тем действовала трава, управляемая старым вирусом. – Если я перейду в третью жизнь, – заявил Стекло, – благодарить за это следует Бога и слугу его, Садовника, а не меня.

Он поступил благородно, последние слова свои на языке братьев посвящая тому, чтобы отдать честь Садовнику. Многие люди плакали, вспоминая ту жертву. Хотя Эндер с трудом интерпретировал эмоции pequeninos, он не сомневался в том, что чирикающие звуки, доходящие от группы туземцев, это тоже плач или какая-то другая реакция, соответствующая воспоминанию о Садовнике. Вот только Стекло ошибался, считая, будто сам славы не заслужил. Все знали, что, хотя надежда на успех была полной, следовало ожидать и поражения. Никто не мог пребывать в уверенности, что реколада Эли обладает силой перенесения брата в третью жизнь.

Братья-pequeninos в стерильных комбинезонах приступили к обряду.

На сей раз это не я, пришло в голову Эндеру. Слава Богу, это не я обязан поднять нож, чтобы умертвить брата.

Тем не менее, он не отвел взгляда, как многие из присутствовавших в лаборатории. Кровь не была для него чем-то новым, и хотя из-за этого она не стала чем-то будничным, он, по крайней мере, знал, что выдержать сумеет. А то, что смог выдержать Стекло, тому Эндер обязан предоставить свидетельство. Ведь в этом же состоит обязанность Говорящего за Мертвых, правда? Давать свидетельство. Эндер поглощал в себя все, что мог заметить: как расчленили живое тело, как разложили органы на земле, чтобы дерево могло вырасти, пока разум жертвы живой и находится в полном сознании. За все время Стекло не издал ни звука, не сделал ни малейшего движения, которые бы свидетельствовали о его боли. Он был либо невообразимо мужественным, либо реколада в capim выполнила свое предназначение, и трава сохранила свойство обезболивания.

Наконец они завершили свое дело. Братья, что перенесли Стекло в третью жизнь, вернулись в стерильную камеру. Они очистили скафандры от реколады и бактерий вирицида, сбросили их и голыми перешли в лабораторию. Выглядели они совершенно серьезными, но Эндер заметил с трудом сдерживаемые возбуждение и радость. Все пошло прекрасно. Они чувствовали, как реагирует тело брата по имени Стекло. В течение нескольких часов, возможно, минут, должны были развернуться листья нового дерева. И в глубиах своих сердец они были уверены, что так и произойдет.

Еще Эндер заметил, что один из принимавших участие в обряде pequenino был священником. Он подумал, а что бы на это сказал епископ. Старик Перегрино доказал, что может принять в лоно Церкви чужую расу, он смог приспособить ритуал и доктрину к специальным потребностям pequeninos. Только это никак не отменяло факта, что Перегрино уже стар и ему не нравится думать о священниках, участвующих в ритуалах, которые – несмотря на явное подобие с распятием – все еще не были признаны священными таинствами. Ну что же, эти братья знали, что они делают. И не важно, сообщили они или же не сообщили епископу об участии одного из священников. Эндер об этом упоминать не станет. Или же любой из присутствовавших здесь людей, даже если случаем что и заметит.

Да, дерево росло как на дрожжах, листья разворачивались буквально на глазах. Но должно пройти еще много часов, даже дней, прежде чем подтвердится уверенность, что это отцовское дерево, что Стекло живет в нем в полном своем сознании и разуме. Пока же придется подождать, когда Стеклу придется пребывать в полнейшей изоляции.

Вот если бы мне удалось найти такое местечко, подумал Эндер, где бы и я сам был изолирован… Где без помех мог бы поразмышлять о произошедших со мною необыкновенных событиях.

Только он не был pequenino, а источником беспокойства вовсе не был недавно ликвидированный вирус. Болезнь атаковала сами корни его тождества. Он не был уверен в том, что когда-нибудь ему удастся от нее избавиться, не уничтожая при этом самого себя. А может, пришло Эндеру в голову, Петер и Валь представляют сумму того, чем являюсь я сам. Вдруг, если они уйдут, ничего и не останется. Какая часть моей души, какой поступок в жизни нельзя будет объяснить влиянием воли или решения кого-то из них?

Являюсь ли я суммой своего потомства? Есть ли между нами разница? И что доказывает эта особенная арифметика моей собственной души?

Валентина пыталась сопротивляться мании относительно той молоденькой девушки, которую Эндер привез с собой из Снаружи. Понятное дело, она знала, что это ее более молодая версия, что именно такой он ее помнил. Она даже подумала, что это сладостно: столько лет носить в сердце такие сильные воспоминания о ней. В отличие от всех остальных людей на Лузитании, она одна знала, почему она сохранилась в подсознании брата именно в этом возрасте. До этого времени он все время пребывал в Боевой Школе, полностью отрезанный от семьи. И хотя сам он об этом знать не мог, родители его практически забыли. Понятное дело, не о его существовании, но о его присутствии в своей жизни. Его просто-напросто не было рядом, они за него не отвечали. Отдав ребенка Государству, взамен они получили прощение грехов. Если бы Эндрю умер, то и тогда он в большей мере участвовал бы в их жизни; в данной же ситуации у них даже не было могилы сына, куда родители могли бы приходить. Валентина не обвиняла их – наоборот, они показали себя гибкими, сумевшими приспособиться. Но сама она подражать им не могла. Эндер всегда оставался в ее сердце, постоянно был рядом. И все шло таким образом, пока, внутренне разбитый постоянными требованиями Боевой Школы, он не решил выйти из этой катавасии. Говоря практически, он забастовал. И вот тогда офицер, который должен был превратить парня в послушное орудие, пришел к Валентине. Он привел ее к Эндеру. Он подарил им несколько мгновений одиночества – тот же самый человек, который ранее оторвал их друг от друга, оставляя в ее сердце глубокие шрамы. Тогда она излечила брата… в достаточной мере, чтобы тот вернулся и спас человечество, уничтожая жукеров.

Так что совершенно ясно, что я сохранилась в его воспоминаниях именно того периода, а не из многочисленнейших позднейших событий. Понятно, когда подсознание обращается к наиболее интимным областям памяти, в самом глубоком уголке сердца находит ту девушку, какой я тогда была.

Валентина знала об этом, понимала это, верила… И все же ее раздражало, ранило, что все время брат считал ее такой, чуть ли не бессмысленно совершенным существом. Что он на самом деле любил эту невозможно чистую девушку. Это ради этой родившейся в его мечтаниях Валентины он был мне столь близким товарищем в течение множества лет, пока я не вышла замуж за Якта. А может именно в связи с этим замужеством он вернулся к своему детскому видению меня самой?

Чушь. Нет смысла размышлять, что означает эта девушка. Не важно, каким образом была она создана. Теперь она была здесь, и с этим необходимо примириться.

Бедный Эндер… Судя по всему, он ничего не понимал. С самого начала он считал, будто обязан держать молодую Валь при себе.

– В каком-то смысле она ведь моя дочь, – заявил он как-то.